Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/157
• Следующая

Пришел Кузьма Петухов и снова взялся за аккордеон. Павел поспешно направился к появившейся на площадке Лиде Добычиной. Вадим стал искать глазами Анфису, но ее нигде вроде не видно было. Он уже подумал было податься к дому, как акушерка сама подошла к нему.

– Потанцуем? – запросто предложила она.

– Не хочется, – отказался Вадим.

– Честно говоря, и мне не хочется, хоть ты и артист, а на ноги как слон наступаешь… – отомстила она.

– Ты изволишь шутить, герцогиня, – улыбнулся он.

– Это из какой пьесы?

– Шекспир, – не задумываясь, брякнул он.

Они вышли на улицу, звезды мерцали на небе, луна стояла над водонапорной башней, обливая серебристым светом деревянную крышу.

– Прогуляемся немного? – сказала Анфиса, властно беря его под руку. – Почитай мне стихи…

– Кого ты любишь? – поинтересовался он.

– Никого, – вздохнула она. – Не везет мне в любви.

– Я тебя спрашиваю: кто тебе из поэтов нравится? – рассмеялся Вадим. – Пушкин, Лермонтов, Есенин? Или Тихонов, Твардовский, Симонов?

– «Жди меня, и я вернусь…» – вспомнила она строку из Симонова.

Вадим подхватил и с выражением прочел популярное в то время стихотворение. Потом декламировал отрывки из Блока, Есенина, Пушкина. Однако скоро выдохся и замолчал. Не так уж много стихов он помнил наизусть.

– Ты всем девушкам читаешь стихи? – спросила Анфиса.

– Тебе – первой, – солгал он.

Они пошли вдоль заборов в сторону водокачки. Людской шум за спиной становился все глуше, лишь резкие звуки аккордеона вспарывали тишину.

– А где же твой Уксус? – поинтересовался Вадим. – Почему он нас не преследует? Не бьет мне морду?

– Его звать Вася, – улыбнулась она. – Это я его Уксусом прозвала.

– А меня как?

– Артист!

– Богатая у тебя фантазия…

– Живем в одном доме, а как чужие, – негромко произнесла она.

Он почувствовал, что локоть ее прижался к его боку. Смотрела она себе под ноги, и он обратил внимание, что ресницы у нее пушистые.

– Бабушка говорит, что сердце не лукошко, не прорежешь окошко.

– Это она про меня? – сбоку взглянула на него Анфиса.

– Я думаю, это ко всем относится.

– Ты знаешь, что твоя бабушка умеет лечить?

– Тут одна бабка жила, ее звали Сова, настоящая колдунья была, – вспомнил Вадим. – Могла запросто приворожить девушку к парню, и наоборот. Года три как умерла.

– Глупости все это, – вздохнула Анфиса. – Если сердце к кому не лежит, и ворожба не поможет. – Она снова по-птичьи взглянула на него: – Вот ты стал бы привораживать к себе девушку, которая тебя не любит?

– Меня никто не любит, – вырвалось у него. – Да и я никого не люблю.

– Вы только посмотрите, какие мы демонические! – рассмеялась она. – Какие мы все из себя таинственные, такие-разэтакие! Ну прямо Печорин!

– Ты Лермонтова читаешь?

– Мы в лесу живем, пню молимся, лаптем щи хлебаем… Куда уж нам до вас уж! Больно заносишься, артист! Будто сам не жил тут и в школу не бегал!

– Я тут партизанил, – не удержался Вадим.

– Наслышаны… Знаю даже, что награды имеешь. А почему не носишь на груди?

– Не верят, что мои, – засмеялся он. – Раз даже в милицию забрали и потребовали показать документы. Это когда еще в восьмом учился.

– Вы с Павлом ровесники?

– Он старше. – Вадим повернул к ней голову: – Нравится?

– Такой большой, а выбрал себе на танцах самую маленькую девушку.

– У нас в театре один артист сам маленький, толстенький, головастик такой, а жена у него здоровенная тетенька, почти на две головы выше его. Готов на руках ее носить, да вот беда – не поднять!

– А ты меня поднимешь? – стрельнула Анфиса веселыми глазами.

Она и охнуть не успела, как очутилась на руках юноши. Вадим пронес ее метров двадцать и осторожно опустил.

– Да ты силач! – подивилась Анфиса. – Меня не каждый поднимет.

