Дом Альмы - Коруджиев Димитр - Страница 22

• Предыдущая
• 22/49
• Следующая

– Но я не хочу этого! – вскричала Пиа. – Мои мысли были о тебе, о том, который важнее любого наследства!

Я был там, я слышал ее слова – и их оказалось достаточно, чтобы я снова почувствовал себя на седьмом небе.

– Не надо мне наследства! Собственность порабощает! Всю свою жизнь буду работать в таких домах, как этот, но владеть ими не желаю! Я мечтаю побывать в Америке, в Калифорнии!

– В Калифорнии находится разлом Сент-Андрэ. В один прекрасный день там случится землетрясение и штат просто исчезнет с лица земли, – нес что попало я, на самом деле горя нетерпением, проверить, насколько она искренна.

– Разве можно забивать себе голову такими вещами! Я люблю Альму, но не хотела бы стать такой, как она. Что хорошего в том, чтобы весь день и все отпущенные тебе Богом дни посвящать заботам о собственности?…

– Да, но если дело благородное…

– Я хочу хоть немножко личной радости… Чем больше собственность, тем больше люди отождествляют тебя с нею. Знаешь, мне начинает казаться, что дома, вроде нашего, вообще никому не должны принадлежать. Да, наследник мог бы продать «Брандал», но это как-то непорядочно. Альме хочется, чтобы ее начинание было продолжено. И почему она плакала? О чем ей было плакать?

Наши лица горели. Пиа достойна всяческого восхищения… А правда, почему Альма плакала? Что оплакивала? Что это – слезы радости или муки? Возможно, старческая сентиментальность… Как все смутно. А как хорошеет Пиа, когда сердится! Мне и в голову не приходило… Я встал и расцеловал девушку.

– Пиа, ты прекрасна! Я люблю тебя!

Схватив костыль, я заковылял вниз по лестнице. Где Питер?

– Она отказалась от полутора миллионов ради свободы! – воскликнул датчанин, выслушав меня. – Такие люди встречаются один на миллион! Теперь она достойна крыльев!

Никогда прежде его голос не звучал так гордо и торжественно.

– Милые мои! Оба вы психи!

Тихий крик Пиа; Петер и я. Мы стояли рядом с ней у кастрюль с картофельной водой. (За нашими спинами Альма и другие готовили завтрак.) Мы еще и еще раз твердили, что ее поступок достоин восхищения.

– Психи, психи сумасшедшие вы оба!

Питер прекрасно понимал: говоря о Калифорнии, она может иметь в виду как реально существующий штат, так и любой другой уголок мира, любой островок в океане.

После завтрака мы с Питером и Пребен пошли на прогулку. Метрах в ста от дома пожилой человек старательно запирал ворота. На секунду его заслонило от нас «вольво», которое он вывел из ворот, потом мы оказались позади мужчины. Он обернулся, пристально посмотрел на меня, перевел взгляд на Пребена. Однако Питера, как мне показалось, вообще не заметил. Вне «Брандала», вообще вне того ограниченного участка пространства, которое он превращал в подобие «Брандала», Питер становился самым скромным и незаметным обитателем мира.

Мы так и не решились расспрашивать Пиа о деталях ее разговора с Альмой. Следовательно, застраховали себя от ненужных подробностей.

За эти дни я прочитал и третью книгу из своего чемодана – роман, посвященный жизни в Швейцарии. Автор ужасно страдает, т.к. нигде, даже в хваленой Швейцарии, не может найти того уровня демократии, о котором мечтает. Он мучается, тонет в хаосе чувств – и ждет, чтобы общество исправилось, тем самым исправив и его. Но общество, говорит он, никогда не исправится. Каков же итог? Автору (а таких, как он – легион) и в голову не приходит, что общество начинается с его собственной личности.

Мы отошли примерно на километр от «Брандала», когда справа от дороги, на берегу канала, увидели маленький пляж. К нему на большой скорости свернули три «вольво». За рулем – юнцы лет пятнадцати-шестнадцати, на задних сиденьях – русоволосые девицы, бутылки, сигареты. Молодежный мир Запада. Каким образом эта наглая самоуверенность с годами превращается в истерическую мнительность, подобную той, что присуща автору(и, одновременно, герою) книги о Швейцарии, о которой я упоминал? Налицо вопиющая ошибка, причем вопиет она так, что никаким автомобильным рыком не заглушить.

