Еретик - Корнуэлл Бернард - Страница 10

• Предыдущая
• 10/86
• Следующая

— Только лицо у него злое, — добавила она. — Как хотите, а есть в нем что-то дьявольское.

После этих слов женщина торопливо осенила себя крестным знамением.

Когда священник, консул и два стражника зашли в церковь, монах по-прежнему лежал ниц перед алтарем, раскинув руки крестом. Громкого топота подбитых железом сапог по каменным плитам нельзя было не расслышать, но он не шелохнулся и не заговорил.

— Paire? — тревожно окликнул лежащего священник Кастийон-д'Арбизона.

Он говорил на окситанском, и монах не ответил.

— Святой отец? — повторил местный клирик по-французски.

— Ты доминиканец? — вмешался консул, не дожидаясь, когда незнакомец ответит на робкое обращение отца Медоуза. — Отвечай же!

Он спрашивал тоже по-французски, и строгим тоном, как подобало видному горожанину Кастийон-д'Арбизона.

— Ты доминиканец?

Закончив молиться, монах в следующую секунду сложил над головой вытянутые руки, помедлил еще мгновение и, встав наконец с пола, обернулся к представителям городка.

— Я проделал долгий путь, — властно произнес он, — и мне требуется постель, пища и вино.

Консул повторил свой вопрос:

— Ты доминиканец?

— Я следую путем благословенного святого Доминика, — подтвердил брат. — Вино не обязательно должно быть хорошим, пища подойдет та, какую едят у вас последние бедняки, а для постели достаточно простой соломы.

Консул в нерешительности помолчал. Монах был рослый, судя по всему, сильный — поневоле оробеешь, однако консул, человек богатый, влиятельный и всеми уважаемый, взял себя в руки и заговорил свысока.

— Очень уж ты молод для монаха, — попытался он уличить пришельца.

— Годы не помеха тому, чтобы славить Господа, — ответствовал доминиканец, — и Ему угодно, чтобы иные люди с юных лет предпочитали крест мечу. Я могу заночевать в конюшне.

— Твое имя? — требовательно спросил консул.

— Томас.

— Английское имя!

В голосе консула прозвучала тревога, и двое сержантов подняли на изготовку свои длинные жезлы.

— Фома, если тебе так удобнее, — промолвил монах, которого, похоже, городские стражники с их палками ничуть не испугали. — Так меня нарекли при крещении. Если ты помнишь, так звали беднягу-апостола, усомнившегося в чудесном воскрешении нашего Спасителя. Если ты, в отличие от него, чужд сомнения, то я завидую тебе и молю Господа, чтобы он и мне даровал такую уверенность.

— Ты француз? — спросил консул.

— Я норманн, — ответил монах, потом кивнул: — Да, конечно француз. — Он посмотрел на священника. — Ты говоришь по-французски?

— Да, — нервно отозвался священник. — Немного. Чуть-чуть.

— Тогда будет ли мне позволено нынче вечером вкусить хлеб в твоем доме, отец?

Консул вмешался и, не дав отцу Медоузу ответить, велел священнику дать монаху книгу. Книга была старинная, источенная червями, завернутая в мягкую черную кожу.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил доминиканец.

— Прочти-ка что-нибудь из этой книги.

Консул приметил, что руки брата в шрамах, а пальцы слегка скрючены, и подумал, что такое увечье более естественно для солдата, нежели для клирика.

— Читай вслух, — настаивал он.

— А сам не можешь? — с насмешкой спросил монах.

— Могу я читать или нет, — проворчал консул, — это не твое дело. Зато наше дело — проверить, знаешь ли ты грамоту. Коли ты не монах, то ничего не прочтешь. Так что давай читай!

Доминиканец пожал плечами, открыл наугад страницу и помолчал. Его молчание усилило подозрения консула, уже поднявшего руку, чтобы дать знак сержантам, но тут монах начал читать. У него оказался приятный голос, уверенный и сильный, и латинские слова полились мелодично, отдаваясь эхом от расписанных стен церкви. В следующий миг консул поднял руку, чтобы брат замолчал, и вопросительно посмотрел на отца Медоуза.

— Ну?

— Он читает хорошо, — робко пробормотал отец Медоуз.