А он молчал, с трудом подавляя рвущееся из груди учащенное дыхание. Слабо кольнуло в сердце. Кажется, она не заметила, что он запыхался. Шла рядом и улыбалась, и снова он увидел в нижнем ряду зубов щербинку. «Зря не поцеловал, – подумал он. – А может, поцеловать?» Но почему-то не решился. И, злясь на себя за робость, стал что-то насвистывать. В партизанах ничего не боялся, а тут женщину испугался поцеловать! Он уже не раз ощущал охватывающую его непонятную робость как раз тогда, когда нужно было проявить напористость. Случалось, увидит на улице симпатичную девушку и вместо того, чтобы с ходу с ней познакомиться, тащится позади до самого дома, но так и не рискнет заговорить. Сколько раз читал в глазах девушек откровенную насмешку. Он, конечно, знал, почему не решается заговорить с незнакомой девушкой. Это не трусость, совсем другое… Знал, что, если незнакомка резко ему ответит, у него потом настроение будет на весь день испорчено… А вот артист Герка Голубков, ровесник Вадима, мог запросто с любой заговорить, познакомиться. Он не будет тащиться через весь город за понравившейся девушкой. Наверное, тут тоже нужен особый дар. А ведь артист-то Герка средненький, играет в театре лишь эпизодические роли. А послушаешь, как он рассказывает о себе незнакомкам, так по крайней мере заслуженный артист республики!

– Хорошая у тебя бабушка, – заговорила Анфиса. – Ты у нее любимый внук. Часто тебя вспоминает.

– Какой я был непутевый? – улыбнулся Вадим. – И называет наворотником?

– Говорит, был бы ум, будет и рубль; не будет ума, не будет и рубля.

– На что это она намекает?

– Иногда так мудрено скажет, что голова распухнет, а так и не сообразишь, что она имела в виду, – сказала Анфиса. – Говорит, в театре ты долго не задержишься, другая у тебя дорога..

Вадим только подивился про себя проницательности бабушки, ему она об этом ничего не говорила, хотя он знал, что к его увлечению театром она отнеслась отрицательно, не считала это настоящим делом, а так – блажью.

– Про какую же дорогу она толковала? – поинтересовался он.

– Про то мне не сказала, – ответила Анфиса. – Да и тебе не скажет.

После смерти бабки Совы односельчане потянулись к Ефимье Андреевне. Вадим не раз уходил из дома, когда приходили к ней соседки и, крестясь на образа, начинали шептаться с бабкой. Видел он в кладовке на стене пучки сухих трав, разную сушеную ягоду в мешочках. Ворожить Ефимья Андреевна не ворожила, а вот травами и настойками лечила людей и скотину. Вадим поражался, как точно она определяла по каким-то только ей одной известным приметам, какая будет завтра погода. Если сказала, что зима будет холодной, а лето сухим, жарким, то так оно и случится. Упадет нож на пол – Ефимья Андреевна негромко проговорит: «Жди гостя, мужик заявится!» И точно, кто-нибудь приходил. Ягодные и грибные места она знала в Андреевке лучше всех. Но вот была у нее одна странность: не могла себя заставить сесть в поезд. За всю свою жизнь она ни разу не покинула родной поселок. Сколько бы ее дочери или сын ни приглашали в гости, она всегда отказывалась, говорила, что у нее самой дом большой, вот, мол, и приезжайте, живите тут, это и ваш дом, а ей «крянуться» с места, как она выражалась, недосуг, да и не любит она ездить к родственникам: в гостях хорошо, а дома лучше.

Вадим тонким прутом откинул крючок с засова, через хлев они прошли в сени, из узкого окошка падал на пол голубоватый лунный свет. Он слышал совсем рядом дыхание Анфисы, касался то плечом, то рукой ее тела, снова пришло жгучее желание обхватить ее тут, в сенях, и поцеловать, он даже остановился, пошарил руками, но девушки не оказалось рядом. На цыпочках они прошли мимо русской печки, на которой спала Ефимья Андреевна. Анфиса юркнула в свою комнату, не притворив за собой белую дверь, Вадиму было постелено на кухне у окна. Когда его глаза привыкли к сумраку – лунный свет гулял по полу, стенам, – он, уже лежа на железной койке, в щель увидел, как молодая женщина, сидя на постели, раздевается: закинув обнаженные руки, стащила с себя кофту, затем нагнулась и стала спускать с ног шуршащие чулки. Она потянулась, встряхнула головой, и на миг ему показалось, что взгляды их встретились. Щекам стало жарко; облизав горячие губы, он хрипло сказал:

• Предыдущая
• 17/157
• Следующая