Смягчающие обстоятельства - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/100
• Следующая

— Когда вы выписались из больницы? — спросил я напоследок, чтобы заполнить паузу между окончанием допроса и прощанием.

— Позавчера. Еще с неделю амбулаторное лечение. Ужасно надоело. Невезучий у меня этот год — третий раз по врачам: уколы, лекарства.

— Почему третий?

— Что?

Переспросила она довольно естественно, но что тут переспрашивать?

— Почему третий раз вы обращаетесь к врачам? Что с вами случалось первые два раза?

— Ах, вот вы о чем.

Нежинская легко поправила прическу. Умышленно сделанная пауза?

— Не так давно я попала в аварию. Переходила улицу — на Фонарной, напротив промтоварного, там стояла очередь, давали какую-то ткань красивую, думаю, дай посмотрю. Ну, и угодила под машину. Хорошо, водитель затормозить успел — ушибы, синяки, легкое сотрясение мозга. Провалялась в клинике почти месяц. И вот опять.

— А второй раз?

Нежинская непонимающе посмотрела на меня.

— В связи с чем вы второй раз попали к врачам?

— Ну… После аварии меня отвезли в травмопункт, оттуда я ушла, домой, а потом стало хуже, пришлось лечь в больницу. Вот я и считаю — два раза.

У меня снова возникло двойственное ощущение, такое же, как при прослушивании фонограммы.

Смотрит Нежинская открыто, голос искренний, убеждающий, а объяснение какое-то совершенно беспомощное и явно не правдоподобное. Так могла бы отвечать девочка шестнадцати лет, а она, совсем непохожа на наивную простушку, скорее наоборот, в Марии Викторовне чувствуется этакая искушенность.

Если человек врет, он прокалывается на мелочах, второстепенных деталях. Но сейчас речь даже не о второстепенном — посторонний вопрос, не имеющий отношения к делу, официальный протокол уже составлен и подписан… Непонятно.

На прощание Нежинская еще раз улыбнулась, и я проводил ее до двери, хотя вообще не имею такой привычки и сейчас тоже не собирался этого делать.

Черт возьми, как ей удаются подобные штуки? Флюиды какие-то, биотоки, неотразимое обаяние?

Нежинская, безусловно, располагала к себе, и чего я цеплялся к ней со всякими глупыми вопросами? Сколько раз попадала в больницу, да как лечилась, да какая авария… Кстати!

Если бы меня спросили, я вряд ли смог бы объяснить, зачем позвонил в ГАИ и запросил данные по наезду на пешехода у промтоварного магазина. Но я это сделал и получил ответ, что в текущем году ни одного подобного происшествия на улице Фонарной не зарегистрировано.

Неужели соврала? Но зачем?!

Я набрал номер травматологического пункта. Здесь подтвердили: да, три месяца назад с автодорожного происшествия доставлена гражданка Нежинская. Ей оказана первая помощь, выписано направление на госпитализацию.

Странно. Раз пострадавшая госпитализирована, авария не могла не попасть в сводку происшествий и учеты ГАИ. Возникшее противоречие следовало разрешить.

«А нужно ли? — спросил я сам себя. — Какое мне дело до этой аварии, до полноты учета происшествий госавтоинспекцией, до противоречий, не имеющих отношения к выстрелу в окно квартиры Нежинской? Этак можно закопаться по уши и никогда в жизни не переварить обильный поток лишней информации!»

Тем более что полезных данных у нас практически нет. Я полистал дело.

Да, такого у меня еще не было. Ну понятно, неудачи, топтание на месте, досадные, а иногда извинительные ошибки — это, конечно, случается. Но чтобы совсем ничего… Груда скользких, округлых, выскальзывающих из рук разрозненных фактиков, не имеющих прямого отношения к делу. Довольно пухлая папка — все равно что пустая.

Оставалось рассчитывать, что по месту работы Нежинской удастся установить какие-нибудь новые обстоятельства. Но, честно говоря, я на это не очень надеялся.

Научно-исследовательский институт проблем передачи информации размещался в новом четырехэтажном здании кубической формы. Войдя в вестибюль, можно было сразу определить, что оборонной тематикой здесь и не пахнет: ни турникетов, ни охраны с револьверными кобурами — обычная деревянная стойка, за которой подслеповатый вахтер мирно читает газету. Все как два месяца назад.

