Наследник - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 50

• Предыдущая
• 50/71
• Следующая

Вниз по течению, да еще с попутным ветерком промчаться по полноводной Суре получилось легко и быстро. А вот пробиваться на веслах против течения сперва по великому Итилю, а потом по Оке оказалось очень долго и муторно. Тяжело груженные ладьи ползли медленно и величаво, шли верста за верстой, от лета к осени — внезапно прояснившееся после осады небо дохнуло прохладой, рощи на берегах стремительно окрасились в желтые и красные наряды, хотя листву еще и не роняли.

Только на десятый день пути корабли наконец-то добрались до причалов родного Мурома. Изрядно уставшие после многодневного махания веслами, дружинники не спеша выбирались на берег — и с удивлением смотрели на тихий город, встречающий их запертыми воротами. Попасть от реки прямо в детинец они не смогли, а потому пошли к Кожевенным воротам, выходящим к самой обширной слободе — тем более что большинство причалов стояли именно тут, у торговых амбаров и рыбного торга. Вымотанные долгой дорогой воины громко пока что не роптали, но уже начали выказывать сильное недовольство.

Кожевенные ворота тоже оказались заперты, а мост через крепостной ров поднят. Да и сама слобода стояла тихой и пустой, словно Муром приготовился к осаде, спрятав все население округи за крепкие высокие стены.

— Чего-то я не понял, — первым высказал общее мнение Журба и перебросил щит из-за спины в руку. — Князь Вышемир ждет набега — али от нас порешил отгородиться?

Но тут мост с недовольным скрипом пополз-таки вниз, с треском вмял опорную жердину в край рва. Так же медленно и скрипуче разошлись створки, и навстречу победителям разноцветным потоком хлынула счастливая толпа:

— Белояр! Валибук! Ждан! Первуша! Гвезояр! Вукомил! Милый! Любый мой! Желанный! Папка! Пап! — Женщины, дети вламывались в неровную ратную колонну, вешались дружинникам на шеи, целовали, обнимали, плакали, выдергивали к себе и окружали, прижимались к широкой запыленной груди.

В общей радости горожане совершенно забыли о своем князе. А он тоже вышел навстречу дружине — один, без охраны. Спокойно обнял Святогора:

— Рад видеть тебя, брат. Добрые вести примчались раньше тебя. Ты опять покрыл себя славой.

— И я рад видеть тебя, брат. — Княжич, обнимая, дружески похлопал Вышемира по спине. — Коли ждал, чего же врата запер?

— Сам понимаешь, брат. Дружины в граде нет, а на реке — ладьи с бесчисленной ратью. Тут осторожность не помешает. Мало ли, случаем кто захотел воспользоваться? Как поняли, что свои, так уж и встретили честь по чести. Вечером пир хмельной на всех устроим! Ныне ужо повелел угощение готовить, погреба раскрывать, быков-кабанов резать.

Ротгкхон от этой болтологии только презрительно скривился. Нужно быть совсем слепым, чтобы не понять: князь младшего брата боится до ужаса. И баб с ребятишками выпустил вперед потому, что, облепленные малышней и девками, дружинники ни на какую сечу не способны. И потому именно сейчас, когда победители вполне могли отказаться склонить головы перед отсидевшимся в городе князем — именно сейчас было важно лишить их единства и боеспособности. Вечером, на пиру — настроение будет уже совсем другим.

— Лесослав!!! — Какая-то девчонка, мелькнув через мост, внезапно повисла у него на шее, покрывая лицо поцелуями: — Лесославушка мой! Живой, целый! Милый мой, родной!

— Зимава! — Он обнял и прижал к себе девушку, крутанулся, заставив ее взвизгнуть, и поцеловал по очереди в оба зеленых глаза.

Грешным делом, за время долгого похода, он успел подзабыть, что у него на этой планете имеется законная супруга. Тем более что замужество длилось раз в десять меньше, нежели осада Ондузы. Но его соратникам знать об этом, разумеется, не следовало.

— Родный мой, желанный… — Она прижалась щекой к его грязной и покрытой кровавыми разводами рубахе из «драконьего волоса». — Как же я по тебе соскучала, как боялась… Лесославушка…

Она встрепенулась, сцапала его своей загребущей ладошкой за руку, потянула:

— Пойдем!

Ротгкхон неуверенно оглянулся и понял, что других ратников точно так же растаскивают их жены, дети и невесты. Дружина несла такие стремительные и сокрушительные потери, что булгары умерли бы от зависти.

