Возвращение - Шлинк Бернхард - Страница 48

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая

— Если вы прочитали мою книгу, то вы ничего нового не обнаружите в моих лекциях, правда, разумеется, в них вы встретите более расширенное и углубленное толкование отдельных положений и некоторый иллюстративный материал. В семинаре мы читаем тексты классиков модернизма. Им есть что сказать — сказать и себе, и нам.

Он поднялся, объяснил мне, как пройти в деканат факультета, пообещал не мешкая позвонить туда и предупредить о моем приходе и попрощался со мной.

В деканате меня сфотографировали и фотографию вместе с карточкой, на которой я был обозначен как «доктор Фюрст», запаяли в пластик. Я именно так представился де Бауру, и под этой фамилией он представил меня в деканате, где не потребовали никаких других документов, а только попросили произнести мою фамилию по буквам.

Когда я вышел на улицу, меня охватило такое торжество, словно я не просто получил право посещать его лекции и семинар, а приобрел над ним неограниченную власть. Словно бы я, знавший о нем все, мог делать с ним, не знавшим обо мне ничего, все, что захочу. Словно я вообще мог делать все, что захочу, словно во мне таились неведомые силы, которые я вдруг в себе открыл.

Чувство торжества не исчезло и тогда, когда моя нью-йоркская жизнь вошла в обыденную колею. Иногда я чувствовал себя словно пьяный, хотя не пил ни капли. Иногда я шел словно окрыленный, будто у меня под ногами не асфальт и бетон, а зеленая трава луга. Я купил кроссовки, ежедневно бегал в парке над рекой и после таких пробежек нисколько не уставал, а был полон энергии. Я намного легче, чем это обычно бывало со мной, сходился с людьми, которые попадались мне на пути.

Раз в несколько дней я звонил Барбаре. Мы рассказывали друг другу, чем занимаемся и что за это время произошло в нашей жизни. Школа, факультет, друзья, знакомые, фильмы, визит к врачу, мелкая неудача, запомнившийся сон — этими обыденными сведениями заполнялись наши телефонные будни. Иногда во мне просыпался страх, что хотя она и старается не подавать виду, в душе затаила на меня обиду и припомнит мне впоследствии эту отлучку. Я нисколько не сомневался в том, что мы нужны друг другу; я любил ее и тосковал по ней. Однако эта тоска касалась Барбары как части жизни, которая вновь станет моей, но сейчас моей не была. Сейчас я был здесь. Я впервые поверил Одиссею, что он тосковал по Пенелопе и одновременно с радостью путешествовал, конечно, не все десять лет, не тот год, что он провел у Цирцеи, и не те годы, когда он был у Калипсо, но те недели, когда он совершал открытия и участвовал в приключениях.

Де Баур начал свою лекцию, как и книгу, именно с «Одиссеи». Правда, толковалась она не как некий архаический прообраз всех историй о возвращении, как мне показалось при первом чтении. Задача, напротив, заключалась в том, чтобы понимание «Одиссеи» как изначальной формы всех историй возвращения подвергнуть деконструкции. Лишь воля читателя превращает «Одиссею» в историю, всей логикой своего развития устремленную к возвращению. Вне этого восприятия возникает совершенно иная картина: Одиссей не стремится домой, а проводит время сначала у одной, а потом у другой женщины. Он возвращается домой не по собственному выбору, а по решению совета богов, и не потому, что он должен искать выход из своей ситуации скитальчества, а потому, что ему необходимо найти выход из ситуации, в которой оказалась дома его жена. Женихи разгадали хитрость Пенелопы, которая ночью распускала сотканное днем полотно, и потребовали, чтобы она закончила свою работу и выполнила обещание выбрать одного из них себе в мужья. Одиссей даже не возвращается толком домой; вскоре ему предстоит снова отправиться в путь, и хотя ему и на этот раз обещано благополучное возвращение, окончательной уверенности в том, что обещание исполнится, пока еще нет.

И в других случаях с читателем сыграли шутку его собственные желания и надежды. Читатель предполагает, что Одиссей во время своего путешествия объездил весь свет, все пространство известного тогда мира, а также мира, о существовании которого со страхом догадывались, и это путешествие по всему миру придавало его странствиям смысл. Однако мы читаем, что Одиссей был хитроумным лжецом. О его странствиях нам известно только то, что он сам рассказал феакам, а понравиться им с помощью красивой лжи у него было достаточно оснований. Правда, обман и уловки в его приключениях играли иногда даже просветительскую роль. С их помощью он справился с магической силой Полифема, Цирцеи и сирен. Однако потом он обманывает богиню Афину, свою жену, сына и своего отца только потому, что выдуманные истории и рассказывать, и слушать приятнее. Он остается верным себе? Лжец, остающийся верным себе как лжецу, помещает себя и нас вместе с ним в ситуацию парадокса о лжеце и превращает верность в измену. Читатель не может быть уверен даже в концовке «Одиссеи». Заключается ли ее смысл в убийстве наглых женихов, как считал Аристотель? Или этот смысл связан со счастьем, обретенным мужчиной и женщиной в любви, как считал один эллинский комментатор? Или, как считали в Средние века, смысл заключался в том, что восстанавливалась законная власть царя над его владениями? Или, а именно так любили трактовать «Одиссею» после больших войн, смысл заключается в смирении перед превратностями судьбы? Или ни то, ни другое, ни третье, а что-то совсем иное?

