Здравствуй, лето... и прощай - Коуни Майкл Грейтрекс - Страница 2

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая

Мне всегда казалось, что тётя Зу как-то влияла на моего отца; во всяком случае, она уговорила его одолжить ей мотокар – она хотела показать меня каким-то дальним родственникам. Была зима.

Мы были на полпути домой, в совершенно безлюдной местности, когда кончилось топливо и мотокар, зашипев, остановился.

– О Господи, – тихо сказала тётя Зу. – Нам придётся идти пешком, Дроув. Надеюсь, твоим маленьким ножкам хватит сил. – Я в точности запомнил её слова.

И мы пошли пешком. Я знал, что нам никогда не удастся добраться домой до темноты, что вместе с темнотой придёт холод, а мы были слишком легко одеты.

– О Господи, – сказала тётя Зу несколько позже, когда солнце скрылось, и на горизонте появился зловещий диск Ракса. – Мне холодно.

Мы прошли мимо группы кормившихся лоринов, которые сидели среди ветвей и что-то шумно жевали, и я подумал, что, если мне действительно станет холодно – страшно холодно, – я смогу прижаться к одному из них, зарывшись в тёплую длинную шерсть. Лорины – безобидные, мирные создания, и в Алике их главным образом используют в качестве компаньонов для локсов.

В холодные дни локсы могут впасть в оцепенение и частичный паралич от страха, и присутствие лоринов действует на них успокаивающе. Некоторые говорят, что это разновидность телепатии. В тот вечер я жадно смотрел на лоринов, завидуя их шелковистой шерсти и ленивому добродушному нраву.

Ракс поднялся над деревьями, отражая холодный свет.

– Если бы у меня была меховая шуба… – пробормотала тётя Зу.

– Мы могли бы прижаться к лоринам, – нервно предложил я.

– С чего ты взял, что я позволю себе приблизиться к подобному животному? – огрызнулась тётя Зу, раздражение которой усиливал страх. – Ты что, думаешь, я не лучше локса?

– Извините.

– Почему ты идёшь так быстро? Тебе, должно быть, тепло в твоей куртке.

У меня такая лёгкая одежда.

Вероятно, я был столь же испуган, как и она; мы были далеко от дома, и, несмотря на куртку, холод начинал кусать меня своими острыми клыками. Я сунул руки в карманы и молча зашагал быстрее. И всё же подсознательно я постоянно думал о лоринах: если всё остальное – включая тётю Зу – не поможет, животные обо мне позаботятся.

Они всегда так поступали…

– Дай мне свой шарф закутать руки, Дроув. У меня нет карманов.

Я остановился, разматывая с шеи шерстяной шарф, и протянул ей, все так же не говоря ни слова. Я не хотел, чтобы её страх передался мне. Когда мы поднялись на холм, я увидел далёкие огни – слишком далёкие. Зимний ветер хлестал по моим ногам, и кровь, казалось, превращалась в лёд по пути к сердцу. Я слышал бормотание тёти Зу.

– Фу… Фу… – молилась она солнечному богу. – Фу, мне холодно.

Согрей меня, согрей меня… Помоги мне.

По бокам дороги тянулись низкие живые изгороди, состоявшие из колючих неразумных растений. Зная о наших страхах, каким-то странным образом ощущая их, у дальней стороны дороги стояли лорины, лохматые головы которых выделялись бледными пятнами в свете Ракса; они с доброжелательным любопытством разглядывали нас, ожидая, когда холод окончательно лишит наши трясущиеся тела способности двигаться.

– Мне нужна твоя куртка, Дроув. Я старше тебя, и я не могу столь хорошо переносить холод. Её пальцы впились в меня, словно когти.

– Пустите! – я вырывался, но она была больше и сильнее меня. Она оказалась у меня за спиной, срывая с меня куртку, и я ощущал её отчаяние и ужас.

Я бросился бежать, но слышал топот её ног позади. Внезапно я ударился о ледяную поверхность дороги, а тётя Зу упала на меня, срывая куртку и издавая неразборчивые жуткие вопли. От страха я погрузился в полусонное состояние и вскоре едва слышал её удаляющиеся шаги. Лёжа, я почувствовал, как меня поднимают лорины, и, словно в тумане, осознал, что мне тепло.

Потом они куда-то несли меня, обнимали, успокаивали своим бормотанием.

Когда я заснул, образ тёти Зу, со стоном бредущей по залитой светом Ракса дороге, изгладился из моего сознания.

