Странствие слона - Сарамаго Жозе - Страница 1

• 1/30
• Следующая

Если бы Жилда Лопес Энкарнасан не преподавала португальский язык в Зальцбургском университете, если бы она не пригласила меня сначала на беседу со студентами, а потом на ужин в ресторане «Слон», этой книги бы не было. Множество случайностей должно было совпасть в городе Моцарта, чтобы я мог спросить: «А что это за фигурки такие?» А фигурки эти были маленькие, стоявшие рядком деревянные статуэтки, причем первая — если смотреть справа налево — оказалась нашей лиссабонской Беленской башней [1]. За нею еще несколько изображали европейские постройки, а все вместе совершенно явно обозначали некий маршрут. И мне объяснили, что здесь представлены этапы странствия, которое в XVI веке, а если точнее, то в 1551 году, в царствование короля Жоана Третьего, совершил слон, отправленный из Лиссабона в Вену. Предчувствуя, что из этого может получиться история, я сообщил о своем предчувствии Жилде Лопес Энкарнасан. Она высказалась в том смысле, что, может, и может, и изъявила готовность снабдить меня необходимыми историческими же материалами. Перед вами — получившаяся в результате книга, появлением своим на свет в огромной степени обязанная моей соседке по столу, и я во всеуслышание свидетельствую ей здесь свое почтение и приношу глубочайшую благодарность.

Жозе Сарамаго

Мы всегда приходим к тому, что ждет нас.

Книга дорог

Сколь бы нелепым и ни с чем не сообразным ни казалось тем, кто не ведает насущной важности для бесперебойного хода государственных дел, дел постельных, как освященных таинством брака, так и числящихся в разряде шашней на стороне или вообще носящих характер эпизодический, однако первый шаг к необыкновенному странствию слона в австрию, о коем, то есть о странствии, но и о слоне тоже, мы намерены рассказать, свершен был в личных королевских покоях в тот час, когда пора было отправляться более или менее на боковую. И да не останется без внимания, что отнюдь не случайно, но с расчетом и умыслом употреблено здесь оное расплывчатое более или менее. Поскольку благодаря ему удастся с восхитительным и более чем похвальным изяществом уклониться от внедрения в низменные и почти неизменно нелепые подробности физического и физиологического свойства, кои, посредством шариковой ручки, будучи преданы гласности, оскорбили бы, вне всякого сомнения, строгую католическую нравственность дона жоана, третьим из своих тезок царствовавшего в Португалии, и доны катарины австрийской, нынешней супруги его и будущей бабки дона себастьяна [2], которому суждено будет сражаться в битве при алькасеркибире и пасть в первом же столкновении с неприятелем — то ли в первом, то ли во втором, хотя в избытке имеется тех, кто уверяет, будто он, постигнутый недугом, опочил вообще накануне битвы. И вот что, хмуря брови, сказал в ту ночь король королеве: Что-то сомневаюсь я, госпожа моя. В чем же, господин мой? Сомневаюсь я, госпожа моя, что подарок, который четыре года назад преподнесли мы на свадьбу нашему кузену максимилиану, достоин был его исключительных дарований, добродетелей и заслуг, я и тогда сомневался, а теперь, когда оный максимилиан так близко от нас, в вальядолиде, рукой, можно сказать, подать, и правит испанией, надо бы подарить ему что-нибудь более ценное, бросающееся в глаза, какого вы мнения, госпожа моя, о сем предмете. Может, дарохранительницу, а я не раз уж замечала, что предмет, счастливо совокупляющий в себе ценность материальную с духовным смыслом, особенно радует того, кому вручается. Святая наша матерь католическая церковь на такие вольности, милая моя супруга, глянет косо, тем паче, полагаю, что из ее безупречно устроенной памяти еще не вовсе изгладились симпатии максимилиана к сторонникам реформации — протестантам, лютеранам или кальвинистам, я их вечно путаю. Изыди, сатана, вскричала королева, осеняя себя крестным знамением, ах, я о том и не подумала, завтра же чем свет пойду исповедуюсь. Отчего же прямо завтра, осведомился король, вы ведь и так чуть не всякую неделю бываете у исповеди. Оттого, что не иначе как по наущению врага рода человеческого голосовые мои связки облекли в звуки эту святотатственную мысль, и, чтоб вы знали, по сию пору горит у меня гортань, так горит, словно ее коснулось пламя геенны. Король, привычный к преувеличениям, столь свойственным его супруге при описании чувственных своих ощущений, пожал плечами и вернулся к занозистой теме подарка, могущего порадовать эрцгерцога максимилиана австрийского. Королева отбормотала одну молитву, принялась за другую, но вдруг оборвала себя на полуслове и чуть что не вскричала: Соломон. Что, переспросил король, обескураженный несвоевременным и неуместным призыванием иудейского царя. Да-да, соломон, наш слон. А зачем тут, в спальне, слон, впадая в еще большее недоумение, растерянно осведомился король. Для подарка, государь, для свадебного подарка, отвечала королева, в крайнем и ликующем возбуждении вскочив с кровати. Что это за подарок на свадьбу. А чем не подарок. Король медленно кивнул три раза подряд, а потом, помедлив несколько, еще три раза, а уж после этого произнес, как бы допуская возможность того, что: Это занятная мысль. Да не просто занятная мысль, а превосходная, блестящая идея, отвечала королева и не сдержала нетерпеливого и несколько даже непочтительного движения рукой, уже два года, как это животное привезли из индии, а оно только жрет да спит, чан с водой всегда полон, к о рма — горы, а мы словно подрядились содержать этого дармоеда, причем безо всякой надежды на оплату. Бедное животное не виновато, что здесь нет для него работы, разве что отправить его на верфи в устье тежу доски таскать, но ему там несладко придется, потому что его узкая специализация — бревна ворочать, благо и хобот для такого приспособлен лучше. Вот пусть и отправляется в вену. А как же он отправится. Ну, это уж не наше с тобой дело, если кузен максимилиан будет его хозяином, ему и решать, а сам он, я полагаю, еще в вальядолиде. Сведений о том, что его там нет, не получал. Разумеется, туда слон отправится своим ходом, на своих на четверых. И в вену тоже, другого способа нет. В этакую-то даль, спросила королева. В этакую, значительно кивнул король и добавил немного погодя, завтра отпишу кузену максимилиану, и если он согласится принять этот подарок, надо будет все прикинуть и рассчитать — когда, к примеру, намеревается он отбыть на родину и сколько дней потребуется соломону, чтобы дойти от Лиссабона до вальядолида, а прочее нас в самом деле не касается, умываем руки. Да-да, умываем руки, сказала королева, хотя в самых сокровенных глубинах нутра — там, где и гнездится противоречивая суть натуры человеческой,— ощутила внезапную боль оттого, что отпускает слона соломона одного в неведомые края, к людям чужим и странным.

