Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/157
• Следующая

– Филиппов – это великий человек! – улыбнулся Леша. – Начальник нашего цеха. Бог и царь, а наша Катенька ему нравится…

– Он старый, – отмахнулась та. – И у него нет одной руки.

– Иди к нам на завод, – вдруг предложил Семен. – Хорошие деньги будешь заколачивать. Ну полгода поработаешь учеником, а потом пойдет монета. Знаешь, сколько я зашибаю?

– Хвастун, – вставила Маша.

– Я поступаю в университет, – соврал Игорь.

– Ну и дурак, – заметил Леша. – Выучишься на кого? Учителя или физика-химика?

– Иностранный язык и литература…

– Да на кой ляд тебе сдались языки, Игорек? – хлопнул ладонью себя по колену Леша. – Кому все внимание – нам, рабочим! Посмотрите, ребята, какие у него руки, плечи. Да тебе ворочать моторы и кузова в цехе сборки, а не книжечки листать да лопотать не по-нашенски…

– По-твоему, учеба – это ерунда? – без улыбки взглянула на него Катя.

– Учиться никогда не поздно, – сбавил тон Леша. – Я и сам собираюсь поступить в школу рабочей молодежи…

– Уж который год собираешься? – ввернула Маша. У нее было маленькое невыразительное лицо с большим ртом и удлиненным подбородком.

– Ребята, жизнь только начинается, так хочется повеселиться, погулять! Как мы жили в войну? Голодные, напуганные бомбежками, с утра до вечера только и думаешь, чем бы брюхо набить! И от школы отвыкли… Как только вспомню, что после работы еще надо за парту садиться, такая тоска на меня, братцы, накатывает… Жуть!

– А как же другие? – снова вступила в разговор Унылая Маша, как про себя ее прозвал Игорь. – Я работаю и учусь – и ничего.

– Другие, другие! – нарочито плачущим голосом заговорил Леша. – Да что мне до других? Я, Алексей Листунов, родился на этой земле в единственном экземпляре. Почему я должен во всем походить на остальных? Может, я специально не поступаю в школу, чтобы не быть похожим на других?

– Лень тебе учиться, вот и все, – нравоучительно произнесла Маша. – Трудностей боишься.

– Это я-то? – возразил Леша Листунов. – А кто пережил голодное детство, послевоенную разруху? Кто недосыпал, недоедал, вкалывая на стройках пятилетки? Кто восстанавливал города, заводы, фабрики? Я и видел-то в своей жизни только одни трудности. Не успеешь оглянуться – и состаришься в борьбе с этими трудностями. И почему так не повезло в жизни нашему поколению?

– Я не считаю себя несчастной, – заметила Унылая Маша.

– Надоели мне эти проклятые трудности! – продолжал Леша. – А когда жить прикажете? – Он обнял за талию Катю. – Любить? Наслаждаться?

Игорю нравился ход рассуждений Листунова, такого он еще ни от кого не слышал. Наоборот, все толковали о трудовом подъеме, увеличении производительности, своем вкладе в дело восстановления народного хозяйства… Вступать в спор не хотелось, тем более что товарищи Листунова совсем не разделяют его мысли. Может, он просто дурачится? Разыгрывает их?

– Ты рассуждаешь, как эгоист, – начала Маша.

– Я и не отрицаю, что я эгоист… в личной жизни, а на работе Алексей Листунов ходит в передовиках. И почему эгоистом быть плохо?

– Ну, знаешь!.. – покачала головой Маша.

– Не знаю, – рассмеялся Леша. – Объясни, пожалуйста.

– Ну, во-первых, если бы все были эгоистами, мы никогда войну не выиграли бы…

– Ты не путай эгоизм с патриотизмом, – перебил Листунов. – Эгоисты воевали не хуже других. Отец одного моего знакомого сам рассказывал, как взял в плен немецкого офицера, чтобы попасть во фронтовую газету, где должны были бы напечатать его портрет. Очень уж хотелось ему послать газету своей девушке в Куйбышев.

– И послал? – спросил Семен, носатый парень с рыжеватой челкой, спускающейся на лоб.

– Медаль за отвагу получил, а в газете почему-то так про него и не написали…

– Мне стыдно тебя слушать, – отвернулась от него Унылая Маша. Длинный подбородок ее от возмущения задрожал и стал еще длиннее.

