Мистер Слотер - Маккаммон Роберт Рик - Страница 9

— У меня были расходы.

За ботинки еще предстояло заплатить в четыре взноса. За последний костюм он расплатился наполовину и до сих пор был должен Бенджамену Оуэлсу за рубашки, но так хороши они были, эти рубашки, с меловой белизной и синевой птичьих яиц, с кружевами спереди и на манжетах. И притом — последняя мода для молодых людей со средствами. Как же их не купить, если хочешь произвести впечатление?

— Твои дела касаются только тебя, — сказал Грейтхауз, шагая вместе с Мэтью к выходу из таверны. — Пока не начинают вынимать деньги из моего кармана. Ты же знаешь, я веду счет.

Они уже были у самой двери, как вдруг из-за стола, где она сидела с подругами, встала женщина средних лет с острым носом, в мелких седых кудряшках под лиловой шляпкой, и поймала Мэтью за локоть.

— Ой, мистер Корбетт! Одно только словечко!

— Да, мадам?

Он знал миссис Айрис Гарроу, жену купца Стивена Гарроу с угла улицы Дюк-стрит.

— Я хотела попросить вас надписать мне другой экземпляр «Уховертки», это можно? Мне неудобно даже рассказывать, но тем, что был, Стивен случайно убил таракана. Я ему чуть уши не оторвала!

— Буду счастлив, мадам.

— А новых приключений нет? — замирая заранее, спросила другая дама — Анна Уиттеккер, жена олдермена из управления доков.

— Нет, — ответил за него Грейтхауз с такой силой, что чашки звякнули на столике. Взяв Мэтью за локоть, он подтолкнул его к двери. — Всем всего хорошего!

На Нассау-стрит гулял прохладный ветерок, сияло серебристое солнце. Мэтью подумал: можно быть сегодня знаменитостью — а завтра по твоему имени размажут таракана. Лучше носить красивую одежду, высоко держать голову и купаться в славе, пока она есть.

— И еще одно, — сказал Грейтхауз, останавливаясь. Они недалеко ушли от двери Салли Алмонд. — Я хочу знать, насколько разумен Зед. Насколько, например, он понимает по-английски. Насколько быстро его можно обучить. Ты мне можешь в этом помочь.

— Чем? — спросил Мэтью и тут же понял, что пожалеет о своем вопросе.

— Знакомством с учительницей, — пояснил Грейтхауз. Мэтью не спешил с ответом, и он уточнил: — Которая помогает учителю Брауну. В школе.

Ну, конечно, Берри Григсби. Мэтью отступил в сторону, пропуская запряженную быком телегу, направлявшуюся к рынку.

— Я хочу знать ее мнение. Приходи со своей подругой в Сити-Холл сегодня к четырем часам. В мансарду Мак-Кеггерса.

— Вот она будет в восторге!

Мэтью представил себе Берри в мансарде, где Мак-Кеггерс хранит свои скелеты и омерзительные реликвии ремесла коронера. Вылетит она оттуда, как ядро из двенадцатифунтовой пушки.

— Восторг ее мне не нужен, и твой тоже. Просто будьте там вовремя. — Грейтхауз прищурился, посмотрел на север вдоль Нассау-стрит. — Есть у меня одно дело, и оно может отнять время. Полагаю, у тебя найдутся сегодня занятия, не требующие риска для жизни?

— Что-нибудь отыщется.

Всегда есть подробные отчеты о старых делах, которые Мэтью привык писать. Из того, кто был клерком, такую привычку уже не вытравить.

— Значит, в четыре часа.

И Грейтхауз зашагал на север навстречу утреннему движению.

Мэтью смотрел ему вслед. «Есть у меня одно дело». Грейтхауз вышел на охоту — Мэтью почти что видел, как он нюхает воздух. Человек в своей стихии, волк среди овец. Значит, ведет дело? А кто клиент? Очевидно, Грейтхауз держит это в тайне. Ну, и у Мэтью тоже есть тайна. Даже две: кровавая карта и размер долга.

Ну, и третья тайна тоже.

«Со своей подругой», — сказал Грейтхауз.

Могло бы быть и больше, подумал Мэтью. Но в его положении, при его опасной профессии, когда над ним тяготеет кровавая карта…

Подруга — вполне сойдет.

Проводив взглядом Грейтхауза, Мэтью повернул на юг, пошел к номеру седьмому по Стоун-стрит, где ему предстояло провести утро за писанием дневника и время от времени отмечать звуки, которые могли бы быть далеким хохотом исчезающих призраков.