Собственная латынь священника была далека от совершенства, и ему не хотелось признаваться в том, что он в гулких звуках не совсем разобрал слова, хотя, вне всякого сомнения, убедился в том, что доминиканец и вправду грамотей.

— Ты знаешь, что это за книга? — спросил консул.

— Я полагаю, — сказал монах, — это житие святого Григория. Этот отрывок, как ты несомненно понял, — заметил он с ноткой сарказма, — описывает мор, каковой падет на тех, кто дерзает нарушить Господни заветы.

Он обернул мягкую черную обложку вокруг книги и протянул ее священнику.

— Ты, очевидно, знаешь, что эта книга называется «Flores Sanctorum».

— Как не знать!

Священник взял книгу и кивнул консулу.

Но консула все еще одолевали сомнения.

— У тебя все руки искалечены и нос перебит, — заметил он. — Где это тебя угораздило?

— Это в детстве, — ответил монах, вытянув руки. — Мне приходилось спать вместе со скотиной, и меня потоптал бык. А нос мне сломала матушка, когда учила уму-разуму сковородкой.

Такое обыденное объяснение консулу показалось правдоподобным, и он несколько успокоился.

— Сам понимаешь, святой отец, — сказал он монаху, — нынче такое время, что с людьми пришлыми надобно держать ухо востро.

— Даже со служителями Господа? — язвительно уточнил монах.

— Всегда надо убедиться наверняка, — пояснил консул. — Из Оша к нам недавно прислали сообщение, где говорится о появившемся в окрестностях отряде англичан. Никто не знает, куда они поскакали.

— Нынче ведь перемирие, — заметил доминиканец.

— Когда это англичане соблюдали перемирие?

— Если это вообще англичане, — презрительно скривился монах. — В последнее время любую шайку разбойников с большой дороги принимают за англичан. У вас тут есть стража. — Он указал на сержантов, которые не знали французского и не понимали ни слова. — Есть церкви и священники, так что же вам бояться каких-то там бандитов?

— Это банда англичан, — упорствовал консул. — У них были боевые луки.

— Однако, как бы там ни было, для меня это ничего не меняет. Повторяю: я проделал долгий путь, устал, проголодался и истомился от жажды.

— Отец Медоуз позаботится о тебе, — сказал консул.

Он подал знак своим сержантам и, сопровождаемый ими, вышел из церкви на маленькую площадь.

— Беспокоиться не о чем! — объявил консул толпе. — Наш гость — монах. Божий человек.

Маленькая толпа разошлась. Сумерки окутали церковную колокольню и сомкнулись вокруг крепостных стен замка. В Кастийон-д'Арбизон пришел божий человек, и городок мог спокойно спать.

Божий человек, уминая капусту с бобами и соленым беконом, рассказал отцу Медоузу, что он совершил паломничество к гробнице Святого Иакова, что в Сантьяго-де-Компостела, в Испании, и теперь держит путь в Авиньон за новыми распоряжениями от начальников. Никаких отрядов, ни английских, ни чьих-то других, ему по дороге не попадалось.

— Мы не видели англичан уже многие годы, — промолвил отец Медоуз, поспешно сотворив крестное знамение, чтобы отвратить упомянутое зло, — хотя до этого они у нас похозяйничали.

Монах, уминавший капусту, не проявил к этому известию ни малейшего интереса.

— Мы платили им подати, — продолжил отец Медоуз, — но потом они ушли, и ныне наш сеньор — граф де Бера.

— Надеюсь, он благочестивый человек, — сказал Томас.

— О, очень набожный, — заверил его священник. — У него в церкви хранится солома из Вифлеема, из яслей младенца Иисуса. Вот бы посмотреть, хоть краешком глаза!

— А в вашем замке, наверное, стоит его гарнизон? — между делом поинтересовался монах, проигнорировав более интересную тему о соломе, служившей ложем младенцу Иисусу.

— Конечно, — подтвердил отец Медоуз.

— И эти солдаты ходят к мессе?

Отец Медоуз замялся, но соврать так и не решился, а потому остановился на полуправде.

— Некоторые ходят.

Монах отложил деревянную ложку и устремил на смущенного священника строгий взгляд.

— Сколько их? И сколько же человек ходят к мессе?

• Предыдущая
• 10/86
• Следующая