В день пятый - Хартли Эндрю Джеймс - Страница 29

• Предыдущая
• 29/96
• Следующая

Хейес выслушал его не перебивая, затем сказал:

— Я передам все это сенатору. Сам просто не имею права начать наводить справки.

— Спасибо, — поблагодарил его Томас.

— В настоящий момент сенатор на совещании, — продолжал Хейес. — Я попрошу его перезвонить вам… часа через три.

— Отлично, — сказал Томас, обливаясь потом и чувствуя себя неуютно. — Спасибо.

— Вот что еще, мистер Найт, — остановил его Хейес.

— Да?

— Постарайтесь не брать это в голову. Сенатор Девлин — очень влиятельный человек.

— Я знаю.

— Как держится отец Джим?

— Кажется, неплохо. А что? — Этот вопрос застал Томаса врасплох.

— Да так, ничего, — ответил Хейес. — Должен заметить, нелегкая у него работенка. Последние шесть месяцев выдались очень непростыми, особенно с этим делом о выселении…

— Что за дело?

— Вы ничего не слышали? — Хейес внезапно потерял былую самоуверенность. — Извините. Это была моя ошибка. Вероятно, отец Джим не хочет об этом говорить. Пожалуйста, забудьте все, что я вам сказал.

Томас отправился в Национальный археологический музей, чтобы занять голову чем-нибудь другим. Он пошел пешком, стараясь хоть немного размять ноги. Утреннее пробуждение после вчерашней пробежки убедило его в том, что ему нужно больше физических упражнений. Поэтому Томас прошел по запруженным улицам Неаполя, миновал просторную площадь, где проходил какой-то политический митинг, и обогнул ряды укрытий, построенных из картонных коробок, в которых ночевали бездомные.

Музей оказался слишком большим, чтобы осмыслить его целиком. Томас сосредоточился на предметах из Помпеев и Геркуланума, но это не слишком существенно сократило объем коллекции. Он изучил стеновые панели из храма Изиды, разрисованные египетскими мотивами, а также изображениями фантастических морских существ, с передней частью лошади или крокодила и рыбьими хвостами. В музее были представлены необычайно красочные мозаичные панно из жилых домов Помпей, а также захватывающее дух собрание скульптур, и в конце концов Томас сломался. Он выпил кофе во внутреннем дворике музея и возвратился в гостиницу, постоянно сверяясь с часами, чтобы не пропустить звонок сенатора. После безуспешных попыток разобраться в бесчисленных фрагментах античного искусства Найт надеялся, что Девлин сообщит ему более четкую и определенную информацию.

Сестра Агнес из монастыря клариссинок, расположенного в английском Вудчестере, провела в дороге больше тридцати шести часов подряд и уже начала думать, что они вообще не доберутся до обители, находящейся в Неаполе. Когда это наконец произошло, выяснилось, что монахини опоздали больше чем на два часа и успели лишь на поздний ужин, поглощенный в полной тишине, пока мать настоятельница читала им из святого Августина, после чего они отправились разбирать свои скудные пожитки. Сестры, собравшиеся в обители, прибыли из разных монастырей в Европе и из двух в Америке, однако большинство было из Ассизи, поэтому свободное время между ужином и звонком на вечернюю молитву в семь пятнадцать заполнила оживленная беседа новых знакомых.

Им представили наставников обители: монсеньора Пьетро, показавшегося сестре Агнес каким-то странным и суровым, и обаятельного мягкоголосого священника по имени отец Джованни, который быстро откланялся, сославшись на то, что ему нужно работать над завтрашней проповедью. После вечерней молитвы в половине восьмого наступила так называемая великая тишина, а к половине десятого все заботы дня должны были быть завершены. Еще через час все выключат свет и лягут в кровати, чтобы в половине шестого встать к утренней молитве.