— Княже! — в последней надежде окликнул он Святогора, но его воевода лишь кивнул с предательской доброжелательной улыбкой:

— Все понимаю, иноземец. Ступай. Вечером к пиру не опаздывай!

Вербовщику оставалось только сдаться и пойти за супругой.

У Зимавы же отлегло от сердца — ее леший уцелел в походе, не сгинул, не покалечился, вернулся. Лада-покровительница услышала, сохранила, уберегла.

— Куда мы идем-то?

— К схрону, — оглянулась девушка. — Как в детинце било ударило, мы, как уговорено, мешки с припасами съестными похватали да в детинец побегли. Чаруша с Пленой там пока и сидят. Я одна встречать тебя побежала.

— Дядя Лесослав!!! — Сестры, как оказалось, все-таки вышли навстречу. Чаруша, увидев вербовщика, бросилась к нему. Плена подошла молча и спокойно, но тоже обняла.

— Тогда домой, — решила Зимава. — В схроне нашем токмо вяленое все, сушеное и греча. Не испортится. А дома печь еще горячая должна быть. Я ее второпях залить позабыла.

— А-а-а… А вещи остальные где? — забеспокоился Ротгкхон.

— В подполе под мусор сырой прикопала. Коли не знать, ни в жизни не найти! И от пожара не испортится. Я покажу.

— Умница, — признал Лесослав.

— А то! — гордо вскинула подбородок Зимава, продолжая вести его за собой прямо посередине улицы.

В печи, как оказалось, еще даже угли уцелели, но разводить огня снова девушка не стала — топка и так была достаточно горячей. Залив водой все горшки, что были в доме, она сунула их в черный зев, отнесла на кухню низкую кадку, в которой обычно стирала, отерла руки о домашний сарафан — все равно он был простой, повседневный.

«Раньше милостью радуницы хоть какую одежонку было найти, а ныне и простая есть, и нарядная, и праздничная, — вспомнилось ей. — И все благодаря лешему. Так чего горевать?»

— Ой, Лесослав, — спохватилась Зимава. — Ты же, мыслю, голодный с дороги! Сейчас тушенки, капусты и яблок моченых достану, в холодке стоят.

— Пир вечером, там наемся, — остановил ее Ротгкхон.

— Ну, тогда капусты хоть отведай, дабы брюхо пустым не оставалось. Я поутру порубила, присолила, ныне аккурат сок должна дать… — засуетилась Зимава, нашла за печью деревянную миску, метнула на стол. — И это… Раздевайся. Вон одежа-то какая. Постираю ныне же. Ой, забыла! Пока ты в грязном, давай в подпол спустимся, тайник покажу. Заодно и рубаху твою красивую достану. Ту, что с золотом вся. Не в рубище же тебе на пир княжеский идти? Опосля и переоденешься. Сейчас, вода в печи согреется, помоешься. Баню топить долго…

— Очень долго, — с усмешкой согласился вербовщик. — Особенно когда ее нет.

— Ой, я и забыла! — всплеснула руками Зимава. — Немудрено, коли половину жизни в бане прожила. Мерещится, что она есть всегда. О чем я? А, подпол…

Она открыла в углу люк, под которым обнаружилась глубокая яма, обложенная камышовыми матами. Здесь, в холодке, стояли несколько крынок и корзин с репой, свеклой и капустными кочанами. Опустившись по ступенькам, девушка развернулась, на четвереньках отползла на несколько шагов назад, отвернула пыльную и заплесневелую гнилую циновку, быстро разгребла песок, потянула за край другой, плотной и совершенно новой рогожи, под которой обнаружилась крышка сундука. Зимава открыла его, достала его плотную рубаху с пуговицами, закрыла обратно, присыпала, подтянула циновку.

— Муторно ведь каждый раз сюда лазить, — вздохнул Ротгкхон.

— Зато не пропадет, — деловито ответила девушка. — Ты не думай, я сюда токмо самое ценное спрятала, что с золотом али с серебром. Там, наверху, в сундуках тоже кое-что есть. Коли их кто найдет, то больше и искать не станет. Опять же, после пожара уцелеет все, коли беда случится. Ну, и в детинец, по тревоге, тащить не надо. Завсегда откопать потом можно. На пепелище, не зная места, точно не найти, как ни старайся.

• Предыдущая
• 50/71
• Следующая