Роковая страсть - Коултер Кэтрин - Страница 4

• Предыдущая
• 4/55
• Следующая

— Кое с чем ты уже разобрался, Мак, — сказал Сэвич, — в том числе и с теми двумя. Тебе еще фантастически повезло: если бы они чуть поточнее рассчитали угол взрыва, а рядом не оказалось солидной песчаной дюны — от тебя бы одно воспоминание осталось.

— Это и так понятно, — хмыкнул я, — а вот сна понять не могу. Я физически чувствовал, как ее машина врезается в воду. Боль — и потом ничего, будто я умер. Понимаю, это безумие, но не могу же я делать вид, будто ничего не случилось. Мне надо лететь в Орегон, и не на следующей неделе, не через два дня — прямо сейчас.

— Ладно, Шерлок. — Сэвич кивнул. — О Маке не беспокойся. Он слетает и выяснит, что там, черт побери, происходит. Ну а мы здесь тыл обеспечим.

— Ты в самом деле уверен, что справишься? — Шерлок озабоченно посмотрела на меня. — Может, у нас поживешь пару дней, а уж потом поедешь? Поместим тебя рядом с детской — так нам было бы легче ухаживать за тобой.

Но я лишь помотал головой, и моим благодетелям пришлось отступить.

В итоге я проторчал в госпитале еще полтора дня, и за это время несколько раз звонил Полу. В состоянии Джилли не было никаких перемен, врачи говорили, что сделать ничего не могут. Оставалось лишь ждать и надеяться. Кевин с мальчиками в Германии, а Гвен занимается оптовыми закупками для сети магазинов «Мейснз» во Флориде. Я связался с обеими сестрами и сказал, что буду держать их в курсе.

Вылетел я только в пятницу рано утром из аэропорта Джон Фостер Даллес и по прибытии в Портленд взял напрокат светло-голубой «форд-таурус», что стало для меня приятным сюрпризом.

День выдался чудесный, совсем не душный, хотя и безоблачный. Мне всегда нравился Запад, в особенности Орегон, с его суровой горной грядой, глубокими ущельями, порожистыми реками и трехсотмильной прибрежной полосой, дикой и прекрасной.

Памятуя о своем физическом состоянии, я ехал не спеша: чего мне меньше всего хотелось, так это снова свалиться без сил. В Тафтоне, небольшом прибрежном городке, я остановился перекусить, а через полтора часа доехал до знака, указывавшего поворот на Эджертон. Узкая асфальтовая дорога через четыре мили уперлась прямо в океан, но в отличие от россыпи городков, жмущихся друг к другу вдоль прибрежного шоссе, Эджертон удачно устроился чуть западнее — он вырос еще до того, как было решено повести главное шоссе вглубь, в восточном направлении.

Я вспомнил, что когда-то на узкой полосе пляжа в Эджертоне стояла небольшая гостиница, но ее буквально сровняло с землей мощным штормом, случившимся в 1974 году, — это было похоже на то, как в одном фильме цунами высотой по крайней мере в миллион футов накрывает Манхэттен. Я высунулся в окно и с наслаждением вдохнул океанский воздух — терпкий, чистый и соленый. Запах мне понравился, я почувствовал, что внутри меня что-то растет — так всегда бывает, стоит только приблизиться к морю. Я еще раз вдохнул этот чудесный соленый воздух. В боку немного закололо, но это уже совсем не то, что было неделю назад.

Своего зятя Пола Бартлетта я знал не слишком близко, хотя с Джилли они вместе прожили уже восемь лет. Они поженились сразу после того, как она получила кандидатскую степень по фармакологии: в этом Пол опередил ее ровно на год. Он вырос в Эджертоне, а учиться поехал на восток, в Гарвард. Мне Пол всегда казался немного высокомерным и замкнутым, прямо-таки рыбья кровь, — недаром говорят, что чужая душа — потемки. Правда, Джилли как-то хвасталась, какой он первоклассный любовник, так что насчет рыбьей крови, это я, наверное, зря.

Помню, я сильно удивился, когда полгода назад Джилли позвонила мне и сказала, что они оба уходят из фармакологической фирмы в Филадельфии, где прослужили последние шесть лет, и возвращаются в Эджертон. «Полу здесь не нравится, — пояснила сестра. — Не дают заниматься исследовательской работой, а это его настоящая стезя, Мак. И потом, нам хочется ребенка. Мы серьезно все обсудили, и это дело решенное. Мы возвращаемся в Эдж».