– За что купил, за то и продаю, – заметил Листунов. – А медаль я у него сам на груди видел. В День Победы. А вот я бы из-за девушки не стал рисковать своей драгоценной жизнью! Да и в газету никогда не стремился бы попасть… Значит, никакой я не эгоист, а передовой производственник нашего цеха! Давайте выпьем за Лешку Листунова – человека нового, послевоенного поколения! Хватит о войне, о плане, о коллективе! Как говорил один философ, пока я существую, есть все, а когда меня нет – ничто не существует!

– Кто этот философ? – полюбопытствовал Семен.

– Фамилию забыл! – рассмеялся Алексей. – Какой-то немец.

– Маркс? Или Энгельс? – пристал к нему Семен.

– Нет, у него фамилия на «К» или на «Б»…

– Выпил он, вот и треплется, – попыталась разрядить обстановку Катя. – Что вы, не знаете Лешку? Он «Краткий курс» и то до конца не дочитал, а Маркса и Энгельса знает только по портретам.

– Темный ты человек, Алексей, – покачала головой Унылая Маша.

– Веселый он, заводной, – вступилась Катя.

– Треплюсь я, братцы! – воскликнул Алексей. – Разыгрываю вас, чудиков! Не читал я никаких философов, был на лекции, вот там и слышал про «существую – не существую»… – Он поднял свой стакан. – А выпить за меня надо. Кто в числе первых подписался на последний заем? Я – Алексей Листунов! Кто подал заявление в комсомол? Я! «Расцветали яблони и гру-ши-и… Поплыли туманы над реко-ой!..» – дурашливо затянул Алексей.

Игорь сообразил, что он притворяется, прикидывается пьяным более, чем есть. Видно, струхнул, что лишнего наболтал…

– Мальчики, чего это мы все спорим и спорим? – улыбнулась Игорю черноволосая, кареглазая Катя. – Мы что, празднуем мой день рождения или выступаем на диспуте «Герой нашего времени»?

– Умница! – чмокнул ее в щеку Леша. – Да здравствует Катенька, ура! – И лихо опрокинул в себя налитый Игорю стакан.

– Есть святые вещи, которые походя задевать нельзя, – недовольно сказала Маша, бросив на Листунова укоризненный взгляд. – И в комсомол тебе еще, по-моему, рано. Несознательный ты элемент, Алексей.

Тот состроил серьезную мину, налил всем в стаканы, поднялся на ноги и торжественно провозгласил:

– Выпьем за героев, павших в боях за Родину. Вечная им память! Пусть знают, что благодарные потомки их никогда не забудут.

Сначала все смотрели на него с недоумением, ожидая очередной шутки, но потом один за другим поднялись. Встал и Игорь, правда, стакана не поднял. Он с симпатией смотрел на Алексея и думал про себя, что тот рассуждает в точности как и он, Игорь. Вот только всерьез так думает или всех дурачит? Как бы там ни было, ему захотелось поближе познакомиться с этим веселым, бесшабашным парнем, да и Катя ему все больше нравилась. Когда снова сели, кончик розовой резинки опять показался из-под ее платья, но он старался не смотреть на колени.

К Игорю больше не приставали, и он переключился на девушек: делал им бутерброды с маслом и колбасой, рассказывал разные смешные истории, услышанные от других, даже спел блатную песню про Мурку, которая предала воровскую компанию, за что и получила пулю в лоб… Алексей дал ему свой московский адрес и велел обязательно в гости заходить. Семен жил в рабочем общежитии, а Катя быстро написала на клочке газеты, в которую были завернуты помидоры, свой телефон. Игорь думал, что она потихоньку сунет ему бумажку, но девушка открыто протянула и сказала:

– Будешь в Москве – звони, я тебе покажу Третьяковку, – и, наклонив черную, галочью голову, пристально посмотрела ему в глаза.

Игорь почувствовал, что краснеет, и, злясь на себя за это, резко отвернулся, а девушка негромко рассмеялась.

– Смешной ты, – тихим грудным голосом произнесла она.

Он проводил их до электрички, сказал, что у него здесь тетя живет, и даже наугад назвал адрес, впрочем, тут же прибавил, что завтра уезжает в Ленинград. У Кати стройные ноги, а вот талия подкачала – широкая. Девушка задержала его руку в своей, карие глаза у нее блестели; когда она улыбалась, в зубах заметна щербинка; на щеке родимое пятнышко, впрочем, оно ее не портило; руки у нее большие, пожатие крепкое.

• Предыдущая
• 10/157
• Следующая