Заместитель директора до науке пояснил, что работами закрытого характера институт не занимается и в ближайшие двадцать лет заниматься, очевидно, не будет.

Тогда я спросил, какой перспективный метод разрабатывается в этих стенах в настоящее время. С равным успехом можно было посадить Кабаргину за шиворот разъяренную пчелу. Он буквально подскочил в своем глубоком кресле, покрылся красными пятнами и даже раздулся от возмущения.

— Перспективный метод?! Ха-ха-ха! Чушь, а не метод! Это всего лишь самореклама Элефантова!

— Элефантова? — удивленно переспросил я. Именно он и сообщал о «Призраках».

— Вы тоже о нем слышали? Вот дела! Занижается глупостями, а ведь умеет себя подать — звонят, пишут, за опытом приезжают! Моя бы воля — давно бы от него избавился. Если бы не директор… Хотя я предостерегал Илью Васильевича: сомнительные занятия, от них за версту мистикой отдает, лженаукой, если что — неприятностей не оберешься. За идейные ошибки и руководителя по головке не погладят…

Мне с трудом удалось перебить Кабаргина. Немного успокоившись, он рассказал, что Элефантов с разрешения директора внепланово занимается разработками передачи мыслей на расстоянии, набрал себе всяких шарлатанов и уверяет, что добился определенных результатов. Более того, пишет о своих «трудах» — Кабаргин презрительно выделил это слово — статьи, некоторые даже протащил в серьезные журналы, выступает на конференциях и совершенно неосновательно пожинает лавры.

— Прибор какой-то там придумал, только все это липа, новый вариант вечного двигателя!

Подробности меня не интересовали, и следующий вопрос я задал, что говорится, для души:

— А почему вы вообще заговорили об Элефантове? Я спрашивал о перспективном методе, а не о шарлатанах.

Кабаргин помолчал, переваривая вопрос и отыскивая в нем скрытый смысл, потом понял и покраснел.

Теперь я стал его недругом: прозорливость подобного рода не прощают.

На следующий день вызвал семерых сослуживцев Нежинской, одного за другим.

Элефантов, Спиридонов, Громов, Зелинский, Трифонова, Сигналова, Кузина.

Все они ничего не знали о происшествии с Нежинской. Ее отсутствие на работе объясняли обострением травмы, полученной в недавней автоаварии.

Понятия не имели, кому могло понадобиться в нее стрелять.

Высокий, костистый, чуть сутуловатый Элефантов, как и при первой встрече, произвел на меня хорошее впечатление. Умные глаза, высокий с залысинами лоб мыслителя, интеллигентные манеры.

— Не поймали бандитов? — вяло поинтересовался он. — Скорей бы: какой только чепухи не болтает обыватель…

За прошедшее время он изменился: сник, утратил оптимизм и жизнерадостность, на вопросы отвечал нехотя, как бы через силу. Да и внешне — осунулся, круги под глазами… болеет? Или затравили, перегорел? Если так, жаль — не видать ему лаврового венка!

Спиридонов. Одет безвкусно, хотя с претензией, опухшие глаза, тонкие, только начинающие пробиваться прожилки на картофелеобразном носу. Пьет?

Похоже… Старается говорить значительно, дабы произвести впечатление.

Мне показалось: он пытается дать понять, что гораздо более осведомлен о происшедшем. Скорее всего играет — «для авторитета».

Громов — педантичный, аккуратный, в очках. Долго думает, прежде чем что-то сказать, немного насторожен, нервничает. С чего бы? Хотя кому приятно получить вызов на допрос? Отвечает односложно, избегает расширенных ответов. Когда речь зашла о работе, оживился, стал разговорчивее, но ненадолго. В обыденной жизни он, очевидно, ни рыба ни мясо.

Зелинский — высок, красив, наряден, надушен. Аккуратно подстриженные усики, платочек в нагрудном кармане. Держится непринужденно, охотно вступает в контакт. Не боится суждений. О работе (интересная, но перспективы нет и платят мало), о коллегах (Элефантов молодец — нащупал жилу и роет, только бы пусто не оказалось), о начальстве (Курочкин — невежда, свежую мысль придушить готов, если, правда, в соавторы не пригласят). С изрядной долей сарказма. Женщины его, наверное, любят.

• Предыдущая
• 19/100
• Следующая