Тайна - Сидикова Зухра - Страница 57
- Предыдущая
- 57/61
- Следующая
Я должна сделать то, что не успела Алена. Она оставила мне только одного. Она бы сделала это сама, она всегда жалела, оберегала меня, но она не успела, просто не успела… И теперь я должна сделать последний шаг.
Не помню, как я добралась до города. Я шла как слепая, не разбирая дороги… Ничего больше у меня не было, ничего… Ни папы, ни Алены, ни серебряного леса. Никогда больше мы не окажемся там, среди белых сосен, падающего снега, тишины.
Мимо меня мчались машины, вокруг были безликие дома, и в одном из них ждал меня он, последний из четверых, человек, которого я любила и которого должна была убить…
Я вернулась на свою старую квартиру. Меня встретила хозяйка, которая прибиралась перед тем, как сдать квартиру новым квартирантам. Я звонила ей несколько дней назад, предупредила ее, что съезжаю, просила собрать мои вещи. Это была добрая женщина, она всегда очень хорошо ко мне относилась. Но сейчас я ни с кем не могла говорить. Я заперлась у себя в комнате, рисовала всю ночь. Алена, Алена… - стучало в виске. Ее нет больше. Отчаяние и горе разрывали мне сердце. И снова эта пустота в сердце и мысли о том, что нужно завершить начатое ею. Остался только один…
Как только рассвело, я поехала на вокзал. Город казался угрюмым, сумрачным. С вокзала я позвонила Максиму. Он приехал за мной. Улыбался, шутил, я видела - он рад моему приезду. Был ласков, и, похоже, счастлив. Словно ничего и не случилось, словно это не он находился вчера в том темном доме, рядом с моей умирающей сестрой… У меня в душе только пустота – черная, глухая. Я все время думала о словах Алены: «Ты должна, ты должна ради папы…»
Когда я увидела по телевизору то, что видела тогда в доме у Владимира, все снова ясной картиной встало передо мной. Алена с кровавым пятном на груди… Моя Алена…. Сестричка моя любимая… Аленушка… Я уронила вазу. Она разбилась. Он подбежал, утешал меня. Я смотрела на него… он казался мне чужим человеком.
Ночью он, словно чувствуя что-то, не отпускал меня, целовал, прижимал к себе нежно и властно. Но я словно каменная стала, мне казалось, что его поцелуи ранят меня. Я говорила ему, что люблю, но сердце мое молчало.
Утром он ушел на работу. Я осталась одна. Долго ходила по притихшему огромному дому. Вошла в его кабинет. На столе стояла фотография в золотой рамке – он и его жена. Я долго смотрела на эту фотографию. Меня неприятно удивило то, что он, зная, что я буду жить в этом доме, не убрал ее. Я подумала, что очень мало знаю о нем, что я наделила его теми качествами, какие хотела в нем видеть. А по сути, я не знала о нем ничего. Не притворялся ли он все это время? Я всматривалась в фотографию, и вдруг почувствовала ревность – сильную, жалящую… Я не могла видеть, как он обнимает эту женщину. Я схватила фотографию и решила убрать ее с глаз долой, спрятать в стол. Дернула верхний ящик - закрыто. Я дернула еще раз. Какое-то неприятное чувство прокралось в сердце. Мне казалось, что он словно что-то прячет от меня, словно хочет обмануть, предать еще раз с того дня, когда он вместе с теми, кого уже наказала Алена, изломал нашу жизнь. Я должна, должна открыть этот ящик. Сильное раздражение, злость, неистовая ярость охватила меня. В каком-то исступлении я стала дергать ящик. Он не подавался. Где же может быть ключ? Я стала метаться по кабинету, переворачивая все, все круша на своем пути. Где, где ключ?
Ключ был в кармане его домашнего халата, я прижала мягкую ткань к лицу, вдохнула его запах, стиснула зубы. Я не хотела, не хотела любить этого человека. Я справлюсь с этим чувством, чего бы это мне не стоило.
Я открыла ящик стола, руки дрожали. Под маленькой пожелтевшей карточкой чернел матово Аленин маленький пистолет. Я взглянула на снимок, и у меня потемнело в глазах: папа, обнимая маленькую Алену, улыбался, щуря добрые родные глаза.
Он приехал раньше, чем я предполагала. Я стояла на заднем дворе с мольбертом. Вид отсюда открывался замечательный: рощица, река, посветлевшее небо, сиреневатое, пронизанное насквозь золотистыми солнечными лучами. Стояла прекрасная погода. Я усердно делала вид, что занята пейзажем.
