Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович - Страница 107

• Предыдущая
• 107/157
• Следующая

И снова вспомнился Ухин. Почему человек, которому ты сделал добро, потом чуть ли не ненавидит тебя? С подобным Абросимов сталкивался не раз и не переставал удивляться странностям человеческого характера. Некоторые из тех, кому он помогал, кого выдвигал на руководящие посты, потом или избегали его, или смущенно отводили глаза в сторону при встрече. Почему сделанное им добро позже вызывает в душе иных людей досаду, раздражение? Если сначала человек, получив солидное повышение, вроде бы искренне благодарен тебе за заботу, доверие, то потом свыкается с переменой в своей судьбе, считает, что просто восторжествовала справедливость и быть кому-либо благодарным, кроме себя самого, за свое повышение унизительно. Он знал одного журналиста – редактора районной газеты. Старательный товарищ, исполнительный, безотказно ездил по поручению райкома партии в колхозы, совхозы, сам писал бойкие очерки в областную газету, несколько раз опубликовался в центральной печати, выпустил две небольшие брошюры.

Когда приехали в Климове руководители Союза писателей и посоветовались с ним, стоит ли выдвинуть на премию редактора районной газеты, Абросимов всячески поддержал того. Вскоре редактор ушел из газеты, в центральном издательстве сразу вышла его книга.

Изменился и тон его статей в газетах и журналах, публицист менторски стал поучать всех и вся. Впрочем, не предлагая радикальных мер для исправления существующих недостатков на селе. Для него главное было – отыскать их, как говорится, ткнуть носом. Пусть все думают, мол, какой он острый, смелый…

Как-то Дмитрий Андреевич заехал к нему, чтобы пригласить в Климове выступить на пленуме райкома партии, так писатель заставил себя долго упрашивать, говорил, что его приглашают жить в Москву… То есть получалось, что районный пленум – мелочь для него… такого известного публициста..

Сложное существо человек! Сегодня он рассказывал ребятам о болгарах Кирилле и Мефодии, о событиях, которые произошли более тысячи лет назад. И тогда были мудрые и бескорыстные люди, отдававшие всю свою жизнь народу, его просвещению. Многие философы учили людей, как им стать лучше, совершеннее, благороднее… Но один век приходит на смену другому, а люди все равно остаются разными: мудрыми и глупыми, великими и ничтожными, честными и нечестными, благородными и беспринципными, добрыми и злыми…

Только природа всегда совершенна и прекрасна, в ней пет ничего фальшивого, безобразного, даже то, что портит своей деятельностью человек, природа медленно, терпеливо исправляет… Но не случилось бы так, что и ее великому долготерпению придет конец?..

Дмитрий Андреевич поймал рой снежинок, но когда приблизил их к глазам, они уже растаяли.

Лежа на горячем песке, Вадим вспоминал дорогу на юг. Три дня они с Викой убегали от наступающей осени. Холодный дождь сопровождал их до Москвы, лишь где-то за Курском проглянуло сквозь свинцовую хмарь солнце, а от Харькова до Феодосии оно грело почти по-летнему. Да и зелень здесь еще не была позолочена багрянцем. На проводах отдыхали ласточки, грачи по-весеннему озабоченно ковырялись на развороченных полях. В Судаке еще купались. В пансионате автомобилистов были места – сразу видно, что бархатный сезон идет к концу. На доске у пляжа каждое утро писали, какая температура воды в море. Выше пятнадцати она не поднималась. Вика с жадностью северянки целыми днями загорала. Октябрьское солнце грело щедро, и она через неделю уже стала шоколадной. Расстелив на золотистом песке плед, Вика надевала темные очки, ложилась на спину и что-нибудь читала. Сейчас это так увлекло ее, что иногда не слышала, когда к ней обращались. Вадим по стольку часов даже с увлекательной книжкой под солнцем не выдерживал, ему казалось бессмысленным вот так бездарно проводить время. Можно ведь поплавать на лодке, сходить в горы. А Вика изредка переворачивалась со спины на живот и снова утыкалась в книжку. Немного оживлялась, когда на пляж приходил Николай Ушков. Молчать он был не способен, устроившись на лежаке, начинал разглагольствовать. В Ленинграде он говорил, что собирался на юг в ноябре, вот почему Вадим никак не ожидал его встретить в Судаке, куда они недавно приехали с Викой. Жил Николай в пансионате работников радиопромышленности. Он и предложил им загорать на этом пляже. Интеллигентная женщина в соломенной шляпе, охраняющая вход, беспрекословно пропускала их. Ушков иногда останавливался и разговаривал с ней. Впрочем, она сторожила лишь с утра, а после двенадцати испарялась вместе с кипой журналов и газет, которые приносила с собой.

