Обретенный май - Ветрова Мария - Страница 3

• Предыдущая
• 3/58
• Следующая

А следующий кошмарный сон генеральша увидела спустя еще много лет, перед тем как Константина Сергеевича Панина настиг и на целых два года парализовал инсульт. Так что относительно ночных кошмаров Нины Владимировны просматривалась жесткая логика, и ей в то майское утро перед выездом за город следовало на самом деле ой как хорошо подумать, не станет ли и эта ночь началом очередного кошмара уже в реальной жизни. Разумеется, она об этом подумала. И пришла к выводу, что худшее, что может произойти — ее собственная смерть в силу и болезни, и преклонного возраста непосредственно в родных и привычных стенах панинского особняка. Нина Владимировна в Бога не верила, смерти не боялась, поскольку считала ее чем-то вроде полного, глубокого и бесчувственного сна или, если хотите, обморока. А умереть всегда хотела как раз там, в родных стенах, в окружении семьи — то бишь сыновей и Нюси… Невестки, как уже упоминалось, были не в счет. Так что отменять свое решение она не стала, сделав именно такие выводы и не подозревая, как катастрофически на этот раз ошибается.

Завершив свои размышления, генеральша почувствовала, что сердцебиение прошло, а ощущение от нехорошего сна потихонечку размылось, и окликнула Нюсю. Без помощи своей преданной и ставшей в последние годы ворчливой дуэньи она уже несколько месяцев подряд подымалась по утрам с трудом. Но все-таки иногда вставала сама, вопреки головокружению и слабости. Ей удавалось это, видимо, потому, что ни полной, ни тем более грузной Нина Владимировна никогда не была, и в свои почти восемьдесят ухитрялась сохранить стройную фигуру. Вообще ее возраст Нине Владимировне дать было довольно трудно даже сейчас, после долгой, изматывающей болезни. Конечно, седина, зато роскошные в молодости волосы, так и остались густыми и пышными. Нюся каждый раз, расчесывая ее косу, прежде чем уложить в тяжелый узел на затылке, ворчала из-за того, что Нина Владимировна носит старомодную и хлопотную прическу вместо короткой стрижки с укладкой. В молодости у ее хозяйки было очень правильное, хотя и лишенное живости лицо, сохранившее и по сей день овальную форму и довольно гладкую кожу. Темно-серые, с сизоватым отливом глаза генеральши не потеряли к старости свой редкий сочный цвет, хотя и утратили былой блеск. «Одно слово — генеральша!..» — говорила о ней Нюся, делясь впечатлениями о своей хозяйке с подружками из соседних дач. И была, несомненно, права.

В отличие от Нины Владимировны Нюся была женщиной крупной, однако необыкновенно подвижной и по-деревенски выносливой. Дело в том, что, несмотря на крестьянское происхождение, Нюся терпеть не могла загородного образа жизни и любые хлопоты, связанные с землей — в частности, с садом, окружавшим генеральский особняк. Именно от таких вот хлопот она в свое время и сбежала в столицу, испытывая к ним неизвестно откуда, а главное, от кого доставшееся ей непреодолимое отвращение. Одной из причин, заставлявшей Нюсю хмуриться в столь ласковое и яркое утро, были, разумеется, «бездельницы-девки», как она окрестила генеральшиных невесток. Мальчиков она любила беззаветно, а их жен терпеть не могла — особенно младшую.

Все это было Нине Владимировне прекрасно известно и вызывало разве что легкую ухмылку. Как всегда игнорируя Нюсино приветствие, генеральша поинтересовалась, все ли готово к предстоящему отъезду, поскольку Евгений должен был прислать за ними машину к одиннадцати утра.

— Да уж знаете, что готово. — Нюся ускорила шаг, прихватив по дороге темно-вишневый шелковый халат Нины Владимировны. — Ну а насчет дома — кто знает?.. Пока Галина там жила, я за дом спокойна была, а без нее… Будто не знаете, что сторожиха новая — пьянь и положиться на нее с достоверностью нельзя…

— Не ворчи, — сухо бросила Нина Владимировна. — Сами управимся. Дел там — всего ничего: проветрить как следует, пыль стереть да полы помыть… Продукты Женя еще вчера завез, так что…

Отсутствие на даче Гали было еще одной причиной мрачного настроения Нюси. Галя много лет подряд работала помощницей по хозяйству в соседнем особняке, и женщины крепко сдружились, часто сиживали по вечерам за самоварчиком, когда оба дома затихали, наконец-то угомонившись, и беззлобно перемывали косточки своим хозяевам. Однако в нынешнем году соседский дом был продан неизвестно кому. Гали не стало. Нюся потеряла свою закадычную подружку, а заодно и доверенное лицо, которому ежегодно поручалось следить за приведением генеральского особняка в порядок после зимней спячки.

