Возвращение - Шлинк Бернхард - Страница 19

• Предыдущая
• 19/62
• Следующая

И уж если я не мог расширить то пространство, которое занимали наши отношения, я все же хотел в нем кое-что изменить. Иногда провести выходные у меня или у нее, встретиться с ее новыми или старыми друзьями, пойти вместе в магазин, вместе готовить, ходить в кино, в театр или на концерт. Или сходить в гости к ее сестре.

И тут мы впервые поссорились. Я спросил:

— Почему ты ее от меня прячешь? Она здесь жила, она была здесь зарегистрирована — я могу получить ее адрес в жилищном управлении и съездить к ней.

— Что ты ей хочешь сказать?

— Я скажу ей, что она выведена в одном романе и что я хочу выяснить, как это все с романом связано, есть ли… Да что я говорю, ты сама все знаешь.

— И что ты ей скажешь, каким образом ты вышел на ее след?

— Это же было совсем несложно. Я могу…

— То есть через меня. Ты скажешь ей, что разговаривал со мной и я тебе о ней рассказала. А что ты еще ей обо мне расскажешь?

Мы сидели у меня дома, ужинали, пили кофе. Я продолжал настаивать на том, чтобы мы съехались; мы, правда, никогда об этом еще не говорили, но зато покупали мебель так, чтобы вещи дополнили друг друга в нашей будущей общей квартире, — например, она покупала кожаный диван, а я два кожаных кресла и подходящий к ним столик, она — большое зеркало в золотой раме в свою прихожую, а я — светильник в стиле ар-деко для своей прихожей, который, как она несколько раз повторила, очень органично вписался бы в обстановку ее столовой. Столовой у меня не было, мы ели на кухне. Она сидела напротив, спиной к открытому темному окну, и враждебно смотрела на меня. Над самым краешком ее левой брови появилась ямочка, ямочка Лючии, ямочка гнева и упрямства. Меня это обрадовало, я ей улыбнулся, и, естественно, моя радостная улыбка еще больше ее разозлила. Она вскинула голову, оскалилась, сверкнула на меня глазами, и на ее лице появилось незнакомое, злое выражение.

— Я пока не придумал, что же мне сказать твоей сестре. Я считаю, что нам следует поехать вдвоем и с ней поговорить. Если это невозможно, потому что у тебя какие-то сложности в отношениях с сестрой, то объясни мне, в чем дело, и подскажи, если нужно, как мне вести себя с ней.

— Да, — произнесла она, и с каждой фразой голос ее звучал все громче, — у меня сложности в отношениях с сестрой. Не возьму в толк, почему я должна тебе об этом докладывать. Я считаю, что ты мог бы и сам догадаться, но поскольку иначе не получается, то скажу тебе прямо: у меня с сестрой сложные отношения. Ты мог бы понять, что я не хочу об этом говорить. Но если и это у тебя не получается, то скажу: я не хочу говорить о сложностях с сестрой. Ясно тебе?

— Так что же, мы никогда к ней не поедем?

— Никогда, никогда… Я не знаю, поедем ли мы к ней, а если поедем, то когда. Посмотрим.

— А что, если я один?..

— Тебе нечем больше заняться?

Я рассмеялся:

— Ты говоришь как моя мать. Что же плохого в том?..

Когда я сравнил ее с мамой, она совсем вышла из себя. Я не мог понять, в чем тут дело. Она никогда не видела мою мать, и я ей о матери рассказывал мало, во всяком случае никогда не говорил ничего дурного. Неужели женщины страдают архаическим страхом, что мужчины идентифицируют их с собственными матерями? Я не успел спросить Барбару об этом. Она обрушила на меня поток оскорблений, охаяла мое поведение, характер, внешний вид, то, какой формы у меня член, и то, как я занимаюсь с ней любовью, и то, какой образ жизни я веду. Я заметил, что она словно дает выход какому-то напряжению, которое не связано ни с тем, что я сравнил ее со своей матерью, ни со сложностями в отношениях с сестрой, ни с нашим разговором и нашими отношениями. Однако с чем связано это напряжение, я не смог выведать у нее и позже, когда Барбара успокоилась и снова выглядела довольной и нежной.

— Я еще девчонкой так себя вела. Это ничего не значит. Такое со мной бывает. Извини.