– Все эти дети, – задумчиво молвил Пребен, будто угадав мои мысли, – объездят на скорую руку Европу, уже в двадцать лет доберутся до Штатов и Азии. Но так и пройдут через всю свою жизнь всего лишь туристами…

Пребен ронял слова спокойно, не вкладывая в них излишней страсти. (Явление приняло такие размеры, как бы заявлял он всем своим видом, что мой гнев не в состоянии ничего изменить – только напрасно потеряю силы.) «Так ли уж необходимо рваться на Ганг? Попробуй увидеть свой Ганг там, где ты есть в настоящий момент». Странное дело… мне казалось, я его понимаю. Диалог с себе подобными можно вести и молча, кому из нас не приходилось в этом убеждаться. На работе, в служебном кабинете, куда втиснуто пять столов, я не прерывал связи с коллегами, даже углубившись в свои бумаги. Но в те времена не могло быть и речи о какой-то связи между мною и таким человеком, как Питер, почти в полной мере это относится и к Пребену. А сейчас, шагая бок о бок с ними, я слышал, как не только они, но и дикие гуси, беззаботно покачивающиеся на глади канала, придорожные сосны и само солнце нашептывают мне: «Попробуй увидеть свой Ганг там, где ты есть в настоящий момент». За этими словами – ничто иное, как объединявшая нас вера: когда-нибудь для человечества наступит эра всеобщей телепатии, с глаз людей наконец-то спадет пелена. Телефоны, письма, легковые автомобили, поезда и самолеты – все это будет никому не нужно. Новый способ общения победоносно зашагает по миру.

– Пребен, у тебя датское имя?

– Да, это древнее имя.

– Викинги были датчанами?

– Да, датчанами.

Викинг… Пребен сдержан, точен, порядочен и старомоден. Нынче в моде все спортивное, даже пижамы: но Пребен, следуя в ванную, обычно бывает облачен в традиционный полосатый ночной туалет. У него даже джинсов нет, вообще ничего модного. «Сколько дней прошло с тех пор, как ты приехал?» Он смотрит на часы: «Через час станет семь». «Il est parfait!» [7] – как-то воскликнула Пиа. «Могла бы ты влюбиться в Пребена?» «Нет». Но есть женщина, которая влюбилась, и они уже десять лет вместе.

– … однако ничем друг друга не связывая. Брак – ужасный предрассудок. Если один из нас решит уйти, другой не станет ему препятствовать.

– Викинг? – говорит Пребен. – О, это слишком грубая романтика, она органически мне неприсуща. Викинги были жестокими людьми…

А брак, значит, ужасный предрассудок… Старомодный Пребен на улицах Копенгагена, мимо катятся детские коляски, вместо погремушек перед глазами младенцев болтаются осколки пивных бутылок… Поди, разберись, в чем истинная свобода: в осколках пивных бутылок или в сдержанности Пребена?

– Пребен, на вид ты настоящий джентльмен…

– Что ты, я совершенно заурядный человек.

Он начинает рассказывать мне о Камю. Потом о Хайдеггере. (Где-то когда-то я слышал эти имена, но, видно, их шепнул мне чей-то слабый голос, причем один-единственный раз, а ухо мое оказалось невосприимчивым.) Пребен не получил бог весть какого образования, работает в конторе по перепродаже подержанных автомобилей. Есть у него друг, с которым можно было бы потолковать на темы философии? Нет. А зачем, разве не достаточно просто читать философские произведения?

(Похоже, меня, как горбатого, только могила исправит. Урок деликатности, полученный в «Брандале», я, оказывается, не усвоил. Питер наклоняется и срывает пару широких листьев, высунувшихся из травы. Это для меня: я обкладываю листьями щиколотки, они у меня вспухают от ходьбы. А ведь он нагнулся специально – чтобы не встретиться со мной глазами.)

• Предыдущая
• 22/49
• Следующая