Наследник - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 52

• Предыдущая
• 52/71
• Следующая

Подождав, пока люди немного перекусили, княжич поднялся, вскинул свой кубок:

— Выпьем, братья мои, за славного князя нашего, брага моего Вышемира! Правителя мудрого и достойного! Любо!

— Любо князю, любо! — Гости потянулись к бочкам, черпая ковшами меда и пиво. — Любо! Любо князю, любо Святогору! Славен Святогор! Храбр Святогор! Слава князю, слава Святогору! Любо, любо, любо!!!

Муромский князь на пиру своей дружины явно был лишним. Он это и сам хорошо понимал, ничего не ел, мед из кубка только пригубил, и веселья на его лице не проглядывало.

За столами дружинники передавали ковши друг другу, зачерпывали мед, снова поднимали, повторяя приветствия. За княжеским столом с утварью было богаче, и у Лесослава стоял отдельный кубок. Он его пригубил, но хмелем не увлекался. Рыба ему нравилась куда больше.

После того, как шум первого тоста немного улегся и ратники снова занялись едой, встал худощавый Радогост, пригладил седую бороду, взялся за кубок:

— Слушайте меня, Свароговы внуки! Славной победой наградили вас боги в этом походе, из уст в уста дети и внуки станут передавать легенды о ваших победах! Воистину, достойны вы милости Велеса, покровителя вашей силы, и Перуна, покровителя вашей разящей ярости. Все вы достойные дети предков своих, пирующих за рекой Смородиной в золотом царствии и взирающих на вас, своих потомков. За них выпьем, витязи храбрые. За предков ваших, от коих доблесть ваша идет!

— Любо! Слава! Любо! — Дружинники снова потянулись к ковшам и бочкам.

Хмель постепенно докатывался до разума воинов, начинал кружить его и веселить. Голоса за столами раздавались все громче, ратники перекрикивались друг с другом из-за разных столов. Вот тут двое подворников и вынесли на княжеский стол многоведерную медную братчину, водрузив ее перед братьями. Наполнили чашу слуги из особой, только что поднятой из погреба, бочки.

Радогост, встав со своего места, провел над емкостью рукой, что-то забормотал, то ли благословляя, то ли изгоняя из меда темные силы — из-за шума было неслышно. Но когда князь, передав волхву свой кубок, встал и взялся двумя руками за рукояти братчины, шум быстро стих:

— За вас, вашу отвагу, братья мои, хочу испить с вами братчину эту, — объявил Вышемир. — За доблесть и мужество, которой была добыта для древнего Мурома еще одна великая победа! Слава дружине муромской!

Ощутимо напрягшись, он оторвал чашу от стола, сделал глоток и опустил ее обратно.

— За вас, братья, за доблесть и мужество! — встав, повторил Святогор, тоже приподнял братчину, сделал глоток, поставил.

— За вас, братья! За доблесть и мужество! — сделал свой глоток Журба, отступил, его место занял другой, незнакомый вербовщику, дружинник, потом третий.

Поднялись боярин Горислав и его сосед, пошли во главу стола. Следуя принципу «делай, как все», отправился за ними и Ротгкхон, дождался своей очереди, заступил на место Горислава, потянулся к рукоятям — и тут его вдруг крепко схватил за плечи веселый княжич:

— Ой, смотрите, а это кто тут пришел? Кто к кубку общему прикоснуться желает? — И ласково поинтересовался: — А брат ли ты мне, иноземец?

Ротгкхона бросило в краску — он понял, что опростоволосился. Однако ответил:

— Вместе кровь проливали, из одного котелка кашу ели, одного врага рубили. Нечто мы теперь не братья?

— А вот мы сейчас спросим… — И Святогор зычно провозгласил: — Посмотрите на витязя сего, побратимы! С нами в поход ходил сей иноземец, рубился храбро, от булгар не бегал, трудов никаких не чурался, умения немало проявил. Скажите мне, други: достоин ли он зваться побратимом нашим? Достоин ли доверия моего и вашего, готовы ли вы живота своего ради него не пожалеть?!

— Храбрый воин сие, княжич! — тут же отозвался кто-то от дальнего стола. — Достоин!

— Видел я его в рубке, — поднял ковш другой. — Достоин!

— Отважен иноземец, подтверждаю!

— Не струсит!

— Верить можно!

— Честен! — гудела дружина все громче и единодушнее. Против иноземца не подал голоса никто.