— Чай здесь будете пить или как? — поинтересовалась Нюся, горько вздохнув.

— Или как, — усмехнулась Нина Владимировна. — Ну-ка помоги подняться, что-то спина у меня сегодня…

— Так может, отложим машину-то? — слегка оживилась Нюся.

— И думать не смей! — Нина Владимировна рассердилась не на шутку, отчего сил у нее тут же прибавилось и она самостоятельно села среди взбитых на совесть подушек.

Искусно заваренный чай с поджаренными тостами уже ждал их на кухне, и пока женщины дружно и, как издавна повелось в этом доме, молча завтракали, остатки ночного кошмара окончательно развеялись, можно сказать, выветрились из памяти Нины Владимировны.

К полудню Москва раскалилась так, словно на дворе было не начало мая, а знойная вершина лета — август. Эльвире, молча стоявшей возле давно не мытого распахнутого настежь окна, почудилось, что от асфальта подымается полупрозрачное марево, искажающее очертания редких в этот час прохожих и машин.

Кондиционеров в помещении их районного суда не было — в надежде хоть как-то разогнать пыльную духоту, царившую в кабинете, пришлось настежь распахнуть окно. Духота их помещения никуда не делась, зато к ней добавился запах бензиновых улиц… Эльвира отвернулась от окна и тут же наткнулась на любопытный взгляд молоденькой секретарши, корпевшей в своем углу над целой кипой повесток.

В этот момент дверь распахнулась и в кабинет, как всегда стремительно, вошел ее непосредственный шеф, помощником которого Эльвира работала последние пять лет. Немного бледный после заседания, он еще не успел снять свою судейскую мантию. Он никогда не спешил разоблачаться, поскольку отлично знал, что мантия ему идет. Эльвира, закусив губу, через силу улыбнулась Владимиру Павловичу. Она не сомневалась, что об ее очередном провале он уже знает, а возможно, и лично участвовал в нем, не желая обзаводиться новым помощником… Она бы ничуть не удивилась, узнав, что именно так все и обстоит. Эльвире Сергеевне Паниной было сорок пять лет, и попытка пройти комиссию, дабы получить вожделенную судейскую должность, являлась для нее последней из предпринятых до этого трех.

Кивнув в знак приветствия, шеф неожиданно положил на ближайший стол целую кипу бумаг, которые нес в свой кабинет, смежный с комнатой секретаря, и, подойдя к Эльвире, положил обе руки ей на плечи. Девчонка в своем углу, забыв про повестки, откровенно разинула рот и уставилась на них округлившимися от изумления глазами.

От неожиданности Эльвира вспыхнула до ушей и сделала попытку слегка отстраниться. Но руки шефа лежали на плечах тяжело и сильно, недостижимая для нее мантия, казалось, окутывала и ее тоже с ног до головы…

— Элечка, — голос Владимира Павловича был почти нежным, словно он собирался объясняться ей в любви. — Скажи мне, ради бога, почему ты не обратишься к Сергею Григорьевичу?.. Гордость заела?.. Но какая может быть гордость перед собственным отцом?!

— Нет… — Эльвира уже пришла в себя, убедившись, что поговорка «клин клином вышибают» действительно справедлива. Ибо последнее, что можно было ожидать от шефа сейчас — так это упоминание о ее отце. Одно изумление вышибло другим, и она вдруг успокоилась. — Это, Владимир Павлович, не гордость, а, если хотите, правило жизни…

— Ну что ж… — Шеф убрал руки с Элиных плеч и отступил назад, освобождая ей отступление к дверям. — В таком случае от меня сочувствия не ждите: уж кто-кто, а вы прекрасно знаете, что судьи — это клан, в который посторонних, пардон, не впускают… Одно дело — дочь самого Кавтуна, другое — опытный сотрудник районного суда Эльвира Сергеевна Панина… Опытнейший, умнейший, но всего лишь сотрудник…

• Предыдущая
• 3/58
• Следующая