Ханна - Ласки Кэтрин - Страница 2

• Предыдущая
• 2/37
• Следующая

«Подобающие». Ну почему же для Ханны нет ничего подобающего? Она ненавидела это слово. Мисс Прингль употребляла его чаще всех, но его переняли и другие взрослые в приюте. Вот, к примеру, мисс Бейкер, учительница домоводства. Не далее как вчера Ханна захотела утешить девочку, которую только привезли в приют, и угостить её тёплой булкой с кухни. А мисс Бейкер сказала:

— Нельзя врываться в кухню и брать кушанья без спросу. Это неподобающее поведение, Ханна!

— Почему? Она же проголодалась, — возразила Ханна.

— Спорить со старшим тоже не подобает, — вставила медицинская сестра мисс Экинс, которая как раз проходила мимо.

Как ни хотелось Ханне сейчас высказать мисс Прингль всё, что она думает, девочка только глубоко вдохнула и задала ещё один вопрос:

— А Канзас… он у моря, мэм?

— Боже мой, ну разумеется, нет! Я полагала, что ты умнее, милочка! — Мисс Прингль бросила на неё строгий взгляд и язвительным тоном добавила: — Похоже, у тебя всё ушло в волосы!

Волосы у Ханны действительно были необыкновенные: они меняли оттенок в зависимости от освещения. Сейчас, в комнате, залитой солнечным светом, казалось, будто по плечам девочки ниспадает пламенный каскад. В пасмурную погоду, когда моросил дождь, её волосы были тусклыми, словно едва теплящийся огонёк свечи в тумане. В ясные зимние дни, когда лучи солнца отражались от снега и сосулек, локоны Ханны сверкали как рубины. А если она оказывалась у моря в сумерки или перед рассветом, то они становились зеленоватыми, будто старая медь.

Мисс Прингль в два быстрых шага подошла к книжному шкафу и взяла атлас. Раскрыв его на карте Соединённых Штатов, она ткнула пальцем, испачканным в чернилах, в самую середину и постучала по бумаге.

— Дальше от моря не бывает, — усмехнулась она.

В этот момент у Ханны впервые случился странный приступ дурноты.

Неделю спустя Ханна села на поезд. Первое утро в дороге она наблюдала за своими попутчиками — сиротами из других приютов. Некоторые были одного с нею возраста или старше, но таких оказалось меньшинство. Большей части девочек и мальчиков не исполнилось ещё и десяти. Ханна подумала, не оказались ли её ровесницы такими же «неподобающими», как она. Несколько взрослых девочек сели на поезд в Нью-Йорке. Быть может, им тоже не удалось «продвижение», потому что их сочли недостойными служить в богатых домах этого города.

Здесь никто не рассказывал, как в Бостоне, фантастических историй о сиротах, волею рока разлучённых со своими знатными и состоятельными родными. Но Ханна не могла не заметить, что все полны радостного предвкушения. Одна из младших девочек, чрезвычайно неряшливая и такая бледная, словно никогда не видела солнца, оживлённо рассказывала о «широких просторах»:

— Я слышала, там от любого дома до соседнего — по целой миле, а то и больше. Потому туда и везут детей — заселять пустые земли.

— И работать, — вставила другая девочка. — Там коров и кур больше, чем людей.

— Да работать не так уж тяжело, зато можно на дворе играть сколько хочешь. И пикники на лугу устраивать, — сказала пухлая девочка, у которой весь нос был усыпан веснушками.

— А ты корову доить умеешь? — спросила ещё одна.

— Нет, не умею. Но я быстро научусь — наверняка это не так уж тяжело.

— Может, мы все выйдем замуж за фермеров.

В ответ на эту фразу поднялся гомон.

— Эй, ты! — обратилась к Ханне голубоглазая девочка с курчавыми чёрными волосами, сидевшая через проход от неё. — Ты хочешь замуж за фермера?

— Хватит, Мейси! — захихикала её соседка.

— По-моему, мне ещё рано замуж. Хоть за фермера, хоть за кого, — тихо рассмеялась Ханна в ответ.

— Ой, фермеры рано женятся, — возразила Мейси. — Вот увидишь. И потом, мне кажется, что ты достаточно взрослая. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать, — ответила Ханна.

— Одна девочка из нашего приюта сбежала с молочником в четырнадцать, — сказала Мейси. — А ты гораздо красивее, чем она.

— Спасибо, — улыбнулась Ханна.