У Николая Петровича здесь было много знакомых – он раньше их приехал сюда, – и они присаживались к ним, наверное, главным образом, из-за Вики. Загорелая, с улыбчивыми карими глазами, молодая женщина была приветлива со всеми. Впрочем, она тоже многих знала. В Судак поздней осенью обычно приезжали одни и те же люди. Некоторые даже сговаривались здесь встретиться. Ее родинка у носа стала совсем незаметной на оливковом лице. Зеленый купальник едва прикрывал грудь; когда она ложилась на живот, то просила Вадима развязать сзади тесемки, чтобы спина была голой, а когда подходили знакомые, Вадим – ему казалось, что лицо у него становится глупым, – снова завязывал тесемки. Вика Савицкая была как раз в том возрасте, когда женщина привлекательна своей женственной зрелостью, обаянием.

Ушков познакомил их с членами киногруппы, снимавшими здесь какой-то исторический фильм. Сценариста Вадим иногда встречал то в Доме журналистов, то в Доме писателей. После выхода второй книжки тот подал заявление в Союз писателей. Ушков по этому поводу говорил, что редко кто проходит в Союз без сучка и задоринки, ну разве что по большому блату… У Вадима Казакова отдельной книжкой вышла повесть о войне. Появились в журналах две рецензии. Николай говорил, что надо радоваться: на детские книжки редко пишут рецензии, а тут сразу две! Советовал вырезать их и отнести в приемную комиссию Союза писателей, но Вадиму показалось неудобным.

Ушков отпустил бородку и усы, Казаков в шутку сказал ему, что он теперь похож на меньшевика… Николай стал толковать, что все интеллигенты конца девятнадцатого века отпускали аккуратные профессорские бородки. Когда шутили на отвлеченные темы, Николай принимал шутки и сам любил посмеяться, но если что-либо касалось лично его, терял чувство юмора.

Заглянув через плечо Вики в книжку, Ушков сказал:

– Это не лучшая книга Моэма. Не знал, что тебе он нравится.

Вика отложила книгу, повернулась к нему:

– Странно, «Бремя страстей человеческих» Моэм написал пятьдесят пять лет назад, а как все в романе современно.

– Сомерсету Моэму этот роман и самому никогда не нравился, – ровным голосом заговорил Николай. – Он был удивлен, что по нему все сходят с ума. Позже он сказал: «Эта одна из тех книг, которые можно написать раз в жизни… но мне милее „Пироги и пиво“ – писать их было гораздо веселее».

– Я не читала этот роман, – заметила Вика. – Зато прочла «Луну и грош» и «Театр».

– Хорошие романы, – небрежно уронил Ушков. – Но мне больше нравится Моруа. Читали его «Письма к незнакомке»? Это уже написано не для среднего читателя.

– А ты какой читатель? – усмехнулась Вика. – Избранный?

– Лично мне нравятся книги таких писателей, как Сервантес, Рабле, Мелвилл, Толстой, Достоевский…

– Остановись! – сказал Вадим. – Ты все шедевры мировой литературы сейчас перечислишь!

– Кстати, не так уж их и много. Есть книги на века, а есть на один читательский сезон.

– К Моэму это не относится, – вступилась за своего любимого писателя Вика. – Его книги читают во всем мире и уже более полувека.

– А знал ли при жизни хотя бы один писатель, что в будущем станет классиком? – спросил Вадим.

Он лежал на пледе рядом с Викой и смотрел на море. Оно было спокойным, бесшумно накатывались легкие, без пены, волны, с тихим звенящим шорохом просеивали чистый песок. На красном буе сидела белая чайка и вместе с ним то опускалась вниз, то поднималась – там, дальше, волны были покрупнее.

• Предыдущая
• 107/157
• Следующая