Ты (СИ) - Инош Алана - Страница 39

                   Выпив коньяк единым духом, она зажмурилась и отставила бокал в сторону. Закрыв нос и рот руками, она умолкла. А я тихо спросила:

                   — Это из-за Елены, да? Мне Яна сказала.

                   Веки твоей сестры дрогнули, она бросила на меня взгляд из-под насупленных бровей — скорее задумчивый, нежели угрюмый.

                   — Нет, ты не думай о ней плохо, — проговорила она, отняв руки от лица. — Ты знаешь, она ведь твою подругу, Риту, бесплатно защищала. Денег нисколько не взяла. Такие дела для неё — семечки. Думаю, в столице она сделает достойную карьеру.

                   — Карьера — ещё не самое главное в жизни, — сказала я. — Если ради неё человек рвёт серьёзные отношения... не знаю.

                   — Мда... Шесть лет, — повторила твоя сестра. — Я бы поехала за ней, но... у меня здесь — всё. Моё дело, моя семья. Да и... честно говоря, уже не знаю, что я чувствую.

                   Снова подперев голову руками, она закрыла глаза, а мне вдруг захотелось до неё дотронуться. Просто погладить её раньше срока засеребрившиеся волосы, как я делала, когда отцу было плохо. Когда мои пальцы прикоснулись к ним, Александра вдруг поймала мою руку и прижала к губам. Меня слегка испугал пыл, с которым она это сделала, а твоя сестра, держа мою кисть обеими своими руками, прильнула к ней щекой, будто она приносила ей облегчение. Мы сидели так, наверное, минуты две: Александра не выпускала мою руку, а я не отнимала её, озадаченная и окаменевшая. Потом твоя сестра открыла глаза и, устремив на меня немного затуманенный, полный усталой нежности и боли взгляд, сказала:

                   — Лёнь, ты знаешь, что ты ангел?

                   Окончательно сконфузившись, я всё-таки высвободила руку.

                   — Нет, Саш, я человек, — попыталась я улыбнуться. — Самый обычный... Что-то мне кофе захотелось, — добавила я со смущённым смешком.

                   — Лучше чайку завари, Лёнь, — попросила Александра. — Я бы тоже не отказалась.

                   Я заварила чай со смородиной, и мы уткнулись каждая в свою кружку. Меня одолела нервная зевота и зябкая дрожь, а глаза от недосыпа слезились.

                   — Иди-ка ты в постель, — улыбнулась твоя сестра. — Ещё совсем рано, а учитывая то, что наши посиделки кончились далеко за полночь, тебе ещё спать да спать надо. Иди, солнышко.

                   Мне не оставалось ничего, как только последовать её совету. В кухне я что-то совсем замёрзла, а кружкой чая удалось немного согреть лишь руки. Вернувшись в спальню и стуча зубами от холода, я сняла только носки и юркнула в тёплую постель — к тебе под бок. А ты даже не проснулась.

                   Эту зиму мы пережили, греясь теплом друг друга. А вот весна встретила нас грустной новостью.

                   Третье марта, понедельник, был самым обычным днём, в наших краях больше похожим на зимний, чем на весенний, но запах весны витал во влажном воздухе — как первый сонный вздох земли, предвестник её пробуждения. У меня почему-то с самого утра было хорошее настроение — просто так, без всякой причины. В обед мы с девушками из книжного отдела весело болтали и смеялись, да так, что даже администратор Марина высунула свою увенчанную длинной чёрной шевелюрой голову из служебной двери:

                   — Это что за шум в торговом зале?

                   — Потому что тишина должна быть в библиотеке, — пародируя Галустяна, сказала толстушка Таня, и мы все снова прыснули.

                   День прошёл хорошо, хотя под вечер я опять сильно устала. Я вообще в последнее время стала быстро утомляться, но не придавала этому особого значения, списывая на авитаминоз, недосып, стрессы. Всё лечение свелось к покупке пачки поливитаминов в аптеке, да и те я порой забывала принимать. Придя домой, я застала тебя, как обычно, в твоей студии. Ты что-то тихо и задумчиво наигрывала на гитаре, и я сразу встревожилась. Это могло быть не только творческим процессом, но и признаком того, что тебе грустно и тяжело: вместо тебя всегда плакала гитара. Откинувшись в кресле и закинув ноги на край стола, ты теребила струны. Твои пальцы не замерли при моём появлении, а глаза были незряче устремлены в потолок.

