Дом Альмы - Коруджиев Димитр - Страница 7
- Предыдущая
- 7/49
- Следующая
– Нашелся один врач, профессор Стокгольмской медицинской академии, который загорелся ее идеей и решил ей помочь. Ей пришлось трудно: и денег не было, да и другие врачи всячески мешали, я вам уже говорил.
Он огляделся:
– Скромненько здесь, а все же свое. Так или иначе, бизнес процветает.
– Не знаю, в какой степени тут можно говорить о бизнесе. Дом существует уже Двадцать лет, через него прошло тысяч десять больных. Если со всех она брала, как с меня…
– А во что это вам обойдется?
– Если в долларах – меньше тридцатки в день. При нынешней повсеместной дороговизне думается, более чем скромно.
– Да, действительно.
– Возможно, она берет ровно столько, сколько необходимо, чтобы продолжать работу. Отношение Альмы к больным, полагаю, не определяется жаждой прибыли.
– Понятно, понятно… самые, так сказать, благие намерения…
Он улыбнулся и добавил:
– Уж больно похоже на сказку.
В этот миг дверь из прихожей открылась и в холл вошла Альма.
11.
Она оказалась низенькой старушкой, облаченной в брюки и длинную рубаху неопределенного фасона – и то и другое из серой фланели. Подвижная, как ртуть, с живыми – тоже серыми – глазами, в светлом парике.
Она бросилась к моему провожатому и спросила по-английски:
– Это вы больной? Вы – Петер?
– Нет, – ответил тот по-шведски. – Я дипломат.
Этот странный обмен репликами на разных языках с еще большей ясностью, чем воздушное путешествие, подчеркнул мою удаленность от привычного балканского уголка. Исключено, чтобы там, видя человека с костылем, спросили его спутника, не он ли болен. Альма повернулась ко мне, протягивая руки:
– Миленький! – в голосе ее звучал восторг – Такой молоденький и такой больной! Я тебе помогу…
Дипломат переводил, как пулемет, бессознательно воспроизводя и ее интонации. В следующий миг меня, растерявшегося перед этим двуязычным потопом, уложили на диван для осмотра. Лишь когда дипломат в третий раз спросил, почему я не знаю английского, я понял, что вопрос исходит от Альмы.
– Тут все говорят по-английски. А ты почему его не выучил?
В первые два послевоенных десятилетия у нас в стране отдавали предпочтение французскому, объяснил я. Французы издавна нам симпатичны. Конечно, хорошо было бы к моему французскому прибавить и английский, но болезнь отнимает столько сил. Мне и по работе этот язык нужен – лучшие журналы в моей профессиональной области издаются на английском. Будь они мне доступны, преподавал бы в высшем, а не среднем специальном учебном заведении, так мне, во всяком случае, кажется.
– О-о… – протянула она, пренебрегая подробностями.
– Профессор… (С этого момента все стали так называть меня).
– Спросите госпожу Ниссен… – начал я, но был прерван потоком разгоряченных шведских слов, изобиловавших звуками «йа» и «йо».
– Она Альма, просто Альма, – перевел дипломат. – Даже пятилетние дети так к ней обращаются. Здесь для всех вы будете Петром… точнее, Петером. Ваша фамилия ее не интересует.
– Петеру нужно лечиться, – вмешалась старушка. – Все остальное мелочь… Между прочим, откуда он приехал?
– Из Болгарии…
– Ах, да верно, он мне писал… Он роялист или республиканец?
Проявив такт, я объяснил, что роялизм в нашей стране лишен смысла, вот уже сорок лет у нас республика.
– Мне порой кажется, что я роялистка, – сказала Альма, указав на снимки прежнего и нового королей, висевшие как раз надо мной. – Впрочем, это не имеет значения.
И спросила, крещеный ли я.
– Да, – ответил я и пояснил, обращаясь к дипломату: – Знаете ведь, до войны…
– Ты католик?
– Нет.
– Протестант?
– Нет.
– Тогда кто же?
– Православный.
– А они христиане?
– Да.
– Родители у тебя есть?
– Оба умерли.
– Я буду тебе матерью. Буду заботиться о тебе.
– А что мне нужно делать?
– Ничего. Абсолютно ничего. Только верить в меня.
– Я принимаю восемь таблеток в день. Это нужно прекратить уже сегодня?
– Я не мучительница. Ты сам почувствуешь, когда можно не принимать лекарства.
– Как мы поймем друг друга?
– Моя секретарша знает французский. Она очень красивая.
