Точка отсчета - Корнуэлл Патрисия - Страница 21

• Предыдущая
• 21/108
• Следующая

Я уснула только на следующее утро во взятой напрокат машине, а когда проснулась, то по обе стороны дороги тянулись поля пшеницы и поднимались силосные башни. Мелькавшие за окном деревья, похоже, помнили Гражданскую войну. Марино сидел за рулем, и мы проезжали мимо растянувшихся на многие сотни акров невозделанных полей, огражденных колючей проволокой, телефонных столбов и двориков с почтовыми ящиками, раскрашенными в цвета американского флага. Пруды и речушки, фермы и пастбища, заросшие густой высокой травой, сменяли друга. То и дело попадались небольшие домики с покосившимися заборами и полощущимся на ветру застиранным бельем.

Прикрыв ладонью зевок, я отвернулась от Марино, потому что всегда считала проявлением слабости даже малейший намек на усталость или скуку. Через несколько минут мы свернули на шоссе номер 715, или, как его еще называли, Бивердамскую дорогу, и тут нам стали все чаще встречаться коровы, невнятного серого цвета амбары и сломанные, словно вросшие в землю трактора. Владелица Совиной фермы жила в большом доме из белого кирпича, окруженном необозримыми полями и бесконечными заборами. Судя по дощечке на фронтоне, дом был построен в 1730 году. Рядом с домом виднелся бассейн, а спутниковая тарелка на стене выглядела достаточно внушительной, чтобы принимать сигналы из других галактик.

Мы еще не вышли из машины, как навстречу нам поспешила Бетти Фостер, женщина лет пятидесяти, с четкими, выразительными чертами лица и глубокими морщинами, которые нередки у людей, проводящих много времени на солнце. Длинные седые волосы собраны в пучок. Несмотря на возраст, двигалась миссис Фостер легко, пружинисто, а рукопожатие ее было крепким и уверенным. В больших карих глазах, как мне показалось, затаилась боль.

— Я — Бетти, — сказала она. — А вы, должно быть, доктор Скарпетта и капитан Марино.

Быстрая и энергичная, она и одета была соответственно, в джинсы и джинсовую безрукавку. Истертые старые ботинки покрывал слой пыли, на подошвы налипла грязь. За несомненно искренним гостеприимством тем не менее чувствовались некоторое напряжение и даже скованность, как будто наш визит застал госпожу Фостер врасплох и она не знала, с чего начать.

— Кеннет во дворе. Он ждет вас. И вот что я вам сразу скажу: он очень расстроен. Кеннет любил своих лошадей, всех до единой, и, конечно, его ужасно огорчило, что в доме кто-то погиб.

По пыльной узкой дороге мы направились к конюшне.

— Какие у вас с ним отношения? — спросил Марино.

— Я выращиваю и тренирую его лошадей. Уже много лет. С тех самых пор, как он вернулся в Уоррентон. Морганы[10]  у него лучшие во всем штате.

— Он отдает вам своих лошадей? — поинтересовалась я.

— Иногда. Может купить у меня годовалого жеребенка да и оставить на пару лет, чтобы я его подрастила. А потом переводит в свою конюшню. Выращивает скаковых, а потом продает, когда они уже готовы к скачкам. Я и сама часто бываю у него на ферме, два, а то и три раза в неделю.

— А разве у него нет конюха?

— Последний ушел несколько месяцев назад. С тех пор почти всю работу Кеннет делает сам. Да и нанять кого-то не очень легко. Ему приходится быть осторожным.

— Хотелось бы побольше узнать о последнем конюхе, — сказал, делая пометки в блокноте, Марино.

— Приятный пожилой мужчина, но у него что-то серьезное с сердцем.

— Одна лошадь, похоже, уцелела, — заметила я.

Женщина промолчала, а мы тем временем подошли к большому амбару из красного кирпича с предостерегающей табличкой «Осторожно, собака».

— По-моему, жеребенок лет двух, — добавила я. — Вороной.

— Он или она?

— Не знаю. Не смогла определить.

— С белым пятнышком на лбу?

— Так близко я не подходила.

— Ну, у Кении был жеребчик по кличке Песня Ветра. Его мать, Ветер, участвовала в дерби и пришла последней, но уже то, что ее туда допустили, говорит о многом. Отец выиграл несколько скачек. Так что этот конек был, наверное, самым дорогим в конюшне Кеннета.

— Похоже, ему удалось каким-то образом вырваться, — сказала я.

— Надеюсь, он не бегает там сам по себе.

— Полиции о нем уже сообщили.

Марино не проявил к выжившему жеребенку ни малейшего интереса.

Во дворе нас встретили стук копыт, кудахтанье цесарок и горделивые крики бантамских петухов. В воздухе висела густая красноватая пыль, поднятая копытами гнедой кобылы моргановской породы. Во всаднике, восседавшем в английском седле, я узнала Кеннета Спаркса, хотя и впервые видела его в грязных джинсах и сапогах. Держался он превосходно, а когда встретил мой взгляд, то не подал и виду, что узнал меня. Я сразу поняла, что наше появление его не обрадовало.

— Мы можем где-то поговорить? — спросила я, повернувшись к Фостер.

— Да, там, снаружи, есть стулья, — ответила она. — Или можете пройти в мой офис.

Спаркс, развернувшись, несся по направлению к нам, и куры, распустив крылья, с кудахтаньем разбежались в стороны.

— Знаете ли вы что-нибудь о женщине, которая, возможно, находилась в его доме в Уоррентоне? — спросила я, когда мы выходили на улицу. — Может быть, видели кого-то, когда приезжали ухаживать за лошадьми?

— Нет.

Мы расположились на пластиковых стульях, развернув их к лесу.

— У Кеннета бывало немало подружек, — заметила Фостер, — и я не всегда о них знала. — Она оглянулась. — Если не считать Песню Ветра, то у Кеннета осталась сейчас только одна лошадь. Черный Опал. Или просто Пал.

Мы с Марино тоже повернулись. Спаркс спешился и, потрепав лошадь по шее, отдал поводья одному из конюхов.

— Молодец, Пал, хорошо поработал.

— А почему Черный Опал не был в его конюшне? — спросила я.

— Ему три года, и я еще не всему его обучила. Вот почему он здесь, везунчик.

На мгновение лицо Фостер исказилось, в глазах блеснули слезы. Она отвернулась, откашлялась и поднялась со стула. Спаркс уже шел к нам, на ходу поправляя ремень и джинсы. Мы с Марино тоже поднялись и поздоровались с ним за руку. Его линялая красная рубашка промокла от пота, лицо Спаркс вытер желтой банданой, которую снял с шеи.

— Пожалуйста, садитесь, — любезно предложил он, как будто даровал нам аудиенцию в собственном кабинете.

• Предыдущая
• 21/108
• Следующая