Ракетчик - Козлов Константин - Страница 12

• Предыдущая
• 12/61
• Следующая

После отбоя Циркач с головой забрался под одеяло. В голове вертелись все те же мысли: о дочери, о матери, о неверной супруге. Но невеселым раздумьям помешали. Кто-то тяжело опустился на его койку и стал трясти за плечо. Циркач высунул голову. Рядом сидел Шнорхель.

— Пойди-ка погуляй. Постой на атасе, — скомандовал он соседу Циркача, тщедушному бухгалтеру, отбывавшему срок за растрату. Тот испуганно вскочил. На освободившуюся койку уселся Седой.

— Ну что, горюешь? Зря в одиночку себя травишь, в такой момент нужно к товарищам быть поближе.

Шнорхель закивал:

— С людьми всегда легче. Вот у меня был случай…

Седой осадил болтуна взглядом, Шнорхель заткнулся. Авторитет извлек из-за пазухи бутылку водки. Припечатал донышко к крышке тумбочки.

— В такой момент самое время выпить. Распорядись насчет посуды и прочего, — скомандовал он Шнорхелю, и тот метнулся выполнять. Седой продолжил: — Люди и здесь — люди. Ты бы обратился к тем, кто постарше. Чего горе в себе носить? Послушал бы умного совета. Мы ж тебе не чужие, чего ты от нас сторонишься?

Шнорхель вернулся со стаканами, банкой килек и буханкой. Расстелил на тумбочке газету.

В синем свете дежурной лампочки на белой стене барака разыгрывалось представление театра теней. Циркач пил и хмелел, но зато теперь он чувствовал, что не одинок. Все слова Седого казались истиной в первой инстанции. Все, что говорил пахан, казалось правильным.

— Мы тут прикинули — уходить тебе надо. Надо дома порядок навести, мать и дочку защитить. А лярву эту и ее хахаля проучить как следует.

Осоловевший Циркач согласно кивал. Седой предлагал единственно верное решение. «Вернуться и показать. Показать, что он не тюфяк, что с ним так нельзя…» Дальше мысли путались. Что он будет показывать бывшей супруге, Циркач пока еще плохо представлял. «Я же здесь из-за нее! Гуляла стерва, а я пил. Жалел ее, а надо было еще тогда…»

— Покажи, что ты мужик. Что просто так себя кинуть не позволишь. — Вкрадчивый голос Седого отдавался в голове колокольным звоном. — А мы бы тебе помогли, чем сумели. Один же ты не уйдешь, тут народ опытный нужен. Чтоб подстраховать, если что.

— Ты же циркач, вот и придумай фокус, чтобы мы: алле оп — и за колючкой, — поддакнул Шнорхель.

— Насчет фокуса, конечно, шутка, но ты подумай. Надо тебе домой наведаться, ой как надо. А то потом тебе дочка не простит, что в такой момент ты ее позабыл.

Язык Циркача заплетался, душу распирало от братской любви. Сейчас ради Седого он был готов пожертвовать чем угодно, а вечно издевавшийся над ним Шнорхель казался просто рубахой-парнем, готовым помочь в любую минуту.

— Да я с радостью. Но только с вами. Один не пойду. Я ее… — Циркач взмахнул рукой, подбирая жене подходящую кару.

— Ясное дело, с нами, один ты и не дойдешь, здесь не Невский проспект. Ты придумай, как нам отсюда сдернуть. Народ говорит, у тебя по технической части голова варит. Вот и придумай что-нибудь. Люди бакланят, зеки из бензопилы вертолет соорудили, вот и сочини такой способ, пока мы на лесопилке пашем. Там и конвой послабее, и техники разной полно.

Циркач кивал. Выпитое подействовало, возбуждение сменилось вялостью и оцепенением. В конце концов он обессиленно плюхнулся на подушку. Шнорхель поманил мерзнущего на страже бухгалтера:

— Ты, рогомет, убери тут все, чтоб к обходу и следов не осталось.

Совещание у начальника особого отдела шло обычным порядком. Присутствующие по очереди докладывали о состоянии дел, о ходе проводимых мероприятий. Докладчиков никто не перебивал. Начальник управления Иван Степанович Нефедов с самого первого дня на этой должности завел порядок: дай человеку высказаться, а потом уточняй детали. Все мы люди, все — человеки, оперативник постоянно думает о деле, которое ведет. Хороший специалист, даже когда докладывает, лишний раз прокручивает материал, ведет анализ, взвешивает аргументы. Сбить подчиненного с мысли легко, прервешь — и он, отвечая на твой вопрос, забудет выложить что-нибудь важное. Нефедов избегал обращаться к людям по званию, старался обращаться по имени и отчеству. Вместе с тем был нетерпим к панибратству, хамству и при необходимости жестко ставил забывшего о субординации на место. Больше всего Нефедов ценил время: как свое, так и чужое. Разработку происшествия с самолетом и отслеживание пути исчезнувшего вместе с ним комплекса он поручил нескольким офицерам. Самолетом занимался Борис Александрович Медведев, пожилой следователь в звании майора, комплексом — капитан Олег Владимирович Зубров. Майор докладывал первым.

