Нигилэстет - Калич Ричард - Страница 2

• Предыдущая
• 2/36
• Следующая

А-а-х, впервые за бог знает сколько времени я чувствую себя хорошо. Хорошо! Обед будет восхитительным. Я буду смаковать каждый кусочек.

Я не вошел в его комнату. Я отказался его видеть. Хотя «отказался» – слишком сильно сказано. Естественно, прежде я извинился перед «матерью», объяснив, что уже поздно, что я тороплюсь, что у меня запланировано много визитов к моим подопечным на вторую половину дня. Для знакомства с ним вполне подошел бы завтрашний день. Сегодня я только хотел познакомиться с ней. Представиться. Объяснить, какое учреждение я представляю.

Что такое, мамаша? Вы не нуждаетесь в обслуживании. Просто вам нужно больше денег. Вы с трудом платите арендную плату. Цены на продукты все время растут. Нет, нет, это не шутка. Но почему тогда вы смеетесь? Нервный смех? И вы навострили уши, когда я упомянул, что вы могли бы получать плату за уход на дому. Я никогда не забуду этот взгляд. Он оставил неизгладимое впечатление, как и все остальное.

Но хватит. Разумеется, я сказал, что и так вторгся к ней без приглашения, что больше не буду ее беспокоить, что мне нужно идти.

Если бы она знала, как много надежд я возлагал на то, чтобы к ней проникнуть.

И вот завтра суббота. Это нерабочий день. В моем распоряжении целый уикенд, чтобы разработать план действий. Понадобилось ли Всевышнему больше, когда Он создавал мир?

Впервые за много лет мне было чем полностью занять свой уикенд.

Нет ничего тягостнее, чем уикенд. Телевизор помогает нам забыться, телефон не звонит, и мы только и делаем, что бегаем к холодильнику. Быть наедине с самим собой – это убийственно. Возникает необъяснимое желание как-то отвлечься, развлечь себя, чтобы избежать этой периодически повторяющейся болезни. Мы бесцельно бродим по квартире, едим, смотрим телевизор, читаем газеты, мы вступаем во внебрачные связи, мы идем в кино, в оперу, на балет, мы переходим из бара в бар, мечемся взад-вперед, туда-сюда, идем к соседям, на пляж, по магазинам, на дискотеку, к друзьям, в закусочную, к окну, к чему угодно… только бы убежать от себя. Наконец приходит утро понедельника, и хрюканье и стоны наслаждения смолкают. И хотя никто не признается в этом («Да, Харриет, у меня был чудесный уикенд»), мы искренне благодарны за возвращение к нашим ежедневным мукам. Все лучше, чем быть наедине с самим собой.

Но этот уикенд был совсем другим. У меня был Бродски. Мы были близки, как любовники, всю ночь проведшие в объятиях, обливающиеся потом от бешеных ласк. В течение сорока восьми часов я был с тобой, моя радость. Я был так же доволен, как всматривающийся в микроскоп ученый. В самом деле, я развил в себе особый вид близорукости. У меня на стекле Бродски. Он предмет моего исследования. Даже если я дам ему крылья, он никогда не полетит. Бедняжка, он никогда не полетит.

Какие у него слабости? Еще важнее, какие у него сильные стороны? Страсти? Способен ли он к восприятию? К познанию? Установлению связей? Способен ли испытывать доверие? Поддерживать о-т-н-о-ш-е-н-и-я? Если нет, то можно ли сделать так, чтобы он был на это способен? Конечно можно. И я сделаю так, чтобы он был способен. Этот идиот, который реагировал только на рисунок художницы и ни на кого… кроме меня. Этот идиот… этот взгляд… эта гримаса недовольства. Да. Здесь жизнь. Слабый проблеск. Кое-что, с чем можно работать. Что созреет и принесет плоды.

О, работа, которая мне предстоит, вырисовывается для меня все более ясно. Она не будет легкой. Никогда не бывает легкой. Но ее нужно сделать. Нет никого, кто бы разбирался в ней лучше меня.