Сестра Агнес считала, что вести подобный образ жизни было непросто, особенно в наше время, когда религия и монастыри подвергались постоянным нападкам со стороны материалистов и скептиков внешнего мира. Однако он обладал ритмической простотой и чистотой взглядов, что как нельзя лучше соответствовало ее темпераменту. Она решила провести последние минуты дня в часовне, где запрещалось разговаривать, прежде чем вернуться в свою комнату, поскольку итальянским владела плохо, а остальные англоязычные монахини были американками — следовательно, такими же чуждыми ей по речи и культуре, как и итальянки. По крайней мере, сестра Агнес этого опасалась. Прекрасно сознавая, что она очень робкая и всегда была такой, монахиня так старательно избегала всего нового и необычного, что это мешало простой христианской благотворительности, которой женщина ежедневно посвящала себя. Даже сама эта поездка была идеей матери настоятельницы, плохо замаскированной попыткой хоть немного излечить сестру Агнес от пугливости и замкнутости.

Она находила странным, что монахиню могут считать чересчур замкнутой, но понимала, что с ней трудно иметь дело. Сестры-клариссинки проводили много времени, предаваясь благочестивым мыслям в уединении, но им приходилось работать вместе. Завтра она познакомится с американками. Наверняка у них окажется достаточно общего, и ей удастся немного успокоиться.

После уличной жары часовня встретила ее блаженной прохладой. Сестра Агнес скучала по мягкому английскому климату и радовалась тому, что на следующей неделе вернется домой, где встретит Пасху, однако приезд в обитель был частью предпраздничного покаяния, совершаемого в память о страданиях Христа. В церкви она почувствовала себя точно так же, как и всегда: маленькой и незначительной, что неизменно доставляло ей удовлетворение. Сестра Агнес взяла в руки четки, решив перед сном прочитать десять молитв. Она по привычке сосредоточится на скорбных тайнах.

Услышав за спиной шорох в первый раз, Агнес не придала этому значения, решив, что к ней присоединилась еще одна монахиня, однако когда он прозвучал снова, в сопровождении шипящего свиста, который она приняла за шепот, сестра обернулась, негодуя на то, что кто-то посмел нарушить тишину. Но кроме нее, в часовне больше никого не было, и незнакомая обстановка вселила в нее беспокойство; даже страх, чего сестра Агнес еще никогда не ощущала в доме Божьем.

Она завершила молитвы, сознавая, что последняя была прочитана чересчур поспешно, и мысленно дала себе слово завтра перед сном прийти сюда снова и прочитать два десятка. Чувствуя, как у нее дрожат руки, сестра Агнес прошла вдоль рядов скамей и преклонила колени перед алтарем. Бросив взгляд на дарохранительницу, напоминание о присутствии Господа, она почерпнула в ней силу и вышла из часовни, с гулким стуком закрыв за собой дверь.

Часовня выходила в сводчатый коридор с облупившейся краской на стенах, без освещения, так что после того, как дверь закрылась, единственный свет проникал из внутреннего дворика, расположенного впереди, да и тот слабый. Агнес поспешно направилась к нему, вслушиваясь в тишину.

Сестра решила, что у нее разыгралось воображение. Она устала, на нее действует незнакомое место — только и всего.

Тут снова раздалось шипение, переходящее в рык. Глаза у сестры Агнес стали размером с блюдца, по спине пробежали мурашки, ноги лишились способности передвигаться. Она застыла на месте.

— Кто здесь? — спросила монахиня, обращаясь к темному каменному проходу.

В ответ не прозвучало ни звука. Сестра Агнес приготовилась сделать следующий шаг, и только тогда раздалось слабое царапанье, похожее на звук, который издает на твердой поверхности крупное насекомое, а возможно, на скрежет длинных ногтей по камню…

Резко обернувшись, сестра Агнес посмотрела в сторону двери в часовню. Темнота была почти полной, и все же она разглядела что-то бледное, скорченное, неподвижное и лишенное волос. Это могла быть забытая химера-горгулья, оставленная сидеть возле двери, но ее глаза горели огнем.

Сестра Агнес словно приросла к месту. У нее на глаза навернулись слезы. Она была не в силах отвести взгляд.

Тут существо зашевелилось, и сестра Агнес побежала, вопя так, словно за ней гнались хозяева преисподней.

• Предыдущая
• 29/96
• Следующая