— Особой информации добыть не удалось. Ничего чрезвычайного. Из хранилища НПО «Прогресс» комплекс поступил на склад военно-технической базы. Начальник склада толком ничего поведать не смог. Его к этому делу ввиду особой важности не допустили. Приемкой комплекса у представителей оборонки занимались лично начальник базы подполковник Мошаров и его помощник майор Макаров. После приемки склад был опечатан, и до отправки прапорщик доступа в хранилище не имел. Погрузкой и отправкой комплекса на аэродроме занимались те же: Мошаров и Макаров. Я поговорил с личным составом, задействованным на погрузке, — ничего особенного. Грузили опечатанные ящики, упаковки и контейнеры, по их словам, все сходится с документами. Мошаров сразу же выложил мне все бумаги. Все чин по чину. Он отправлял комплекс лично и сам же оформлял накладные. По словам одного из солдат, Макаров был подшофе, но его начальник этот факт отрицает. Говорит, супруга майора отмечала юбилей, но к утру Макаров был вполне в форме. Впрочем, скорее всего это отношения к делу не имеет. У меня все.

— А что у вас, Олег Владимирович?

— Картина та же. Согласно заявке на борту находились Макаров и один тыловик, везущий на Север вещевое имущество. Борт принадлежит транспортной авиации Северного флота. Постоянно сидит в районе города Кемь, там у них аэродром, общий с эскадрильей авиации ПВО. После взлета самолет шел по маршруту вне трассовых перелетов до точки выхода на Мурманскую трассу. По словам диспетчеров, при выходе на трассу пилот связался с землей. После этого связи с бортом не было. Самолет продолжал двигаться прежним курсом, но терял высоту. Через три минуты двадцать секунд после вызова диспетчер услышал обрывки фразы: «…угроза… на борту взрыв… посторонний принужден…» Из чего служба безопасности полетов делает вывод о возможности теракта или о присутствии лиц, пытавшихся захватить самолет. Записи переговоров с землей сохранились. Самолет продолжал снижаться, ушел с трассы, и радиолокационный контакт с ним был утерян. В настоящий момент ведутся поиски. Вот, собственно, и все.

— Понятно. Кто что думает по этому поводу?

Выслушав все точки зрения, Нефедов подытожил:

— Работать вам придется одной группой. Старшим назначаю Медведева. Вас я попрошу проверить все самым детальным образом. Начните с завода. Вам поможет представитель управления ФСБ, капитан Воробьев Дмитрий Ильич. Он тоже включается в вашу группу, но подчиняется, понятное дело, своему начальству. Дело серьезное, так что постарайтесь обойтись без межведомственных дрязг. Тщательно проверьте базу. Этот Мошаров был чересчур готов к событиям. Проверьте аэродром, короче говоря, все, что может дать хоть какую-то зацепку. Не мне вас учить. Если засветится что-то важное — выходите сразу на меня и на капитана Воробьева. Я нахожусь с ним в теснейшем контакте. Вот такие дела. Если ни у кого ничего больше нет, все свободны.

Во внутреннем обиходе среди сотрудников особого отдела новоиспеченная троица сразу же получила наименование «Зверской команды», или «Зоопарка». Медведев распределил функции: армейские особисты займутся самолетом и базой, представитель от управы — заводом. Назначил время обязательных ежедневных встреч для обмена информацией, на экстренный случай велел оставлять у дежурного по отделу свои координаты.

Раны у летчика оказались болезненными и достаточно серьезными. Сквозное ранение груди, пробита рука. «Странные какие-то раны, словно картечью шарахнуло. Входные отверстия — аккуратные одинаковые дырочки», — думал Давыдов, распарывая куртку пилота. Даже беглого осмотра было достаточно, чтобы сообразить: если пилоту не будет оказана срочная медицинская помощь, неизбежно наступит ухудшение. Больше всего Давыдов опасался инфекции. Во время перевязки раненый не произнес ни звука, лишь крепко стискивал зубы да отворачивал побелевшее лицо. Давыдов испытывал настоящую боль при мысли о том, что своими неумелыми руками причиняет человеку излишние страдания. Пальцы отказывались слушаться, повязка все время норовила съехать в сторону.

• Предыдущая
• 12/61
• Следующая