Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы - Гэблдон Диана - Страница 28

• Предыдущая
• 28/153
• Следующая

— Если он когда–либо чувствовал, что в его жизни есть нечто главное, то, ради чего стоит жить, то это была Брианна, — подытожила Клэр.

Несколько мгновений она молча помешивала какао, а потом вдруг спросила:

— Но что так заботит вас, Роджер? Почему у вас возникли эти вопросы?

Он ответил не сразу, медленными глотками попивая какао. Оно было насыщенным, темным, со свежими сливками и крупинками коричневого сахара. Фионе, которая всегда была реалисткой, хватило одного взгляда на Брианну, чтобы отказаться от попыток заманить Роджера в брачные силки через желудок, но она была поваром милостью божьей, так же как Клэр врачом, и просто не могла готовить плохо.

— Наверное, потому что я историк, — ответил наконец Роджер, глядя на Клэр поверх чашки. — Мне нужно знать. Моя задача как раз в том, чтобы узнавать, как жили люди, что они делали и почему делали именно так.

— И вы думаете, что я могу рассказать вам об этом? — Она остро взглянула на него. — Или что сама это знаю?

Он кивнул, попивая какао маленькими глотками.

— Знаете лучше, чем многие. Большинство источников, доступных историку, лишены вашей… — Он помедлил, подбирая нужное слово, а найдя, улыбнулся. — Скажем так: вашей уникальной точки зрения.

Неожиданно напряжение ослабло.

— Скажем так, — рассмеялась Клэр, снова берясь за чашку.

— Другой важный фактор, — продолжил Роджер, не сводя с нее взгляда, — это ваша честность. Мне кажется, что вы не стали бы врать, просто не смогли бы, даже возникни у вас подобное желание.

Она взглянула на него и издала короткий сухой смешок.

— Вот тут, молодой человек, вы ошибаетесь: каждый может солгать, если на то есть веская причина. Даже я. Просто тем из нас, у кого все на лице написано, приходится продумывать свою ложь заранее и приучать себя к ней.

Склонившись над лежавшими перед ней бумагами, она стала перебирать их, медленно переворачивая страницы одну за другой. Это были копии реестров прибытия и отбытия заключенных английских тюрем. Задача усложнялась тем, что не все тюрьмы королевства управлялись по единому принципу с должным оформлением документов.

Находились начальники, которые не вели отдельных списков заключенных, а заносили сведения об их прибытии, отбытии или убыли по причине смерти наряду с прочими ежедневными записями, не видя большой разницы между смертью узника и забоем пары волов на солонину для кормления оставшихся заключенных.

Роджер уже решил было, что Клэр оставила этот разговор, но она снова подняла голову.

— В общем, вы совершенно правы, — призналась она. — Я честна скорее от недостатка гибкости, чем от чего–либо другого. Мне трудно не сказать, что я думаю. И как мне кажется, вы понимаете это, потому что мы с вами в этом отношении родственные души.

— Правда?

Роджер почувствовал странную радость, как будто кто–то преподнес ему неожиданный подарок.

Клэр кивнула и взглянула на него с едва заметной улыбкой.

— Ну да. Тут, знаете ли, не ошибешься. Такие люди наперечет — те, которые сразу выкладывают всю правду и о себе, и о тебе, и обо всем на свете. Пожалуй, я за всю жизнь знала только троих… теперь вот уже четверых.

Ее улыбка стала шире.

— Первый, конечно, Джейми. — Ее длинные пальцы легко остановились на стопке бумаг, почти лаская их своим прикосновением. — Еще мэтр Раймон, фармацевт. Я знала его в Париже. И друг, с которым я познакомилась во время учебы на врача, Джо Абернэти. Ну а теперь, думаю, к ним добавились и вы.

Она допила остатки насыщенной коричневой жидкости, поставила чашку на стол и посмотрела прямо на Роджера.

— Впрочем, и Фрэнк тоже был по–своему прав. Если ты знаешь, для чего ты предназначен в жизни, тебе не обязательно легче, но, по крайней мере, ты не тратишь время зря, задаваясь вопросами или сомневаясь. Если ты честен — ну что ж, это тоже далеко не всегда облегчает жизнь. Хотя, как мне думается, если ты честен с самим собой и знаешь себя, вероятность того, что ты будешь делать не то, что надо, а потом сожалеть о потраченной впустую жизни, несколько уменьшается.