Услышав это сокращение, я тогда улыбнулся. Давно, еще до замужества, Джилли говорила мне, что местечко это открыл в конце восемнадцатого века английский морской офицер по имени Дэвис Эджертон. За долгие годы местный люд обрубил конец имени, и сейчас городок чаще называли просто Эдж.

Наконец я почти добрался до места. Дорога к океану не подарок: повсюду глубокие овраги да бугры, и все это в обрамлении чахлых сосен. Через широкую балку перекинут мост, а далее по меньшей мере с десяток выбоин выглядят так, будто их даже не пытались засыпать с самых времен Второй мировой войны. Зелени еще почти не видно: слишком рано, весна только началась.

Еще один знак: «Эджертон. Пятьдесят футов над уровнем моря. 602 жителя». Мой самый дорогой житель находится сейчас в местной больнице, милях в десяти к северу от Эджертона, в коме.

Я, кажется, пришла в себя, и это хорошо. Чувствую, что жива, но все еще не могу поверить. И как это мне удалось уцелеть? Вот «порше» врезается в утес, зависает, а потом, словно остро заточенный нож, протыкает черную стылую воду.

И — провал в памяти.

Я не ощущаю собственного тела — наверное, это тоже хорошо. Вокруг так много людей, и они перешептываются, как всегда, когда речь идет о чем-то серьезном, но слов разобрать невозможно. А может, их и нет здесь и это только тени колеблются па ветру. Я сама тень: здесь — и не здесь. Хоть бы услышать, понять, о чем они говорят, — больше мне ничего не надо.

Наконец я остаюсь одна, совершенно одна. Лора свое таки получила. Но это еще не конец: стоит ей вернуться, и я просто заставлю ее перестать дышать.

Снова люди — входят и выходят. Мне они не интересны. Похоже, меня осматривают, что-то делают, но все это не имеет ровно никакого значения.

Вдруг сразу все меняется. Форд. Я вижу его ясно — он настоящий, из плоти, и в глазах у него застыл такой ужас, что, кажется, все бы отдала, лишь бы успокоить его, но, увы, сказать ничего не могу. Он большой и красивый, мой маленький братец, даже красивее отца, о котором матушка говорила, что он настоящий сердцеед. Но ведь отец с матерью мертвы, разве не так?

Форд как будто не похож на себя: бледный, не такой уверенный, как обычно, немного съежился. Может, заболел? Не знаю, не могу сообразить, все плывет перед глазами. Но Форд здесь — это так же точно, как и то, что я единственная, кто зовет брата Фордом.

Дать бы ему хоть какой-нибудь знак… Но как, если я и пальцем пошевелить не в состоянии и ничего не ощущаю, кроме тихой радости, что брат появился как раз тогда, когда он мне нужен?

Форд низко склоняется надо мной и шепчет:

— О Боже, Джилли, мне этого не вынести! Что случилось?

Я ясно различаю его слова, понимаю их и физически ощущаю, как его большие руки ложатся на мою ладонь. От этих рук исходит и проникает внутрь меня тепло. Ощущение замечательное. Не знаю, что и думать. Почему так получилось, что Форд здесь, а больше никого и нет?

— Знаю, Джилли, ответить ты мне не можешь, но попробуй дать знак хотя бы ресницами, что ты слышишь меня.

О да, хочется мне сказать, слышу, слышу. Я люблю этот голос — глубокий, звучный, завораживающий. По-моему, я как-то сказала брату, что ощущаю его голос всем телом, а он ответил, что это специальный фэбээровский тон, для собеседований. Но это неправда. Он всегда был таким.

Форд сидит рядом, говорит что-то не умолкая, не выпуская мою руку, и от тепла его ладони голова кругом идет.

— Я был с тобой, Джилли, — говорит он, и у меня перехватывает дыхание.

Со мной — где?

— Я был с тобой в ту ночь — проснулся весь в поту, думал — умираю. Мы вместе летели вниз с того утеса, и сначала мне показалось, что я умер, но потом как-то так получилось, что оба мы уцелели. Этот малый, из дорожного патруля, — спасибо ему за то, что не бросил нас. А теперь я хочу докопаться до истины, понять, как все вышло. Неужели ты меня не слышишь?

Форд по-прежнему не сводит с меня взгляда, а мне еще больше хочется подать ему какой-нибудь знак, но ничего не получается. Я всего лишь беспомощная плоть, распростертая на больничной койке и ничего не чувствующая, мозг да рука, которую он держит.

• Предыдущая
• 4/55
• Следующая