Я впервые посетил моего будущего подопечного в понедельник утром. Моя стратегия была проста: застать пожилую женщину врасплох. В среду я ушел рано, изобразив, несмотря на все извинения, лишь слабый налет равнодушия. Которого не было. Не воспользовавшись возможностью увидеть Бродски, я знал, что делаю. Я всегда знаю, что делаю. Сегодня утром я весь превратился в зрение и слух. Все, что его касается, для меня интересно. Я необыкновенно сосредоточен. Ничего не относящегося к делу, никаких посторонних разговоров. Я хочу все видеть, все изучить, все знать. Пожилая женщина не понимает, как ей со мной себя вести. Она удивлена, сбита с толку, смущена. Как раз в таком состоянии, которое мне требуется. Выбитая из колеи, она все сильнее заклинивается на мне. Она верит всему, что я о себе говорю. Какой странный человек, хихикает она про себя. Лучше и быть не может. Странный человек, смех да и только. Это хорошая отправная точка для начала… отношений.

Когда в пятницу я внимательно рассматривал комнату Матери, она не произвела на меня особого впечатления. Там было все, что обычно бывает у людей, получающих пособие, – всякая всячина из «Вулвортс», [2]с благотворительных раздач Армии спасения, из соседнего мебельного магазина (торгующего в кредит) и семейные реликвии. На телевизоре (шестнадцать дюймов) – обязательные фотографии Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Еще одна фотография в рамке, шероховатая, коричнево-белая, стоит среди вороха извещений о задолженности по квартплате. Каждый предмет социальный работник видел тысячу раз во множестве квартир во время неисчислимых посещений на дому. Полиэтиленовые накидки на диване и стульях, тусклые зеркала, мебель, имитирующая некий оригинальный «деловой» стиль. И наконец, обязательное распятие, нравоучительные благочестивые надписи («В этом доме пребывает Господь») и другие висячие отвратности, проповедующие евангельскую всеобщую любовь. И комод с позолоченными по краям стеклянными дверцами, за которыми свалены в кучу безделушки; каждая реликвия увековечивает какое-нибудь древнее семейное предание. В целом все дешевое, безвкусное, простое, без стиля и элегантности – если, конечно, не исповедуешь принцип «Чистота ведет к набожности», который все еще сохраняет некое подобие ценности в сегодняшнем мире. Надо заметить, я – нет, но она исповедует Мать исповедует Хорошо. Люди вроде меня пышно расцветают на таких простых душах, как она. Это делает нашу работу легче.

Когда я пришел, Бродски был в ванной. Мать совершала ежедневное омовение своего сына.

– Чудесно. Не буду отрывать вас, – сказал я, стараясь избежать ее мокрой руки. – Продолжайте ваше занятие, миссис Ривера. Я только взгляну. Нет, не на Бродски. На его комнату. В конце концов, у него все же есть какие-то права, не так ли? Благопристойность – основное правило для всех человеческих существ, не правда ли? А он человек, да? Даже если он… Да, да. Я подожду, когда вы вынесете его во всей свежести и чистоте. Благоухающего и морщинисто-розового, как свеженакрахмаленное белье. Знаете, никто не хочет, чтобы его видели в запачканной одежде. И меньше всего человек без рук и без ног.

Мать слабо улыбается и продолжает свое занятие. По виду вполне довольная, она тем не менее не знает, как вести себя со мной. Или знает? Когда мы сильно смущены, возможны только крайние реакции. Либо мы возводим вокруг себя массивные стены, чтобы оградить себя от опасности, либо совершенно беззащитны. Евреи в концентрационных лагерях подтвердили это правило среди всего прочего. Освенцим был питательной средой для невероятных подвигов, выживания и уступок судьбе без всякого хныканья. Лично я предпочитаю хорошую схватку. Без нее нет настоящей победы.

• Предыдущая
• 2/36
• Следующая