Malaria: История военного переводчика, или Сон разума рождает чудовищ - Мелехов Андрей Михайлович - Страница 33

Последнее, что он почувствовал перед погружением в кошмар, была прохладная ладонь Тани на его горящем лбу. Последнее, что услышал, — ее взволнованный голос. Падение на песок было жестким, оно на мгновение лишило его возможности дышать. Дышать, но не думать и принимать решения. Впрочем, во время поединка не думают в общепринятом смысле этого слова. Выдающиеся мастера единоборств концентрируются на противнике таким образом, что все остальное в мире перестает существовать и превращается в неясное бледное облако потерявшей значение материи. «Если бы я был таким!» — с завистью подумал Лейтенант, проворно перекатываясь по песку арены и уворачиваясь от сверкнувшего полированной сталью кривого меча гладиатора-фракийца. В отличие от великих мастеров, он-то не мог отвлечься от рева сотен тысяч зрителей Циркуса Максимуса, забыть о боли в ушибленном колене и прочих неприятных аспектах вполне реалистичного кошмара.

Ему удалось запомнить момент, когда малярийный жар достиг критической точки и его сознание перешло из реальности жизни в реальность бреда. В какой-то момент он еще лежал в постели и ждал прихода самой желанной девушки в мире. Странным образом температура за сорок и жуткая головная боль не смогли остудить пробужденное Таней желание, и он был уверен в себе так же, как если бы был абсолютно здоров. И вдруг чужая комната в Анголе превратилась в кухню его московской квартиры. Только вот знакомые мебель, огни за окном и мамины пирожки на столе не вызвали обычного ощущения комфорта и покоя. Наоборот, что-то подсказывало ему, что где-то здесь, на этих десяти квадратных метрах кухонного пространства, его подстерегает опасность. От осознания этого факта его проняла жуткая дрожь, тело забилось в ознобе, по нему прошла обжигающая волна страха, поднявшая дыбом волосы на затылке. Вдруг его внимание привлек звук воды, капавшей из смесителя в металлическую раковину. Тихий поначалу, этот звук стал стремительно набирать интенсивность, превратился в барабанный бой, в набат, в металлический лязг металла о металл, больно пульсирующий в висках и отдающийся в ноющей пояснице. Больной понял, что этот страшный звук появился неспроста, что он предупреждал о ком-то чужом, притаившемся за кромкой раковины. Неужели опять змея? Судорога страха вновь пронеслась по ноющим мышцам. С выпрыгивающим от ужаса сердцем Лейтенант приблизился к краю раковины, скрывающей невидимую опасность, и заглянул внутрь. Увиденное поразило его. Огромная — с кулак — навозная муха сидела у стока и, казалось, ждала появления Лейтенанта. Звук падающей на металл воды внезапно исчез. Исчезли и все остальные шумы мира. И в этой внезапно наступившей абсолютной космической тишине раздалось жужжание огромных крыльев — муха поднялась в воздух. Лейтенант в панике заметался по кухне, не в состоянии найти выход и пытаясь укрыться от мерзкого насекомого, которое норовило приблизиться к его лицу. Ему вдруг почудилось, что отвратительные крылья отдают сладковатым запахом мертвечины — разлагающейся плоти и гнилой крови, собравшейся в густую черную лужу. Не в силах более совладать со страхом и отвращением, он нагнул голову над раковиной. Его вырвало. В этот момент он в панике осознал, что его вырвало самим собой, что его нутро исторгнуло не смесь желчи и непереваренной пищи, а саму бессмертную душу. Что та не воспарила, как в более приятных снах, а провалилась в страшное отверстие стока, неожиданно забурлившего и заклокотавшего, как будто в него вливались сточные воды целого города. Лейтенант попробовал крикнуть, но лишь захлебнулся и, обожженный холодом, полетел куда-то вниз, кувыркаясь и отчаянно размахивая руками, задевая за что-то скользкое, мягкое и мерзкое. И вот это бесконечное падение в бездну бреда внезапно прекратилось. К сожалению, удар спиною о песчаную поверхность гигантского цирка не стал концом видения, а лишь послужил прелюдией к его новому этапу.

Неожиданно из сотен тысяч криков, улюлюканий и воплей, раздававшихся со всех сторон самого большого римского амфитеатра, он услышал один — пронзительный женский:

— Беги! Беги, ретиарий, пока он не распотрошил тебя как рыбу!

Он смог разобрать и несколько других возгласов, преимущественно мужских:

— Вспори ему брюхо, фракиец!

— Умри стоя, смазливый трус!

— Найди свой трезубец, вонючка!

