Выбери любимый жанр

Roma IV - Копылова Полина - Страница 4


Изменить размер шрифта:

4

Лучше б не доходили.

А на Этернейские сады медлительно спускалась ранняя ночь, и отблеск сторожевых огней тянулся по лиловеющему снегу.

Сейчас она явится. Сейчас она явится в этом рыжем парике Калигулы, который делает голову несоразмерно большой, подойдет к нему, неслышно ступая по ковру...

Но за ним пришел раб и позвал на пир.

Пир был на двоих, без музыки и розовых лепестков, и уж тем более без танцев. Два высоких стула были поставлены вместо лож, а возле тарелок лежали приборы, больше похожие на цирюльную или палаческую снасть – он поразился количеству зубьев у вилки, и тому, что зубья эти – железные, тогда как ручка в виде колонны коринфского ордера – вызолочена. С удивлением и тайным облегчением он понял, что беседовать за столом не придется, поскольку Аврелия глядела исключительно в тарелку и уплетала за обе щеки неизвестные ему варварские разносолы. Ему подали привычные кушанья, но есть не хотелось.

«Как к ней подступиться?» – спрашивал он себя, ковыряясь в еде.

Его звали Безротый Красс.

За вечно поджатые губы, узкие, как лезвия хирургических ножниц.

Слетавшие с них слова всегда бывали резки.

Теперь в тех глазах, что не успевали от него спрятать, опустив или отведя взгляд, он читал новое: «Бедняжка Красс!», – и отворачивался сам.

Позор лежал на его плечах золотой цепью, давил горло золотой гривной, язвил тело золотым шитьем далматик, жег лицо пудрой, какая в ходу у кинедов, душил благовониями...

Красавчик Красс, милашка Корнелий. Конкубина божьей милостью императрицы Аврелии. Да какая там конкубина! Даже слова подходящего для его звания в языке не сыщется. Анфилада все тянулась и тянулась, проклятые дворцовые лизоблюды все гнули и гнули умелые спины, а разгибаясь, зыркали снизу вверх наискось – точно шипами плевались ему в затылок, и шипы их плевков язвили сквозь густой волос парика, сбивая с последней мысли – о том, что предстоит ему в опочивальне.

И повсюду было очень много солдат. Двое последних запахнули за ними двери опочивальни, грохнули древками об пол – и грохот, удаляясь, прокатился по всему дворцу.

Красс думал, что, может, стоит задушить ее периной – неужто он не справится? Задушить, уйти через окно – там карниз. Добраться до города, поднять верных...

А что, собственно, творится в городе?

Он ведь и вправду не знал – уехал из дому с утра. Но если Аврелия до сих пор жива, стало быть, никто не проявил достаточно смелости, чтобы ее переиграть.

– Говорят, Красс, ты язычник?

– Да, госпожа.

– Чем христианское учение отвращает тебя, Красс?

«Тем, что оно – убежище рабов и лицемеров. Всепрощение – из слабости или из личной выгоды равно омерзительно... Не все – прощается.»

«Нельзя менять веру, не зная ее основ. У меня не было времени на их изучение, госпожа...»

Не годится.

Ему пришло в голову еще несколько ответов – столь же дерзких. Пауза тяжелела. Аврелия медленно разоблачалась, из женоподобного юнца превращаясь в голенастую девку.

Может, она из трибад?

– Я спросила, Красс.

– Тем, что запрещает тешить плоть, госпожа. «Ну, хоть как-то к месту...»

– По тебе этого не скажешь.

Да, он вдовел уже шесть лет. И презрительно обходил стороной сговорчивых женщин. И те его сторонились. На исходе семи лет вдовства он думал во второй раз жениться – на вдове своих лет или старой деве. Зов плоти приходилось заглушать настойками. Некстати пришло в голову, что снадобья вольноотпущенника-врача могли лишить его мужской силы. Прошибло потом. Открывающееся ему тело не пробуждало даже жажды насилия. Вот некоторые безумцы душат женщин, потом, еще теплых, берут... Боги, мерзость!

Сколько он уже так стоит посреди ковра?

Тем временем она разделась совсем.

Голая, рослая, белокожая.