— И я побратима такого за честь сочту иметь, — закончил Святогор. — Клянись дружине, Лесослав. Клянись не жалеть живота своего ради спасения головы и свободы побратимов своих. Клянись не жалеть для них ни сил, ни времени, ни добра своего. Клянись не обмануть даже в мелочи. Клянись не опозорить братства нашего ни поступком, ни словом, ни мыслью своей!

— Клянусь! — громко и решительно ответил Ротгкхон. — Клянусь быть достойным побратимом, не опозорить ничем доверия вашего и звания своего!

— Коли так, — разжал руки княжич, — пей.

Лесослав подступил к столу, взялся за толстые медные рукояти, поднатужился, поднял ее до уровня груди, сделал глоток черного густого меда, как мог плавнее опустил братчину обратно и разжал руки.

Тут же двор детинца взорвался радостными криками и здравицами, кто-то кричал: «Любо!!!», кто-то: «Побратим!», многие взялись за ковши.

Святогор обнял его первым, крепко сжал сильными руками:

— Брат!

Вторым подступил сам князь, но этот обнял легко:

— Брат!

Потом был Журба, боярин Горислав, другие ратники — и те, что сидели за столами, и те, что подходили позже. И продолжались поздравления до тех пор, пока братчина не опустела до дна. Только после этого Ротгкхон смог вернуться за стол, с облегчением осушил до дна свой кубок, бросил в рот несколько яблок, налил себе еще меда… и обратил внимание, что князь исчез. Видимо, братчиной заканчивалась официальная часть и начиналось общее веселье. Ратники и вправду заметно захмелели, перешли от столов к жарящейся дичи, отрезая себе крупные ломти. Возвращались они время от времени лишь для того, чтобы зачерпнуть еще пива или бражки. Святогор ни к одной компании не пошел, Лесослав решил тоже не перебарщивать. Хлебнул еще меда, отрезал рассыпчатой рыбки, чокнулся с Избором:

— Твое здоровье, волхв. А ты чего к братчине не подходил?

— Я чародей, а не воин. Мне не положено, — понуро ответил тот.

— Не грусти. Зато мы раны не умеем заговаривать и погоду менять.

— А еще я умею с духами кустов и деревьев разговаривать, птичьими глазами смотреть, звериные голоса понимать, — похвастался Избор.

— Здорово! Покажешь?

— Покажу, — согласно кивнул волхв. — Токмо не сегодня. Устал…

Он понурил юную голову, упершись лбом в руки и засопел.

Вербовщика это несколько удивило — сам он почти не захмелел. Однако, оглядевшись по сторонам, Ротгкхон понял, что Избор такой «уставший» уже не один. Очень долгий день, начавшийся на веслах, перемеженный бурными встречами и закончившийся пиром, дал о себе знать. Да и мед с брагой большинство пили не по глотку из кубка, а полновесными ковшами.

Святогор, о чем-то пошептавшись с Журбой, поднялся и отправился во дворец. Ротгкхон решил, что коли так — то и ему тоже пора домой…

Дверь на двор была заперта. Что, впрочем, для темного времени было вполне естественно. Вербовщик постучал — жена открыла почти сразу, порывисто обняла:

— Наконец-то! — Посторонилась: — Что так долго? Я уже волноваться начала, ночь на дворе.

— Зимава, — рассмеялся воин и красноречиво погладил рукояти ножей на поясе. — Что со мной может случиться?

— А я все равно волновалась, — заперла девушка дверь. — Есть будешь?

— Ты шутишь?

— Ну, мало ли… — повела плечом Зимава. — Может, вы там токмо здравицы кричали и мед пили.

— Нет, и кормит и поит свою дружину князь досыта. — Супруги вместе прошли в дом. — И даже спать укладывает. Но дома все-таки лучше.

Девушка сняла свои деревянные дворовые туфли, сунула ноги в тапочки, Ротгкхон стянул сапоги и повесил портянки сохнуть поверх голенища.

— Девочки спят, — прижала палец к губам Зимава, провела мужа на кухню, посадила на табурет ногами в лохань, придвинула миску с разведенным щелоком.

— Я сам, — предупредил вербовщик, смочил ладони в мыльном растворе, намылил ноги до щиколотки, девушка полила их водой, спросила:

— И что там было, на пиру?

• Предыдущая
• 52/71
• Следующая