Любовница президента - Андерсон Патрик - Страница 12

– Донна сказала, что навсегда. Окончательно. После этого она звонила мне несколько раз, и голос у нее был довольный. О нем не упоминала ни разу.

– Как она жила в Калифорнии?

– Сняла домик возле Кармела. Говорила, что понемногу пишет. У нее был щенок. По кличке Динамит. Однажды Донна позвонила, я спросила, чем она занимается, она ответила, что полдня наблюдала, как Динамит гоняется за бабочками.

– Чем зарабатывала на жизнь?

– У нее было кое-что отложено. И ждала гонорар за разработку фильма.

– Что это такое?

– Набросок сценария. Она говорила, что какой-то продюсер заинтересовался ее идеей. Или, может, это было нужно Джеффу. В общем, она писала сценарий.

Нортон встал и помешал кочергой дрова в камине: полетели искры, приятно пахнуло теплом.

– Я не мог представить себе их вместе, – сказал он. – Пытался быть объективным, рассуждать как взрослый человек. Я знаю, что он привлекателен, знаю все о синдроме власти, но не мог представить, чтобы она прельстилась им.

– Ты ребенок, Бен. Ты ничего не понимаешь.

– Тебя я мог бы представить с Уитмором.

– Ха! Мы ненавидим друг друга с первой же встречи. У нас слишком много общего.

– Гвен, многие знали о них?

– Нет. Они сами. Ты, я. Может, еще и Эд Мерфи.

– Мерфи наверняка, – сказал Нортон. – Эд знает все. Вопрос в том, знал ли еще кто из штата. Например, Ник Гальяно.

– Этот болван?

– Он такой болван, что пьет да играет в гольф со своим лучшим дружком и получает за это тридцать пять тысяч в год. Ник знает многое. Нельзя сказать, что известно ему, а что нет.

– Не думаю, чтобы знали многие. Если бы возникла сплетня, я бы ее услышала. Так что, возможно, знаем только мы четверо – ты, я, Уитмор, Мерфи. И, может быть, Ник Гальяно.

– События будут развиваться быстро. Завтра газетчики узнают ее имя и то, что она работала в штате Уитмора. Вскоре они узнают, что тот дом принадлежит Филдсу. Репортеры начнут копаться.

– Конечно, но что они обнаружат? Джефф скажет, что позволил ей пожить в этом доме. А что еще? Не думаю, чтобы кто-то раскрыл историю, которая окончилась несколько месяцев назад и о которой помалкивали.

– Разговоры еще пойдут, – упрямо сказал Нортон.

– Ну и что? Кто станет публиковать слухи о мертвой женщине, которую все любили, и президенте, известном своим почитанием семьи, дома и материнства? Господи, да Кеннеди водил женщин в Белый дом, все об этом знали, но никто не печатал в газетах. Президенту можно иметь любовниц, если он не развлекается с ними в Розовом саду на глазах у туристов. Или не бросает жену ради них.

– Гвен, я разговаривал с сержантом, ведущим дело, это крутой, подозрительный сукин сын. Он задаст нам обоим множество вопросов, отвечая на них, ты будешь под присягой.

– Наплевать! Какой-то наркоман вломился туда, хотел взять стерео, чтобы обменять на дозу наркотика, там оказалась Донна, и он убил ее. Такое случается каждый день. Если бы я могла помочь найти его, то помогла бы. Но рассказывать в полиции старую историю я не стану, это не даст ничего, только имя Донны замарают. И тебе тоже лучше помалкивать.

Нортон понимал, что она права, понимал, что и сам поступит точно так же, как бы ни был велик риск. Не ради Уитмора – черт с ним, – но ради Донны. Осознав это, он уже хотел уходить. Но необходимо было задать еще один вопрос.

– Почему она так поступила, Гвен? Она пыталась объяснить мне, но я так ничего и не понял.

– Почему? Зачем она связалась с Большим Чаком, когда могла выйти за Надежного Бена? За славного голубоглазого юриста, от которого имела бы детей, оплаченные счета и выходные в Акапулько? Да потому, что ей была назначена эта участь. Почему ты не остался в Рингворме, штат Южная Каролина, или откуда там ты приехал, и не завел адвокатскую практику? Потому что хотел опробовать крылья, узнать, как высоко ты можешь подняться, верно? Так же поступила и она. Почему Уитмор? А почему бы не Уитмор? Донна была красивой, милой, избалованной, ей все давалось легко. Но кое-что легко не могло даться. Ей нужно было принимать твердые решения, пострадать, повзрослеть. Я хотела помочь ей, но не могла, и никто не мог. Она была независимой, и я гордилась ею. Но тебе это все непонятно, так ведь?