Концовка «Одиссеи»: чем внимательнее мы к ней присматриваемся, тем сильнее нас охватывает чувство растерянности. Убийство женихов как наказание за их дерзость? Столь уж дерзкими поступки женихов не были. Ведь они сватались, как считали, к вдове и, хотя пировали за ее счет, одновременно увеличивали ее богатство своими подарками, а осуществить свое намерение убить Телемаха они даже не попытались. Является ли убийство женихов великой победой Одиссея и Телемаха над сильным врагом? Копье, которое должно было поразить Одиссея, остановил не сам Одиссей и не Телемах, а богиня Афина. И вообще боги — они бывают то справедливы, то несправедливы, то награждают, то наказывают, то любят, то ненавидят, а бывает, что они бросают жребий. Все предстает зыбким: цель и смысл «Одиссеи», истина и ложь, верность и предательство. Единственное, что остается незыблемым, связано с тем, что «Одиссея» представляет собой переработку древнего мифа о путешествии, приключениях и возвращении домой, происходящих вне времени и определенного пространства, — переработку в эпос, в историю, которая происходит уже в определенное время и в определенном месте. «Одиссея» создала формулы пространства и времени, без которых мы не имели бы истории и не рассказывали бы историй.

А затем де Баур провел очень отдаленную параллель: и в «одиссее права» все столь же туманно — цели, взлеты и падения права, то, что является в праве добром, а что злом, что в нем рационально, а что иррационально, что в нем истина, а что ложь. Единственное, что сохраняется в «одиссее права» неизменным, — это абстрактные величины права и бесправия, а также то, что необходимо постоянно принимать те или иные решения.

Я вынужден был признать, что он — блестящий преподаватель. Мне было бы больше по душе, если бы он был плох: если уж хороший оратор, то пусть бы поверхностный, а если глубокий, то тщеславный, а если увлекающий слушателей, то пусть бы на короткое время. Однако он действительно пробуждал в студентах подлинную увлеченность, и они под его влиянием при подготовке к лекции читали объемистые книги, причем, как показывали их вопросы и ответы, понимали, что читают. Он говорил ясно, наглядно, доступно, без жеманства и самолюбования. Читая лекцию, он так увлеченно и живо двигался и жестикулировал, что однажды во время семинара перевернулся вместе со стулом, на котором во время лекции он любил раскачиваться. Он поднялся на ноги, оглушительно хохоча. Обычно же он смеялся редко и не отпускал шуточек, которые были популярны на лекциях у американских профессоров.

Лекция проходила в аудитории, сиденья в которой были расположены амфитеатром, в ней помещалось около ста двадцати человек, и она всегда была набита до отказа. В семинаре у него занимались восемнадцать человек; мы садились кружком, столов не было, каждый, кто хотел что-то сказать, имел такую возможность, и каждому удавалось высказаться без всякого заранее составленного списка ораторов или призывов выступить. Две трети участников семинара составляли молоденькие студенты, которые поступили в университет на отделение политологии сразу после окончания колледжа, остальные слушатели были постарше, они уже имели профессию, а сейчас учились в школе права, и этот семинар зачитывался в их программу юридического обучения. Среди слушателей была женщина-врач, преподавательница французского, бывший военный моряк и женщина-психоаналитик. Они планировали закончить обучение по возможности за два с половиной года вместо трех и немного стеснялись того, что поддались своему увлечению и вместо семинара по торговому и общественному праву выбрали семинар по политической теории. Они откликнулись на мое предложение собраться как-нибудь вместе и выпить, однако все были постоянно слишком заняты, и собраться нам так и не удалось. Я разговорился только с одним студентом постарше; мы оба слушали лекции и участвовали в семинаре и всегда занимали там друг для друга места в первом ряду. Джонатан Марвин продал свою фирму, жил на проценты от капитала и занимался тем, что ему было интересно. Занятия у де Баура он посещал уже несколько лет и гордился тем, что знает профессора лучше, чем все остальные.

• Предыдущая
• 48/62
• Следующая