Частное расследование - Келлерман Джонатан - Страница 13

• Предыдущая
• 13/124
• Следующая

— Вероятно, это связано с каким-то генетическим компонентом, — сказал я. — Ночные страхи бывают наследственной чертой. Как и ночное недержание мочи и сомнамбулизм. Все это, вероятно, как-то зависит от химии мозга.

Его лицо стало встревоженным.

Я продолжал:

— Но эти страхи не опасны, они просто чреваты вот такими срывами. И обычно проходят сами собой, без всякого лечения, когда ребенок подрастает.

— Ах, так, — сказал он. — Значит, время работает на нас.

— Вот именно. Но это не значит, что мы не должны обращать на них внимания. От них можно лечить. Кроме того, они являются еще и предостережением — дело не ограничивается чистой биологией. Стресс нередко делает приступы более частыми и более длительными. Она нам говорит, что ее что-то беспокоит, мистер Датчи. Говорит это и другими симптомами.

— Да, конечно.

Явился официант и принес заказанное. Мы ели в молчании, и хотя Датчи говорил, что ленч не в его привычках, он поглощал свои креветки с учтивым энтузиазмом.

Когда с едой было покончено, я заказал двойной кофе «эспрессо», а ему наполнили чайник свежим чаем.

Выпив кофе, я сказал:

— Возвращаясь к вопросу генетики, хочу спросить, есть ли у миссис Дикинсон еще дети — от предыдущего брака?

— Нет. Хотя предыдущий брак был. У мистера Дикинсона. Но детей нет.

— Что случилось с первой миссис Дикинсон?

Казалось, он был раздосадован.

— Она умерла от лейкемии. Такая славная молодая женщина. Этот брак просуществовал лишь два года. Тяжелое время было для мистера Дикинсона. Именно тогда он еще глубже ушел в собирание своей художественной коллекции.

— Что он коллекционировал?

— Живопись, рисунки и гравюры, антиквариат, гобелены. Он обладал чрезвычайно острым глазом на композицию и цвет, выискивал поврежденные шедевры и отдавал в реставрацию. Кое-что он реставрировал сам — научился этому ремеслу, когда был студентом. Вот это и было его истинной страстью — реставрация.

Мне в голову пришла мысль о том, как он реставрировал свою вторую жену. Словно прочитав мои мысли, Датчи остро взглянул на меня.

— Что еще, — спросил я, — помимо громкого шума и яркого света, пугает Мелиссу?

— Темнота. Пребывание в одиночестве. А временами и вообще ничто.

— Что вы хотите этим сказать?

— Она может закатить истерику и без всякого повода.

— Как выглядит эта «истерика»?

— Очень похоже на то, что я уже описывал. Плач, учащенное дыхание, метание из стороны в сторону с криком. Иногда она просто ложится на пол и колотит ногами. Или вцепляется в первого попавшегося взрослого и держится, как... репей.

— Эти припадки обычно случаются после того, как ей в чем-то отказывают?

— Необязательно, хотя и по этой причине, конечно, тоже. Ей не очень нравятся ограничения. Да и какому ребенку они нравятся?

— Значит, у нее бывают капризные вспышки, но эти припадки выходят за их границы.

— Я имею в виду настоящий страх,доктор. Панический страх. Который идет словно бы ниоткуда.

— Она когда-нибудь говорит, что именно ее пугает?

— Чудовища. «Что-то плохое». Иногда она утверждает, что слышит какие-то звуки. Или видит и слышит что-то.

— Что-то, чего не слышит и не видит никто, кроме нее?

— Да. — Голос его дрогнул.

Я спросил:

— Это вас беспокоит? Больше, чем все другие симптомы?

— Разные мысли приходят в голову, — тихо сказал он.

— Если вы волнуетесь относительно психоза или какого-то нарушения мышления, то успокойтесь. Разве только есть что-то еще, о чем вы мне не сказали. Например, саморазрушительное поведение или странная речь.

— Нет-нет, ничего такого, — сказал он. — Это, наверное, все часть ее воображения?

— Именно. У нее оно хорошее, но, судя по тому, что я видел, она в полнейшем контакте с действительностью. Для детей ее возраста это очень типично — видеть и слышать что-то, чего не видят и не слышат взрослые.