На следующий день лорины принесли меня домой, оставив у порога, под тёплыми лучами солнца Фу, после чего удалились по своим делам. Когда я пришёл в себя, то увидел нескольких из них: один стоял возле локса, понукая животное, запряжённое в тележку с навозом; другой сидел на корточках в поле, удобряя посевы. Третий раскачивался на ветвях ближайшего дерева обо, грызя зимние орехи. Я открыл дверь и вошёл в дом. Мать полдня отмывала меня; она сказала, что от меня воняет. Лишь намного позже я узнал, что тётя Зу попала в сумасшедший дом.

Вернёмся к дню нашего отъезда из Алики. Весь наш багаж был должным образом погружён в мотокар, от которого теперь интригующе пахло спиртом.

Машиной пользуются редко; большую часть времени она стоит возле дома, молчаливо обозначая должность моего отца с помощью флага Эрто, изображённого на борту.

Я проскользнул обратно в дом, намереваясь сказать «до свидания» своей комнате, но меня остановила мать. Она намазывала хлеб ореховым маслом; на столе стоял кувшин сока кочи.

– Дроув, я бы хотела, чтобы ты что-нибудь поел, прежде чем мы поедем.

Последнее время ты стал плохо есть.

– Послушай, мама, – терпеливо сказал я. – Я не голоден. Впрочем, у нас дома никогда не бывает того, что мне нравится.

Она восприняла это как критику её кулинарных способностей.

– Как я могу накормить вас на деньги, которые приносит отец, со всем этим нормированным распределением? Ты понятия не имеешь, что это значит. В магазинах ничего нет – вообще ничего. Может быть, тебе стоило бы как-нибудь самому сходить за покупками, молодой человек, вместо того чтобы все каникулы болтаться по дому. Тогда бы ты знал, что это такое.

– Я только сказал, что не голоден, мама.

– Еда – топливо для тела, Дроув. – В дверях стоял отец. – Так же, как спирт – топливо для мотокара. Без топлива в виде еды твоё тело не сможет двигаться. Ты станешь холодным и умрёшь. Благодаря моей должности в правительстве мы можем получать еду, без которой другим, кому повезло меньше, приходится обходиться. Ты должен понимать, какое это счастье для нас.

Я медленно закипал, пока мы ели жареную рыбу и сушёные фрукты.

Мать бросила на меня взгляд, который можно было бы даже назвать хитрым, и обратилась к отцу:

– Интересно, мы увидим этим летом ту девочку – как её зовут, Берт?

– Дочь директора консервного завода, Конча? – рассеянно ответил отец.

– Златовласка, или что-то в этом роде. Прекрасная девушка. Прекрасная.

– Нет, нет, Берт. Маленькая девочка – они с Дроувом были такими друзьями. К сожалению, её отец – хозяин гостиницы.

– Вот как? Тогда я не знаю.

Я что-то пробормотал, быстро вышел из-за стола и взбежал по лестнице в свою комнату.

Девочка была не маленькая – она была чуть ниже меня ростом и одного со мной возраста, а имя её – которое я никогда не забуду, пока жив, – было Паллахакси-Кареглазка.

С тех пор не было ни дня, чтобы её лицо не всплывало в моей памяти; миловидные ямочки на щеках, когда она улыбалась, – что бывало часто; искренняя грусть в её больших карих глазах, – что было лишь один раз, когда мы прощались.

Последнее, что я забрал из комнаты, – маленький зелёный браслет.

Кареглазка однажды уронила его, а я подобрал, но не вернул. Он должен был послужить поводом для новой встречи. Я сунул браслет в карман и спустился вниз, к родителям, которые уже готовы были ехать.

Проходя через кухню, я заметил стеклянную банку. Я взял её, внимательно рассмотрел и понюхал.

Мать выкинула моего ледяного гоблина.

Последние приготовления проходили в молчании. Отец торжественно зажёг горелки, в то время как я, все ещё переживая из-за моего предательски уничтоженного ледяного гоблина, наблюдал за происходящим с безопасного расстояния. Послышался обычный приглушённый хлопок, когда пары спирта воспламенились, и вскоре пар пошёл по трубам и цилиндрам, и шипящий звук из котла возвестил о том, что мотокар готов к поездке. Мы забрались внутрь; отец и мать рядом на переднем сиденье, а я сзади, рядом с котлом.

• Предыдущая
• 2/33
• Следующая