— И наверняка гораздо умнее. Я видела, как ты читала газету, которую подобрала с пола. Так что, если выйдешь за фермера, сможешь вести его счета: записывать, какой урожай и почём продавать. Ты же знаешь арифметику?

— Да, даже немножко умею делить в столбик, — призналась Ханна.

— Ну вот! Самая настоящая фермерша! Я как тебя увидала — это когда села в Нью-Йорке, — сразу поняла, что ты не такая, как остальные. Я так и сказала Эми, моей лучшей подружке: «Гляди, правда, она совсем на других не похожа?»

Ханна не знала, что на это ответить. Мейси ведь, кажется, не смеялась над ней — тон у неё был добрый и искренний.

— А я, — начала веснушчатая Полли, — я бы больше хотела быть дочкой фермера, чем женой, потому что, когда у твоего папы большое ранчо, ты можешь найти себе жениха-ковбоя. А на Западе ранчо просто огромные и ковбои все сплошь красавцы.

Лицо Полли просияло, она мечтательно заулыбалась, и вскоре остальные девочки тоже притихли, придумывая себе сказки про Запад. Они фантазировали с таким же упоением, как воспитанницы Дома юных странниц в Бостоне, и им казалось, что поезд везёт их в счастливую новую жизнь. Но Ханна чувствовала, что с каждой милей рельсов удаляется от чего-то необыкновенно важного. Именно тут странная дурнота, которая не покидала её с того дня в кабинете мисс Прингль, обернулась болью.

Вечером, где-то между Пенсильванией и Огайо, Полли посмотрела на руки Ханны и удивлённо спросила:

— Что это?

Под манжетами запястья Ханны покрылись маленькими тёмно-красными пупырышками. К середине следующего дня они появились на руках и показались из-под воротника.

Одна из смотрительниц, надзиравших за девочками, отвела её в отдельное купе и велела раздеться. Сыпь распространилась по всему телу Ханны. Женщина испуганно ахнула:

— Говоришь, корью ты переболела?

— Да, мэм.

— Ну слава богу, хотя бы не принесёшь чуму в глубину страны.

Ханну затрясло от мысли о том, что она могла кого-то заразить чумой, и от звука страшных слов «глубина страны».

— А какие у тебя ещё симптомы?

— Симптомы? — неуверенно переспросила девочка.

— Ну, зуд, например.

Пока женщина не упомянула об этом, Ханна никакого зуда не испытывала, но теперь внезапно ощутила его. Хуже всего было под комбинацией — сшитыми вместе панталонами и сорочкой.

— Мне кажется, если снять комбинацию, станет легче, — призналась девочка.

— Ты собралась ходить без нижнего белья? — Смотрительница на несколько секунд лишилась дара речи и только глядела на Ханну, широко раскрыв глаза. — Нагишом? Дитя моё, неужели ты настолько испорчена?

— Нет, у меня просто всё чешется. И потом, ведь я не платье хочу снять — только то, что надеваю под него. Никто не узнает.

— Но… но… я же буду знать, — пробормотала женщина.

— Но вы ведь никому не скажете… Тогда получится, что это неважно, верно?

Тонкие губы смотрительницы, изрезанные вертикальными чёрточками, задрожали, потом приоткрылись, но она не издала ни звука — будто ощупывала ртом слова, которые не могла произнести.

— Я никому не скажу, — пообещала Ханна. — Ни единой душе.

Наконец женщина заговорила:

— Я этого не допущу. — Ханна почувствовала под грудью лёгкий холодок паники. — Ты останешься тут, в этом купе, до самого Канзаса.

— Но оно такое маленькое!

Смотрительница промолчала, строго посмотрев на девочку.

— А когда мне… ну, понадобится в уборную? — спросила Ханна.

— Я принесу тебе ночной горшок.

— Но я не понимаю! Мне же будет не с кем поговорить… За что вы меня наказываете? Лучше я буду ходить в комбинации и чесаться. Я не хочу сидеть тут одна!

— Ты больна!

«Нет, не больна!» — хотела закричать Ханна. Но она чувствовала, какой сухой стала её кожа, и вдруг поняла, насколько ей не хватает влажного воздуха туманного Бостона, где с моря почти всегда дует ветер.

— Молись, чтобы эта сыпь не перешла на лицо, — резко сказала смотрительница. — Иначе тебя никто не возьмёт! — С этими словами она вышла прочь и закрыла за собой дверь.

• Предыдущая
• 2/37
• Следующая