У него на лице отразилось сомнение.

Я пояснил:

— Это все — часть игры. Игра есть фантазия. Театр детства. Дети сочиняют драмы у себя в голове, разговаривают с воображаемыми партнерами по играм. Это нечто вроде самогипноза, который необходим для нормального развития.

Он ничего не сказал на это, просто слушал.

Я продолжал:

— Фантазия может быть целительной, мистер Датчи. Может фактически уменьшатьстрахи тем, что дает детям чувство власти над своей жизнью. Но у некоторых детей — нервных, легко возбудимых, интровертированных, живущих в стрессовой обстановке, — та же способность рисовать в уме картинки может привести к состоянию тревоги, беспокойства. Эти картинки просто становятся слишком яркими. И опять-таки, здесь может присутствовать конституциональный фактор. Вы говорили, что ее отец был отличным реставратором произведений искусства. Может, у него были и другие творческие способности?

— И еще какие! Он был архитектором по профессии и по-настоящему одаренным художником — когда был помоложе.

— Почему же он прекратил этим заниматься?

— Он убедил себя в том, что недостаточно талантлив, чтобы тратить на это время, уничтожил все свои работы, никогда больше не брался за кисть и начал коллекционировать. Путешествовать по миру. Свою степень в области архитектуры он получил в Сорбонне — очень любил Европу. Построил несколько чудесных зданий до того, как изобрел подкос.

— Подкос?

— Ну да, — сказал он, будто втолковывая азы. — Подкос Дикинсона. Это способ упрочнения стали, он применяется в строительстве.

— А миссис Дикинсон? — спросил я. — Она была актрисой. Не было ли у нее и других творческих отдушин?

— Об этом мне ничего не известно, доктор.

— Как давно у нее наблюдается агорафобия — боязнь выйти из дома?

— Она выходит из дома, — сказал он.

— Вот как?

— Да, сэр. Она прогуливается по участку.

— Выходит когда-нибудь за его пределы?

— Нет.

— Каковы размеры участка?

— Шесть и три четверти акра. Приблизительно.

— Когда она гуляет, то проходит по всему участку, из конца в конец?

Он прочистил горло. Пожевал щеку.

— Она предпочитает гулять ближе к дому. Хотите узнать что-нибудь еще, доктор?

Мой первоначальный вопрос остался висеть в воздухе; он уклонился от прямого ответа на него.

— Как давно она в этом состоянии — боится выходить за пределы участка?

— С самого... начала.

— С момента нападения на нее?

— Да-да. И это вполне логично, когда понимаешь всю цепочку событий. Когда мистер Дикинсон привез ее домой — сразу после свадьбы, — она находилась в самом разгаре хирургического процесса. Испытывала ужасную боль, была все еще сильно испугана — травмирована всем тем, что... что с ней сделали. Она никогда не выходила из своей комнаты; профессор Монтесино предписывал ей лежать неподвижно по многу часов подряд. Новая ткань должна была оставаться мягкой и чистой. Были установлены специальные фильтры для улавливания частиц, которые могли внести загрязнение. Медсестры находились при ней круглосуточно — делали процедуры, инъекции, умывания и ванны, причинявшие ей ужасную боль, от которой она кричала. Она не смогла бы уйти, даже если бы захотела. Потом беременность. Ей был предписан строгий постельный режим и непрерывно накладывались и снимались повязки. Когда она была на четвертом месяце беременности, мистер Дикинсон... скончался, и она... Дома она ощущала себя в безопасности. Она не могла уйти. Это же очевидно. Так что в определенном смысле все абсолютно логично, не правда ли? Я имею в виду ее состояние. Она нашла для себя защищенное место. Вы ведь понимаете это, доктор?

— Понимаю. Но наша цель состоит сейчас в том, чтобы узнать, как защитить Мелиссу.

— Да, — сказал он. — Конечно. — Он постарался не встретиться со мной глазами.

Я подозвал официанта и заказал еще чашку «эспрессо». Когда кофе принесли вместе с кипятком для Датчи, он обхватил чашку ладонями, но пить не стал. Я отхлебнул из своей чашки, и он сказал:

• Предыдущая
• 13/124
• Следующая