На следующий день, рано поутру король вызвал к себе секретаря перо де алкасову-карнейро и принялся диктовать ему письмо, которое, впрочем, с первой попытки не получилось, со второй не вышло и даже с третьей не удалось, так что пришлось довериться риторической опытности и испытанному искусству составления эпистол от государя к государю, каковым искусством в совершенстве владел помянутый выше перо де алкасова, прошедший лучшую на свете школу родного своего отца, антонио карнейро, по смерти коего и принял эту должность. И было это письмо совершенно как по начертанию букв, так и по приведенным в нем доводам и с округлою дипломатичностью оборотов допускало, что подарок может и не прийтись по нраву и вкусу эрцгерцогу, хоть ему тем не менее было бы смертельно трудно отказаться от него, ибо король португальский в стратегически важном месте письма утверждал, что нет во всей его державе ничего более ценного, нежели слон соломон, как потому, что цельность замысла божьего объединяет все творения и уподобляет их друг другу — бытует даже мнение, что человек и создан-то был из слоновьих останков,— так и по собственным достоинствам, телесным и духовным, изначально присущим сему животному. Вслед за тем, как эпистола была запечатана, король призвал к себе своего главного конюшего, человека хорошего рода и пользующегося полнейшим его монаршим доверием, и велел ему подобрать свиту, приличную рангу посланца, но главным образом — подобающую ответственности возложенного на него поручения. Конюший поцеловал руку своему государю, а тот со значительностью оракула произнес следующие выспренние слова: Да будет стремительней аквилона бег твоего коня, и прямее орлиного полета — стезя твоя. А потом, сменив тон, дал несколько практических советов: Нет нужды напоминать, что коней должно тебе менять, едва лишь в том возникнет необходимость, ибо для чего ж, как не для этого, существуют почтовые станции, и это не тот случай, чтобы деньги беречь — в отличие от времени, так что и спать будешь в седле, покуда конь галопом несет тебя по кастильским дорогам. Посланец то ли не понял шутки, то ли предпочел пропустить ее мимо ушей, но ограничился таким ответом: Приказания вашего величества будут исполнены в точности, в чем порукой — слово мое и самое жизнь, после чего удалился, как положено, не поворачиваясь спиной и отвешивая поклон через каждые три шага. Он — лучший из всех главных конюших, промолвил король. Льстивый отзыв о сем мнении, который выразился бы в том, что, мол, и не может быть иным и вести себя иначе человек, лично выбранный государем, секретарь решил придержать при себе. И потому придержать, что ему показалось — нечто подобное он уже говорил и не очень давно.

• 1/30
• Следующая