Он вышел из машины, в руках букет белых лилий - моих любимых. Надо же, какой внимательный, запомнил. Он положил цветы на крыльцо, начал выгружать из машины какие-то коробки. В мою сторону и не взглянул ни разу. Вошел в дом.
Я подошла к крыльцу, открыла верхнюю коробку, увидела свои рисунки. Значит, теперь он все знает. Почему-то я не почувствовала ни страха, ни беспокойства. Какое-то безразличие охватило меня.
Наверное, Алена была права, когда говорила, что он только притворяется хорошим. Втайне от меня ходил ко мне на квартиру, рылся в моих вещах. Теперь он все знает. И теперь пришло время мне исполнить то, что начала Алена. Он должен ответить за ее смерть, за смерть папы. Он - последний из четверых.
Я вошла в дом. Так и есть. Первым делом пошел в кабинет, за пистолетом. Он не найдет его в верхнем ящике письменного стола, потому что пистолет у меня.
Он обернулся. Увидел направленный на него пистолет.
- Лера! – сказал он – Лера!
- Я не Лера, - сказала я, - я не Лера. Я – Лена. Никитина Елена Павловна.
Он смотрел на меня. И я увидела, что в его лице, в его глазах нет больше страха, только боль и недоумение. Он больше не боялся.
- Лера… – он протянул руку, - Лера, прости меня, прости меня…
Он шагнул ко мне.
Я выстрелила.
Эпилог
Это была очень долгая зима. Мутное небо, низко нависающее над серым городом, тяжело набухало рыхлыми темными тучами, неохотно пропускающими то здесь, то там, робкие солнечные лучи. Заиндевевшие тощие ветви застывших в ожидании весеннего тепла деревьев в опустевших городских парках напряженно и тонко дрожали в прозрачном мерзлом воздухе южной зимы, ее самого конца, последних февральских дней.
Он не находил себе места. Он чувствовал себя погребенным на дне этого серого города, словно под мутной толщей воды, словно на дне заброшенного гнилого колодца.
Он бродил по этому ставшему чужим, пугающе незнакомому городу как потерянный. Он больше не находил опоры. Жизнь для него остановилась, замерла в немом оцепенении с того самого мгновенья, когда раздался выстрел. Когда за его спиной зазвенело разбившееся стекло, а он стоял не в силах пошевелиться, не в силах произнести ни слова. Не от страха, страха больше не было, а от того ощущения непоправимости, невозможности изменить, исправить… повернуть время вспять. Ему хотелось закричать, хотелось броситься перед ней на колени, умолять ее о прощении, ему хотелось спасти ее от того ужаса, который по его вине заполнял ее жизнь, составлял ее существование, каждый ее день, каждый миг… Но он не крикнул, не бросился за ней… Он стоял, словно окаменев, и перед его глазами снова и снова вставало ее искаженное горем лицо, и то, как дрожал пистолет в ее руке, как после выстрела беспомощно опустились вдруг ее плечи, какой по-детски беззащитной стала ее маленькая хрупкая фигурка, как она вдруг сделала шаг вперед, протянув к нему руки, словно умоляя о чем-то, но тут же отпрянула, и резко повернувшись, исчезла в дверном проеме.
Он стоял и ждал, ждал, что она вернется, обнимет его, скажет, что прощает, что все еще можно изменить, что они будут вместе…
Но она все не шла. Он напрасно ждал ее шагов. Она не вернулась.
Долгими одинокими вечерами, прислушиваясь к каждому шороху за дверью, вздрагивая от телефонного звонка, он продолжал ждать. Но напрасно …
Напрасно он бродил по опустевшим улицам потемневшего города, всматриваясь в чужие лица…
Все было напрасно. Она исчезла… Растворилась в этих холодных темных улицах, словно ее и не было никогда.
С отчаянной решимостью он принялся за поиски. Он объездил побережье, надеясь, что найдет ее в одном из этих маленьких приморских поселков, в одном из этих беленьких домиков, похожих на тот, в котором они провели те несколько солнечных осенних дней у моря. Он не нашел ее. И только воспоминания, мучительно горькие воспоминания о тех днях, о ней… о той, которой больше не было в его жизни, с новой силой охватили его.
- Предыдущая
- 57/61
- Следующая