Шли по синему небу облака, и солнечный свет заливал деревни и холмы, окрашенные багрянцем, золотом и медью. Шел своим путем очередной день, шли своим путем дела Нью-Йорка. Мимо Устричного острова шел кораблик под белыми парусами, направляясь в Большие Доки. Разносчики продавали с тележек сласти, хрустящие чипсы и жареные каштаны. Торговля велась бойко — публику привлекали к товару молодые девицы, танцевавшие под трещотки бубнов. Один мул решил проявить силу воли, таща по Бродвею телегу с кирпичами, и застыл в неподвижности, из-за чего тут же образовалась пробка, четверо мужиков подрались, и их пришлось разливать водой. Ирокезы, прибывшие в город небольшой группой продавать оленьи шкуры, смотрели на представление с серьезными лицами, но все же посмеивались, прикрываясь ладонями.

Несколько женщин и затесавшийся в компанию мужчина бродили по кладбищу за чугунной оградой церкви Троицы. Там, в тени желтеющих деревьев, приносили цветок или тихое слово любимому, покинувшему земную юдоль. Впрочем, времени здесь проводили немного, ибо знали: Господь с распростертыми объятиями принимает достойных, а живым следует жить.

С лодок на реках тянули сети, сверкающие окунем, алозой, камбалой и снэппером. Паром между причалом Ван-Дама на Кинг-стрит и пристанью на той стороне Гудзона в Вихокене непрестанно сновал через реку, перевозя торговцев и путешественников, которым иногда приходилось убеждаться, что ветры и течения даже такую простую поездку могут превратить в трехчасовое приключение.

На другом краю города горели многочисленные светильники коммерции — от горна кузнеца до печи гончара, горели ярко весь день, расписываясь на небе дымами с перьев труб. Ближе к земле работали строители, возводя дома, и двигалась на север цивилизация. Грохот деревянных колотушек по сваям и визг пил не прекращался ни на секунду, а самые давние голландские поселенцы с тоской вспоминали добрые старые тихие дни.

Особенный интерес представлял тот факт, что новый мэр, Филипп Френч, был коренастым мужчиной, поставившим себе целью замостить булыжником как можно больше городских улиц. И эта деятельность тоже распространялась на север за Уолл-стрит, но на нее требовались деньги из казначейства, и потому все застряло на стадии бумажной подготовки у губернатора лорда Корнбери, которого последние дни редко видали на публике вне стен его особняка в форте Уильям-Генри.

Все эти события составляли фон жизни Нью-Йорка. В том или ином виде или обличье они повторялись так же верно, как рассвет и закат. Но того события, что происходило сегодня в четыре часа по серебряным часам Мэтью, прежде еще не бывало: Берри Григсби по узким ступеням Сити-Холла восходила в мансарду, в царство Эштона Мак-Кеггерса.

— Осторожнее, — предупредил Мэтью, когда она оступилась, но через две ступеньки сам споткнулся и вынужден был ухватиться за ее юбку, чтобы не упасть.

— Я вас прощаю, — сказала она ему сухо и высвободила юбку, а рука Мэтью сама убралась со скоростью птицы, случайно севшей на горящий утюг. Берри все с той же грацией повернулась и пошла дальше, к двери на самом верху. Оглянулась на Мэтью, он кивнул, и она постучала в дверь — как он ей и говорил.

Отношения между ними последнее время стали, как мог бы сказать решатель проблем, запутанными. Обоим было известно, что дед пригласил Берри из Англии, чтобы найти для нее если не позицию, то партию. И в первой строке кандидатов в женихи, по крайней мере в коварном уме Григсби, стоял некий нью-йоркский житель по фамилии Корбетт, а потому Мэтью получил приглашение превратить молочную в свою резиденцию, наслаждаясь совместными трапезами и обществом клана Григсби, от которого его отделяло всего несколько шагов. «Ну покажи ты ей город, — нудил Григсби. — Своди ее пару раз на танцы, не умрешь же ты от этого».

Вот тут Мэтью не был уверен. Последний кавалер Берри, его друг и партнер по шахматам Ефрем Оуэлс, сын того самого портного, как-то вечером, провожая Берри домой, провалился в сусличью нору и повредил ногу. Теперь с танцами было покончено хотя бы до тех пор, пока не спадет опухоль. Но где бы ни встречал сейчас Мэтью своего друга — за столиком в «Галопе» или с костылем на улице, у Ефрема сразу круглились глаза за очками, и он хотел узнать, во что сегодня была одета Берри, куда она шла, говорила ли она что-нибудь о нем, и так далее, и так далее.