Я впервые позвонил в ее дверь в августе. Только что начались занятия в школе. В конце каникул она вернулась из Кении со своими огромными чемоданами.

До начала ноября стояла теплая погода. Потом стало холодать с каждым днем, зачастили дожди. Мне нравилось слушать ночной шум дождя, нравилось смотреть на дождь из окна моего кабинета, который от этого становился уютнее. Я подумал, что теперь-то самое время нам съехаться.

В среду Барбара позвонила мне на работу, чтобы обсудить планы на выходные.

— Давай поедем в Базель. Я была там в детстве с родителями, город мне понравился, я хочу показать его тебе.

— Да, Базель я тоже люблю. Правда, на выходные будет дождь, а под дождем все города выглядят серыми. У нас ведь столько всего с тобой, чем мы еще никогда не занимались, а если ты ничем другим не хочешь заниматься, то давай станем печь кексы. Через полтора месяца Рождество.

— Ты ведь знаешь, что я не хочу на выходные оставаться дома.

— С тех пор как мы познакомились, мы каждые выходные куда-нибудь ездим.

— Но мы ведь оба любим ездить. Или тебе не понравилось?

Я уловил в ее голосе уже знакомое мне напряжение, и мне не хотелось снова стать свидетелем того, как оно выходит наружу.

— Нет-нет, мы прекрасно проводили время.

— Тогда о чем разговор? Мы вместе уезжали, потому что оба этого хотели. Если ты хочешь остаться, а я хочу уехать, то оставайся, а я уеду. Позвоню в понедельник.

Она повесила трубку.

Меня разбирала злость, я был разочарован. Если это все, то как смогут сбыться мои надежды? Съехаться с ней? Об этом и речи не шло. А зачем она тогда играла со мной в эту игру с мебелью? Или вовсе не играла? Или я только придумал себе, что мы играли в эту игру с мебелью? Я ничего не мог понять.

Поначалу я только делал вид, что с удовольствием провожу выходные один. Я хотел доказать это ей и себе. А потом я действительно стал наслаждаться выходными без нее. Я пошел с Максом в кино, хотя и прежде ходил с ним в кино, правда, походы эти были не такими продолжительными, как раньше. На этот раз после пиццерии мы ели еще и мороженое, и я попытался вникнуть в те проблемы, которые были связаны у Макса с новым другом Вероники, стараясь при этом не раздражаться и не лезть с советами. Я затеял уборку в квартире и, завершив ее, ощутил приятное удовлетворение в связи с тем, что и жизнь моя вот так же хорошо прибрана и упорядочена. Я просмотрел счета, заполнил бланки для нескольких банковских переводов, подшил старые документы, а те дела, которые я не успевал закончить, сложил в коробку. Я прочитал рукописи, которые поступили для первых номеров юридического журнала, и написал письма авторам, статьи которых требовали переделки; в суете рабочего дня для этого не находилось ни времени, ни настроения.

А потом я занялся тем, чем уже давно хотел заняться. Я привел в порядок материал, который собрал в связи с историей Карла. Материала было немного. В университетской библиотеке я попытался было отыскать литературу, посвященную романам-брошюрам сороковых и пятидесятых годов, но ничего не нашел. Зато обнаружилась обширная историческая и социологическая литература о немецких военнопленных и о тех, кто вернулся с войны домой, и хотя из этих источников я почерпнул много интересного, в них не было ничего, что помогло бы мне продвинуться в поисках. Национальный комитет «Свободная Германия», немецкие антифашистские группы, данные о процессах и вынесенных приговорах, ориентация социальных структур в лагере сначала на немецкую военную иерархию, потом на сотрудничество с русским лагерным начальством и, наконец, когда русские сняли ограничения на посылки военнопленным, ориентация на рынок, где происходил обмен вещами и продуктами, присланными военнопленным, — этот мир не был миром Карла, не был миром его автора. Не касались автора и судьбы тех, кто вернулся из плена намного позже, и то, как они привыкали к новым условиям и приспосабливались к ним, и их проблемы, связанные с женами и детьми, не касались проблемы алкоголизма и молчаливого ухода в себя, чем, собственно, литература о тех, кто вернулся с войны, занималась в первую очередь.

• Предыдущая
• 19/62
• Следующая