(Неожиданное замечание, но я не обратил на него внимания.)
Шок, испытанный мною при появлении в доме Альмы, бесследно прошел. Альма уже казалась мне чудом, прекрасна была ее вера в свои силы и убежденность, которую она старалась внушить мне. Где тот врач, который мог бы сказать мне: «я буду тебе отцом» или «я буду тебе матерью»? Медицина стала чересчур официальной, таково ее направление в Европе: отдалиться от больного, превратить его в объект.
В руках у старушки появилась толстая книга – дневник «Брандала». Мне дали его полистать. Короткие записи, под ними стояли шведские, датские, норвежские, американские, бельгийские, английские – всякие-всякие адреса, даже один адрес из Люксембурга.
«Дорогая Альма, – писал какой-то ее соотечественник,
– у меня все еще нет возможности оплатить весь курс лечения, так что высылаю тебе только часть – свою последнюю зарплату. От всего сердца благодарю за то, что приняла меня и спасла, хотя я и пришел к тебе без гроша в кармане. На, небе все зачтется».
– Вот еще, на небе, – неожиданно фыркнула Альма. – Что вы думаете, такая уж я христианка?
Дипломат встал – ему пора было возвращаться. Альма поблагодарила его за нанесенный нам визит. «То есть как?
– удивился он по-болгарски. – Я не наносил Вам визита, я просто вас привез… Ей – да, может быть…»
Наконец начался осмотр. Я показывал, где у меня гнездится болезнь, воспользовавшись позвоночником дипломата, который все еще не ушел. Ногой я шевелил еле-еле.
– Милый! – повторила она. – За что? За что?
12.
Мои вещи отнесли в одну из комнат верхнего этажа и, пока Альма готовила мне ужин, я решил осмотреть свое будущее обиталище. Дипломат спросил, не рано ли ужинать
– было только полшестого; но в это время с Альмой заговорил кто-то из больных, так что ответа он не получил. Тогда я не придал значения этому эпизоду, но оказалось, что он врезался мне в память. И теперь я абсолютно уверен
– Альма прекрасно слышала вопрос моего спутника.
(Что ведомо мне о тех книгах, где каждое слово – гул колокола, совершенство гармонии и совершенство мудрости? Ничего. Я их никогда не видел, даже причины, по которым я решил, будто они есть, мне неясны. Что же, мне разве приснились несколько убийственных для невежества человеческого фраз, подобных этой: «Он спросил и не получил ответа»? Разве можно заполнить образами Альмы и дипломата серо-черное пространство бездны, мгновенно разверзающейся в тех шести словах? Разумеется, нет; вопрос мелочный, оригинал бесконечно превосходит подобие, но и последнее, как-никак, существует. «Тебе сорок пять лет, азбука питания пока не пробудила твоего интереса, даже «А» ты еще не научился произносить. Вот первый урок: не пропадет л и втуне нужное для него усилие? Ведь тогда ты ни на йоту не продвинешься дальше».)
Деревянная лестница ведет на второй этаж, в маленьком вестибюле – стол, заваленный дешевыми журналами. Одна из дверей выходит на терраску, другая – в длинный коридор, по обе его стороны – комнаты. Моя просторна, в ней две кровати, одна из которых пустовала до конца. (Больных здесь никогда не селят по двое или трое в комнату. Двадцать восемь комнат в доме Альмы, и число пациентов никогда, ни при каких обстоятельствах не превышает этой цифры.) Еще в свободных от кроватей углах были стол и четыре стула, шкаф и рукомойник. Из комнаты можно выйти на большую веранду, заставленную складными шезлонгами. Окошки мансарды сразу над нашим этажом как бы с интересом следили за всем происходящим на веранде. А я, облокотившись на балюстраду, мог наблюдать за движением на судоходном канале. В отличие от соседских участков, лужайка между домом Альмы и берегом казалась несколько заброшенной. Она заросла бурьяном и кустарником, беспорядочной свитой окружавшим солидные старые дубы. Земля принадлежала Альме, но та, похоже, вовсе не горела желанием ухаживать за ней. Здесь мы рвали нужную нам крапиву. Состояние участка вызывало некоторое недоумение, поскольку в домике у причала (также принадлежавшем Альме) обитал садовник по имени Берти. Я так ни разу и не увидел его с лопатой или секатором. Главную его заботу составляли две лодки: вытащив их на берег, он целыми днями возился с ними. Но и лодками тоже никто не пользовался.
- Предыдущая
- 7/49
- Следующая
