В объятиях смерти - Корнуэлл Патрисия - Страница 44

• Предыдущая
• 44/74
• Следующая

В моем воображении рисовался человек в прихожей Берил, но я не могла разглядеть его лица или цвет его волос, только неясный силуэт и отблеск длинного стального лезвия, которым он убьет ее.

— И вот тут все начало происходить не так, — продолжал Хант. — Ее паника, ее ужас неприятны ему. Он плохо продумал эту часть ритуала. Когда она убегала, пыталась увернуться от него, когда он увидел страх в ее глазах, он окончательно осознал, что она отвергает его. Он понял, какое ужасное дело совершает, и его презрение к себе сработало как презрение к ней. Бешенство. Он уже не был властелином, в ее глазах он увидел себя-убийцу, человека низшего сорта, разрушителя. Безумный дикарь, плачущий, и режущий, и причиняющий боль. Ее крики, ее кровь были ужасны. И чем больше он разрушал и обезображивал этот храм, которому так долго поклонялся, тем труднее ему было переносить это зрелище.

Он посмотрел на меня пустым взглядом, его лицо ничего не выражало.

— Вы можете это понять, доктор Скарпетта? — спросил он.

— Я просто слушаю, — сказала я.

— Он во всех нас.

— Он испытывает угрызения совести, Эл?

— Он выше этого. Вряд ли ему хорошо от того, что он сделал, я даже сомневаюсь, понимает ли он вообще, что сделал. Он остался в смятении. В своих мыслях он не позволит ей умереть. Он восхищается ею, снова переживает встречи и представляет, что их взаимоотношения были самыми глубокими и серьезными, потому что она думала о нем перед тем, как испустить свой последней вздох, а это и есть предельная близость между людьми. В своих фантазиях он представляет, что она думает о нем и после своей смерти. Но здравая часть его рассудка не удовлетворена и разочарована. Никто не может полностью принадлежать другому, и он начинает понимать это.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Его поступок в любом случае не мог привести к желаемому результату, — ответил Хант. — И вот он не уверен в близости с Берил так же, как никогда не был уверен в близости со своей матерью. Опять сомнение. А теперь есть еще и другие люди, у которых более законные основания, чем у него, иметь какие-то взаимоотношения с Берил.

— Кто, например?

— Полиция. — Он поднял глаза на меня. — И вы.

— Потому что мы расследуем ее убийство? — спросила я, и мурашки пробежали у меня по спине.

— Да.

— Потому что она стала предметом нашей заботы, и наши взаимоотношения носят более открытый характер?

— Да.

— К чему это приведет?

— Кери Харпер мертв.

— Это он убил Харпера?

— Да.

— Почему? — Я нервно зажгла сигарету.

— То, что он сделал с Берил, было актом любви, — ответил Хант. — То, что он сделал с Харпером, было актом ненависти. Сейчас он полон ненавистью. Каждый, кто связан с Берил, — в опасности. И это то, что я хотел сказать лейтенанту Марино, полиции. Но я заранее знал, что это ни к чему хорошему не приведет. Он... Они бы просто подумали, что я не в своем уме.

— Кто он такой? — спросила я. — Кто убил Берил?

Эл Хант, сдвинувшись на край дивана, тер лицо руками, и когда он поднял взгляд, его щеки были покрыты красными пятнами.

— Джим Джим, — прошептал он.

— Джим Джим? — переспросила я в недоумении.

— Не знаю. — Его голос надломился. — Это имя все время звучит у меня в голове, звучит и звучит...

Я сидела очень тихо.

— Очень давно, когда я был в больнице «Вальгалла»...

— В отделении судебно-медицинской экспертизы? — прервала я его. — Этот Джим Джим был пациентом больницы в то время, когда ты был там?

— Я не уверен. — Его глаза отразили надвигавшуюся бурю чувств. — Я слышу его имя и вижу это место. Мои мысли уплывают в те мрачные воспоминания. Как будто меня засасывает в трубу. Это было так давно. Очень многое стерлось. Джим Джим. Джим Джим. Как пыхтение поезда. Непрекращающийся звук. У меня болит голова от этого звука.

— Когда это было? — настойчиво спрашивала я.

— Десять лет назад! — крикнул он.