– Да, – ответил он. – Непонятно. И непонятно, почему, приехав в Вашингтон, она не поставила тебя в известность. Или ты знала?

– Нет, – ответила Гвен. – Не знала.

Нортон встал и слегка пошатнулся.

– Мне надо идти.

Гвен поглядела на него.

– Остаться не хочешь?

Нортон засмеялся, но она его оборвала:

– Не ради этого, самодовольный болван. Спать с тобой – все равно что с моим идиотом братом. Я просто не хочу, чтобы ты обнимал телефонный столб.

– Я не пьян, – ответил он.

– Что же ты намерен делать? Я имею в виду эту историю?

– Задавать вопросы, пока не получу ответов.

– Зачем тебе вмешиваться, Бен? Пусть этим занимается полиция.

– Полицию интересует одно, меня – другое. – Он направился к двери, потом кое-что вспомнил. – Ты не знаешь, пила Донна сливовицу? Такой бесцветный напиток, как водка, бутылка стоит двенадцать долларов.

– А в чем дело?

– В доме была такая бутылка. Донна выходила из дома вечером и купила ее.

– Тебе сказал об этом тот сержант?

– Нет, я видел бутылку в баре. Сегодня я обошел несколько винных лавок и нашел парня, который продал Донне эту бутылку. Он запомнил Донну. Может, сержант тоже заглянет к нему.

Гвен встала, подошла к нему и взглянула в упор.

– Послушай, вот что я тебе скажу. Не болтай об этой бутылке по всему городу. Не знаю, многим ли это известно, но Донна говорила мне, и, кажется, я где-то встречала в печати. Сливовица наряду с рубашками Ганта, фильмами Богарта и книгами Марка Твена – истинное пристрастие твоего друга Чака Уитмора. Подумай об этом по пути домой.

Нортон думал об этом до самого дома и почти всю ночь.

Нортон не бывал в Белом доме несколько лет и вновь был поражен его простой величавостью. Не как средоточием власти – власть ощущаешь, идя по длинным, голым коридорам Пентагона, – а красотой здания, его историей. Здесь могли обитать последние сукины дети, как и случалось не раз, но старый особняк становился лишь все безмятежнее, зная, что они уйдут, а он останется.

Такие сентиментальные мысли роились в голове Нортона, когда он вошел в Западное крыло, но, подойдя к кабинету Мерфи, он отогнал их, зная, что входить к Мерфи в сентиментальном настроении нельзя. Мерфи тоже был сукин сын (но наш сукин сын, говорили его защитники), единственной его страстью в жизни было содействие интересам Чарлза Уитмора. Даже попасть к нему в кабинет считалось знаком особого расположения. Нортон позвонил миссис Холл, седовласой, похожей на бабушку секретарше Мерфи, она справилась у Нортона, здоров ли он, не женился ли и тут же назначила время встречи, даже не спросив о сути дела. Все оказалось так легко, что, несмотря на подозрительность, Нортон был польщен.

Миссис Холл приветствовала Нортона, словно сына, которого давно не видала, сказала, что босс немедленно его примет, однако проводила в маленькую приемную. Нортон сел и, взяв свежий номер «Тайм», приготовился ждать первый час без жалоб. Спокойствие – это половина победы. Не прошло и десяти минут, как ворвался Ник Гальяно.

– Бен, черт тебя побери, как жизнь, старина? – зарычал он и так стиснул Нортона в объятиях, что у него перехватило дыхание.

Нортон высвободился и попытался изобразить, что рад встрече. Он всегда ладил с Ником – а, находясь в мире Уитмора, ладить с ним следовало, – хотя недолюбливал его и не доверял ему. Трудно сказать отчего, но Ник был там самым приветливым. В политику он не лез и был доволен своим положением придворного шута, партнера в гольфе, собутыльника, а может быть, и тем, что являлся постоянным напоминанием о бурном прошлом Уитмора.

– Как жизнь? – повторил Нортон. – Все в порядке, Ник. Вернее, было в порядке, пока история с Донной не пришибла меня.