«Ага, — подумал Лейтенант в своем непрекращающемся малярийном бреду, — значит, вот о чем вся эта история! Начитался книжек о Древнем Риме!» Что ж, чего-чего, а бегать и прыгать он умел! И в этом плане кошмар с гладиаторским боем вполне имел смысл, если можно сказать подобное о лихорадочных видениях. Насколько он помнил, «ретиарием» римляне называли единственный тип гладиатора, которому не существовало аналога среди воинов различных народов и чье вооружение заключалось в похожей на рыболовную сетке, длинном трезубце и коротком, остро отточенном ноже — чтобы в случае чего вовремя избавиться от своих собственных тенет. Его единственными доспехами являлась чешуйчатая металлическая пластина, прикрывавшая одну руку от кисти до ключицы. Главными преимуществами ретиария в бою как раз и были легкость его ноши и умение быстро двигаться. Лишь хорошо сложенный молодой мужчина с длинными ногами имел шанс не просто увернуться от тяжело вооруженных мурмиллиона или хопломаха, [18]но и победно завершить схватку. Словом, если бы ретиариев набирали в наши дни, то лучшими кандидатами стали бы легкоатлеты. «Ладно, — угрюмо подумал Лейтенант-ретиарий, уворачиваясь от очередного удара фракийца и одновременно подхватывая с песка свой трезубец, — сейчас я вспомню хулиганское детство!» Отбежав метров на двадцать, он остановился перевести дух и решить, что же делать дальше. Фракиец — в полностью закрывающем голову шлеме с гребнем из конских волос, с тяжелым круглым щитом и длинным, заточенным с одной стороны кривым мечом, — наступил прямо на его сеть, уроненную в неудачный момент боя. Театрально подняв клинок, он прорычал из глубин шлема:

— Иди сюда, моя рыбка, из твоей требухи я сварю похлебку для свиней!

Голос прозвучал глухо, как будто кто-то кричал из металлической трубы, но достаточно громко, чтобы его расслышала почтеннейшая публика. Раздался одобрительный шум, нараставший по мере того, как остроту гладиатора передавали дальше и выше по рядам огромного цирка. Римляне любили жестокие зрелища, но всегда были готовы поощрить и хорошую шутку. Случалось, когда умение вовремя развеселить зрителей спасало жизнь тому или иному гладиатору.

— Может, ты собрался варить этот суп для твоих хрюкающих родственников? В кастрюле, которую натянул на свою тупую голову? — не остался в долгу Лейтенант-ретиарий, попутно поставив себе «пятерку» за неожиданно удачный образчик римского солдатского юмора. Цирк взвыл от восторга:

— Молодец, красавчик!

— Рыбешка, а теперь так же отбрей ему и его поросячий хрен!

— Целься в брюхо — не промахнешься!

По-видимому, фракийцу совсем не понравились ни комментарии по поводу его действительно выпиравшего над широким кожаным поясом живота, поросшего седой шерстью, ни то, с какой легкостью этот сопляк украл у него аплодисменты римской публики. Покрывающая его обнаженную спину блестящая испарина говорила о том, что нести на себе доспехи и оружие, вдвое тяжелее обычных солдатских, было далеко не самым легким делом. Но, в отличие от солдатского, бой гладиаторов длился десять-двадцать минут, а потому хорошо тренированные атлеты обычно с легкостью справлялись со своей ношей. Наконец, плюнув на свое стратегически важное обладание потерянной сетью, фракиец издал боевой клич и ринулся на молодого гладиатора. И тут случилось неожиданное. Вместо того чтобы опять убежать — именно этого можно было ожидать от легко вооруженного юноши, — Лейтенант, напротив, быстро помчался навстречу фракийцу. Все четверть миллиона зрителей Циркуса Максимуса затаили дыхание. Пару секунд, пока противники сближались, слышались лишь лязганье доспехов и тяжелое дыхание фракийца. И вот, когда между ними оставалось не более пяти метров и когда зрители подумали, что сейчас-то кривой меч тяжело вооруженного гладиатора распорет стройное тело сошедшего с ума ретиария, произошло чудо. Вместо того чтобы напороться на клинок противника, Лейтенант подпрыгнул вверх, изогнувшись так, как будто преодолевал планку на первенстве Москвы среди юниоров. Фракиец, уже занесший меч для убийственного удара и не способный остановить инерцию тяжелого тела, лишь беспомощно открыл бородатый рот под глухим забралом шлема, пытаясь увидеть, куда делся его противник. Тот же, пролетая над ним, ухватился за гребень из конского волоса и дернул его вбок и вниз. Фракиец тяжело рухнул на песок арены. Ретиарий приземлился коленом на грудь ветерана так, что явственно хрустнули поломанные ребра. Сжав зубы от боли в ушибленном колене, Лейтенант решил: «Бредить так бредить!» — и двинул своему поверженному противнику тупым концом трезубца по торчавшему из-под шлема кадыку. Тот захрипел, дернулся всем телом и остался лежать без движения. Поединок был закончен. Цирк взревел от восторга. Разумеется, публика, как всегда, разделилась во мнениях по поводу дальнейшей судьбы поверженного гладиатора. Понять, кто кричал «Missus!», [19]а кто, наоборот, голосовал за немедленную смерть зажившегося на этом свете ветерана-фракийца, было трудно. Поскольку тот и так лежал без движения и даже не мог приподняться, чтобы принять свой конец подобающим гладиатору образом — обняв колено противника и подставив ему свою шею, — распорядитель игр решил сделать ставку на милосердие. Взмахнув платком, он вызвал одновременные крики полного одобрения и разочарования. Впрочем, те, кто протестовал против дарования фракийцу жизни, делали это без всякой настойчивости, а скорее из принципа. Зачем они сюда пришли, в самом деле? Зря драть горло да покрываться потом на жуткой жаре? Жалеть какого-то толстобрюхого гладиатора?