Хант не мог тогда работать над своей диссертацией, — поняла я. Ему тогда не было еще двадцати лет.

— Эл, — сказала я, — ты не занимался исследованиями в судебном отделении. Ты был там пациентом, да?

Он закрыл лицо руками и заплакал. Когда он наконец кое-как успокоился, то отказался говорить что-нибудь еще. Очевидно, он был глубоко подавлен, я, промямлив, что опаздывает на встречу, почти бегом выскочил за дверь. Мое сердце бешено колотилось и никак не хотело успокаиваться. Я приготовила себе кофе и принялась ходить взад и вперед по кухне, пытаясь сообразить, что же делать дальше.

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть.

— Кей Скарпетту, пожалуйста.

— Я у телефона.

— Это Джон из компании «Эмтрак». Я наконец получил нужную вам информацию. Давайте посмотрим... Стерлинг Харпер брала билет туда и обратно на поезд «Вирджиния» на двадцать седьмое октября и должна была вернуться тридцать первого. По моим данным, она была в поезде, или, по крайней мере, кто-то по ее билету там был. Вас интересует время?

— Да, пожалуйста, — попросила я и записала то, что он мне продиктовал. — А станции?

— Станция отправления — Фредериксбург, назначения — Балтимор.

Я позвонила Марино. Его не было на месте. Уже вечером он перезвонил мне со своими собственными новостями.

— Мне нужно приехать? — спросила я, его новость ошеломила меня.

— Не вижу смысла в этом. — Голос Марино заполнял телефонную трубку. — Никаких сомнений нет в том, что он сам это сделал. Он написал записку и приколол ее к трусам. Написал, что ему жаль и что он больше не может это выносить. Вот практически и все. Ничего подозрительного на месте нет. Мы уже собираемся его увозить. К тому же доктор Коулман здесь, — добавил он, имея в виду одного из наших местных медицинских экспертов.

Вскоре после того как Эл Хант ушел от меня, он приехал к себе — в свой кирпичный колониальный дом на Гинтер-Парк, где жил вместе с родителями, взял бумагу и ручку из кабинета своего отца, спустился по лестнице в подвал и снял с себя узкий черный кожаный ремень. Он оставил свои ботинки и брюки на полу. Когда его мать через какое-то время спустилась вниз с охапкой грязного белья, она обнаружила своего единственного сына висящим на трубе в прачечной.

После полуночи пошел ледяной дождь, и к утру мир стал стеклянным. В субботу я оставалась дома, в голове у меня проскакивали обрывки разговора с Элом Хантом, вспугивая мои мысли, как подтаявший лед с треском падающий на землю за окном. Я чувствовала себя виноватой. Как любой другой смертный, когда-либо соприкасавшийся с самоубийством, я пребывала в ложной убежденности, что могла каким-то образом остановить его.

Мысленно я добавила его к списку — четыре человека умерли. Хотя две смерти были явно жестокими убийствами, а две нет, эти дела все же как-то связаны между собой. И связаны, возможно, яркой оранжевой нитью. В субботу и воскресенье я работала в своем домашнем кабинете, поскольку мой служебный кабинет только напоминал бы мне, что я пока не у дел, во мне не нуждались. Работа продолжалась без меня. Люди общались со мной, а затем умирали. Уважаемые коллеги — главный прокурор, например, — хотели получить ответы на свои вопросы, а мне нечего было им ответить.

Я вяло сопротивлялась единственным способом, который знала, — сидела за своим домашним компьютером, делая записи, и сосредоточенно изучала справочники. И еще я много звонила по телефону.

Марино я увидела только в понедельник утром, когда мы встретились на станции Эмтрак железной дороги Стейплз-Милл. Вдыхая густой зимний воздух, согреваемый моторами и пахнущий маслом, и пройдя между двумя поездами, ожидавшими отправления, мы нашли наши места в последнем вагоне и продолжили разговор, начатый на улице.

— Психиатр Ханта, доктор Мастерсон, был не слишком разговорчив. — Я осторожно поставила пакет, который держала в руках. — Но я подозреваю, что он помнит Ханта гораздо лучше, чем хочет показать.

• Предыдущая
• 44/74
• Следующая