Первая жертва - Элтон Бен - Страница 7

• Предыдущая
• 7/75
• Следующая

— Мне жена прислала чудный кусок «Пеарз», — сказал один солдат. — Так его крыса сожрала. Взяла и сожралавесь кусок. Представляешь?

— Да, дерьмо у нее после этого пахло преотлично!

Повсюду раздавались шутки и даже песни, ведь, несмотря на спартанские условия, эти несколько минут в общем душе были наградой для солдат, неделями живших в окопах. Шутки и пение были, разумеется, исполнены горькой иронии, единственной надежной защитой английских солдат против окружающего их кошмара.

Недостатком этих кратких минут отдыха было то, что каждый раз, оказываясь здесь, солдаты воочию убеждались, какие огромные потери несет армия. Солдаты, стоящие в очереди в баню или собирающиеся кучками поболтать, волей-неволей думали о том, что товарищи, бывшие рядом с ними в прошлый раз, теперь лежат в земле.

Время для мытья истекло слишком быстро. Снаружи стояли еще пятьдесят раздетых солдат, и настало время выходить из душа и искать форму.

— Отлично. Увольнительная что надо, — перекрикивались солдаты, поскальзываясь на мыльных досках. — Мне даже показалось, что я стал человеком.

— Посмотрим на тебя через несколько месяцев, — ворчали менее жизнерадостные. — Придешь сюда в декабре и постоишь голышом на снегу да на обледенелых досках, и вот тогда тебе уже ничеготакого не покажется. Будешь только за яйца держаться, чтобы они совсем не исчезли.

У выхода из душевой солдаты с отвращением брали подготовленную для них кишащую вшами форму. Рядовой Хопкинс вдруг понял, что с него хватит. Он надел предложенное ему белье, но, осмотрев мундир, с отвращением бросил его на землю.

— Не стану я это надевать! — крикнул он. — Я хочу получить свою одежду и хочу, чтобы на ней не было вшей! Я человек,а не животное.

Кое-кто поддержал его, другие ухмыльнулись, многие глядели на него с сочувствием. Хопкинса недолюбливали, но он, несомненно, говорил дело. К нему подошел офицер медицинской службы.

— Рядовой, поднимите мундир и наденьте его, — спокойно сказал он.

— Я не стану его надевать! — ответил Хопкинс, дрожа от холода в одном белье.

— Рядовой, я не хочу вас наказывать, потому что мне не больше вашего нравятся условия, в которых мы все вынуждены жить. А теперь поднимите форму, форму солдата Его Величества, и наденьте ее.

— Пусть тогда король ее и носит! Я хочу получить обратно свою одежду.

После этих слов все замолчали. Хопкинс отказывался выполнить приказ, а это было страшное преступление. Остальные сорок девять солдат замолчали и перестали искать в груде мундиров что-нибудь получше. Следующая группа уже зашедших в душ солдат ничего не знала о происходящей за его стенами драме, и их шутки и песни раздавались по всему двору, пока Хопкинс и офицер медслужбы смотрели друг другу в глаза.

— Как ваша фамилия, рядовой? — спросил офицер.

— Хопкинс, сэр.

— Что ж, рядовой Хопкинс, я даю вам последнюю возможность избавить себя от очень больших неприятностей. Поднимите мундир и наденьте его.

Хопкинс смотрел на офицера и молчал. Нижняя губа у него подрагивала. Офицер вынужден был действовать: помедли он, и остальные взбунтовались бы.

Хопкинса арестовали и увели, по-прежнему в одном нижнем белье.

Кингсли приговорили к двум годам каторжных работ и препроводили в оковах в «Уормвуд скрабз». Именно там начались настоящие издевательства, которых Кингсли ожидал с момента своего ареста.