                   — Привет, Уть, — сказала я. — Ты ужинала?

                   Ты не ответила. Струны звенели тонко, меланхолично, словно жалуясь и плача. Озадаченная, я подошла и положила руку тебе на голову. Твои губы сегодня были какими-то вялыми, но на поцелуй ты ответила.

                   — Нет, птенчик, не хочу.

                   — Ты нормально себя чувствуешь? — обеспокоилась я.

                   — Не совсем, — ответила ты.

                   — Да я уже вижу, — вздохнула я. — Что-то случилось? Что-то по работе?

                   — Нет, у меня всё нормально... — Твоя рука оставила в покое струны и свесилась в подлокотника. Под кожей вздулись голубые жилки. — Джефф Хили умер вчера. На форуме гитаристов узнала.

                   Для меня уже давно не было удивительным, что слепой человек может работать с компьютером и общаться в Интернете. Специальная программа помогала тебе не отставать от зрячих. И вот, сегодня ты узнала, что не стало человека, на которого ты держала равнение. 

                   — Ему был всего сорок один год, — проговорила ты. — Рак... Грустно мне, птенчик.

                   Не зная, что сказать, я присела у твоего кресла и положила подбородок на твою руку на подлокотнике. Талантливые творческие люди нередко уходят рано: яркие звёзды быстрее сгорают. Это закон. Их как будто что-то забирает из этого мира. Вот только почему? Может быть, потому что они уже выполнили свою миссию и зажгли свою звезду? Пушкин ушёл в тридцать семь лет. Лермонтов — в двадцать шесть. Есенин — в тридцать. Цой — в двадцать восемь. Высоцкий — в сорок два. Джо Дассен — в сорок один. Надо ли ещё перечислять?

                   Я не знала, как победить твою грусть. Наверно, следовало позволить тебе побыть наедине с твоей гитарой, дать её струнам выплакаться. Так я и сделала, уйдя на кухню и там поужинав в одиночестве — невесело и без аппетита.

                   Человека, по чьим стопам ты шла, не стало вчера. Он прожил сорок один год. А человек, чья трагическая судьба и непобедимая страсть к творчеству всегда потрясала меня — всего двадцать шесть. Он умер в сорок седьмом году, пройдя через ужасы Второй мировой. Глядя на портрет, с которого едва приметно улыбалось его мягкое, интеллигентное лицо с высоким умным лбом и грустно-добродушным взглядом, я думала: этот человек был рождён для творчества, а не для войны. Он ненавидел войну, а любил поэзию, но махина нацистского государства целенаправленно и планомерно ломала его. Творить ему не давали, загоняя под ружьё. С разрушенной гепатитом печенью он два послевоенных года — своих последних года — писал пьесы и рассказы, стараясь успеть как можно больше. Его стиль скуп, но выразителен, как пробившийся сквозь серый асфальт одуванчик... Один из его рассказов так и называется. Да и сам его талант, его стремление к творчеству — как этот одуванчик, скромный, но невероятно живучий и сильный, пробивающийся к солнцу сквозь плотный, давящий ужас цвета фельдграу [4]. А звали этого человека Вольфганг Борхерт.

                   Я открыла файл с "Белыми водорослями" и снова тяжко задумалась: что же мне со всем этим делать? До начала работы над "Слепыми душами" оставалось чуть менее восьми месяцев, но тогда я ещё не знала об этом, а пока мне пришло в голову попробовать сунуться со своей писаниной на сайт "Проза.ру". Завести там страницу и выложить несколько пробных глав было минутным делом. А дальше... Дальше оставалось ждать.

                   Мои щёки горели, сердце колотилось. В списке читателей начали появляться имена, но никаких комментариев пока не было. А на мои плечи легли твои руки.