Она отодвинула в сторону одну стопку бумаг и придвинула следующую — подборку папок с логотипами Британского музея на обложках.

— Это было присуще Джейми, — произнесла она тихо, словно самой себе. — Он был не из тех, кто способен отвернуться от дела, которое считает своим, каким бы опасным оно ни было. И я думаю, он не считал, что прожил жизнь впустую, — неважно, что с ним происходило.

Она погрузилась в молчание, разбирая каракули какого–то давно умершего клерка в поисках записи, способной подсказать ей, как прожил и завершил свою жизнь Джейми Фрэзер, как долго он томился в тюремной камере и увидел ли свободу.

Часы на столе пробили полночь, их бой оказался удивительно глубоким и мелодичным для столь миниатюрного инструмента. Затем они отбили четверть первого, потом половину, подчеркивая монотонный шорох переворачиваемых страниц. Наконец Роджер положил очередную стопку просмотренных бумаг на стол и зевнул, ничуть не побеспокоившись о том, чтобы прикрыть рот.

— Не знаю, как у вас, а у меня уже в глазах двоится. Может, продолжим утром?

Клэр, вперившая отрешенный, невидящий взгляд в решетку электрического камина, не отозвалась. Роджер повторил свой вопрос, и она медленно вернулась к действительности из одной ей ведомых далей.

— Нет, — сказала Клэр и потянулась за следующей папкой, рассеянно улыбнувшись Роджеру. — Вы ложитесь. А мне все равно не спится, так что я чуточку задержусь.

Я чуть было не пропустила нужное место, механически переворачивая листы, поскольку в имена не вчитывалась, а лишь проглядывала страницы на букву «J»: Джон, Джозеф, Джек, Джеймс. Там были Джеймс Эдвард, Джеймс Алан, Джеймс Уолтер и далее до бесконечности. Взгляд устало скользил по строчкам, но все же зацепился за нужную, сделанную четким, мелким почерком запись: «Джеймс Маккензи Фрэзер из Брох–Туараха».

Я бережно положила страничку на стол, закрыла на миг глаза, потом посмотрела снова. Запись осталась на месте.

— Джейми, — произнесла я вслух.

Мое сердце тяжело билось в груди.

— Джейми, — прошептала я.

Было почти три часа утра. Все спали, но дом, как это принято у старых построек, жил своей жизнью и разделял со мной бодрствование, издавая скрипы, стоны и вздохи. Странное дело, но я не испытывала ни малейшего желания вскочить, побежать разбудить Брианну или Роджера, чтобы рассказать им эту новость. Напротив, мне хотелось ненадолго приберечь ее для себя самой, словно это давало возможность побыть наедине с Джейми.

Мой палец провел по чернильной строчке. Человек, который написал это, видел Джейми — может быть, даже водил пером по бумаге, когда тот стоял перед ним. Наверху страницы была проставлена дата: «16 мая 1753 года». Почти то же время года, что и сейчас. Я представила себе тогдашнюю весну, свежий, прохладный воздух и еще скуповатые лучи весеннего солнца, играющие в волосах.

На воле Джейми предпочитал длинные волосы, заплетенные или собранные в хвост. Я вспомнила небрежный жест, которым он, разгорячившись от упражнений, отбрасывал их с шеи, чтобы слегка охладиться.

На нем не мог быть надет килт — после Куллодена ношение тартанов было объявлено вне закона. Значит, вероятнее всего, штаны и полотняная рубашка вроде тех, какие мне самой случалось для него шить. Мысленно я ощутила под руками мягкую волну ткани — целых три ярда уходило на настоящий шотландский сарк, долгополую рубашку со свободными рукавами. Это была единственная одежда, в которой, оставшись без пледа, шотландец мог хоть улечься спать, хоть отправиться на битву. Я представила себе широкие плечи под грубой материей, ощущающееся сквозь ткань тепло его кожи, руки, тронутые прохладой шотландской весны.

Ему доводилось сидеть в тюрьме и раньше. Как он выглядел, стоя перед английским тюремным клерком и прекрасно зная, что его ждет? Наверняка был мрачен, как ад, подумала я, видя перед собой длинный прямой нос и холодные темно–голубые глаза — темные и непроницаемые, словно воды Лох–Несса.

• Предыдущая
• 28/153
• Следующая