— Здесь сидит много ваших старых приятелей, инспектор, сэр.Разве не здорово? — радостно заметил надзиратель, когда Кингсли раздели догола, обыскали и продезинфицировали. — И они ужасно хотят снова увидеть вас. Да, просто жаждут. Им прямо не терпится. И некоторые из них, насколько я слышал, планируют очень теплый, ну оченьтеплый прием.

Кингсли выдали грязную, обжитую вшами тюремную форму и сказали, что его вызывает начальник тюрьмы.

Надзиратель выбрал самый длинный маршрут и провел закованного в кандалы Кингсли через главный зал тюрьмы. По бокам огромного зала уходила под самую крышу бесконечная череда стальных лестниц, выходивших на зарешеченные этажи. Лучшего амфитеатра для показа ведомого на заклание невозможно было даже представить. Те заключенные, что были не в камерах, глядели на него и глумились; кое-кто пытался доплюнуть до него, в него кинули пару жестяных кружек. Некоторые охранники даже отперли двери камер, чтобы позволить особо заинтересованным заключенным взглянуть на гостя.

— О да, — повторил надзиратель, — все ваши дружки ужаснорады возможности снова встретиться с вами, сэр.

Кингсли ни от кого не ожидал сочувствия, но все же был ошеломлен, столкнувшись с такой злобой. Ему казалось, что персонал тюрьмы презирает его не меньше заключенных, и Кингсли с ужасом понял, что не сможет искать у них защиты от неизбежной мести своих бывших подследственных.

Среди нарастающего шума раздался голос:

— Нужно было отправить тебя прямиком в Пасхендале, симулянт чертов!

Кингсли, как и всем остальным, было известно это название. Очередная неприметная деревушка, которую целыми веками знали только те, кто в ней жил, да картографы из брюссельского военно-геодезического управления, но которая теперь раз и навсегда останется в сердцах матерей, жен, сыновей и дочерей по всем просторам Британии, Австралии, Новой Зеландии и Канады. Очередная деревушка, чье название, вопреки всему, будет выгравировано среди тысячи других деревень и городов на скорбных памятниках по всей империи. Пасхендале, лежащая всего в нескольких сотнях пропитанных кровью ярдов за Ипрским выступом и отвоеванная жестокой ценой.

— Я не отправлял ваших братьев в Бельгию! — крикнул Кингсли и получил пощечину от надзирателя.

— МистерКингсли, сэр,в тюрьме заключенным запрещено говорить, — сказал надзиратель, хотя ему пришлось сильно повысить голос, чтобы перекричать шум голосов.

У Кингсли путались мысли, и не только от удара. Неужели они обвиняют егов национальной трагедии, которая уничтожает их родных и близких? Кингсли был проницательным знатоком человеческой природы, и ему были прекрасно известны многочисленные уловки, на которые готов пойти человек, лишь бы обвинить кого угодно, но только не себя, однако такого он не ожидал. Это не поддавалось никакой логике. Ему захотелось крикнуть, что среди всей толпы только онневиновен. Что только онпытался в силу своих скромных возможностей остановить эту войну. Но Кингсли уже понял, что в охватившем нацию коллективном безумии любые разумные доводы обречены на провал. Более того, они только провоцировали, а не успокаивали бушующие эмоции. Теперь, оказавшись на самом дне, он начал понимать, толпа разорвет его на куски именно из-за его интеллекта.

Наконец Кингсли оказался в кабинете начальника тюрьмы. Он стоял на аксминстерском ковре и ждал, а сам начальник сидел за огромным дубовым столом, не отрываясь от разложенных перед ним бумаг, и старательно делал вид, что не замечает Кингсли.

Молчание растянулось минут на пять, и наконец начальник заговорил, по-прежнему не удостоив заключенного взглядом.

— Я так понимаю, что эта война «оскорбляет вашу логику», — сказал он, просматривая статью о судебном заседании в старом номере «Дейли телеграф». Он держал страницу за уголок, презрительно зажав его большим и указательным пальцами, словно даже газета могла заразить его микробом трусости и упадничества.

• Предыдущая
• 7/75
• Следующая