У него не получалось даже свериться с собственным вкусом. Влекут ли его такие плотные груди, глубокий пупок и твердая выпуклость крепких колен всадницы? Он поймал себя на том, что избегает смотреть на венерин холм, выбритый так, что от щелки широкой «V» расходятся две полоски ржаво-рыжего явно крашеного ворса. Она потянулась, закинув за голову руки, чуть не вывернув блеклые вмятины подмышек...

... Саркис...

– Ну что, язычник Красс? Потешим плоть?

...и шагнула к нему вплотную. Пять с половиной локтей этой самой плоти, жадной до утешения.

Он вспомнил молодость и присосался к ее губам. Потом целовал подставленную грудь, прикусывая соски.

Она уже сидела на ложе, изрядно продавив задом перину (почему он замечает эти мелочи?), он был перед ней на коленях. Потянулся развести ее бедра, чтобы добраться до живота – и был отстранен.

Сенатор Корнелий Красс сидел на ковре у ее ног – взмокший под одежками, в парике, и терялся в догадках: что не так?

А ей за все его старания хотелось хлестнуть сановника по разрисованному лицу – и еще, и еще. Она жалела, что придумала все это. Сорокалетний честолюбец-сенатор не годился в шуты отпущения. Он молча страдал, в ниточку стиснув бледные – весь кармин перешел ей на грудь – губы. Уведенный прошлой ночью сын (где-то сейчас мается?), недавнее идиотическое благодушие (проглядели-проглядели, как втерлась в доверие когортам безродная шлюха!), прилюдный срам... И, надо думать, – после такого-то! – мужское бессилие.

Она тосковала по губам Гая. Во снах он целовал ей грудь – нежно-нежно, и поцелуи держались на коже, как упавшие лепестки. И надо же всегда просыпаться ровно за миг до того, как он должен был взять ее! Доходят ведь другие женщины во сне до конца – снись им живой, усопший или вовсе выдуманный любовник. Но на Красса она не держала зла. Он был воистину достойным врагом – словно из древней трагедии. Однако в древних трагедиях не убивают императоров за шутейные пикники под восковыми головами, и не принуждают мужчин платить собой за жизнь сына.

Гай уже девять месяцев как убит – много раньше, чем полагалось бы по исторической правде. А убийца сидит на ковре у ее ног. «Хреновый же из меня Калигула...».

– Слушай, Корнелий... Давай уже спать.

Он потерянно потянул за челку парик – тот слез, взъерошив стриженные волосы. Застежки не давались, острыми завитками въедаясь в потные пальцы.

– Морду смой...

Знать бы, где Саркис. Знать бы, что в когортах. И тогда – перину ей в глотку. Аврелия Мессалина Калигула, будь ей пусто.

– Что ты злишься? На себя дуйся, не на меня.

Оказывается, он стоял у ложа, одеревенев перекошенным лицом.

– За той вон дверью умывальная. Вода должна быть согрета.

Итак, он не исполнил ни одной ее прихоти, кроме того, что позволил разодеть и размалевать себя, как... куртизана (вот, кстати, и слово нашлось) – и то потом пришлось все снять и смыть, когда ей надоело. Стало быть, все-таки, две прихоти.

– Корнелий, выпустишь всю воду из резервуара, до утра не будет.

Он с постыдной поспешностью выскочил из умывальной, хотя вода из пасти серебряного дельфинчика уже не шла – вентиль он бережливо прикрутил, едва убедился, что лицо чисто.

Она же в умывальной задержалась надолго – ванну принимала, что ли? Зайти туда, схватить ее за волосы, голову под воду. Неужто не хватит сил? духу? Силы наверняка были, но пока он собирался с духом, она вышла, тряся мокрой головой и волоча по коврам вышитый меандрами край банной пелены.

И что? – он вот так и проспит у нее под боком всю ночь?

Так и проспал. И вторую ночь. И третью. А по утрам покорно подставлял голову парикмахерам и румянщикам – те, как нарочно, обращались с ним, словно с куклой: терли, дергали, трясли. Аврелия где-то наводила красоту сама: вставая позже него, она всегда появлялась к утренней трапезе одетой, и больше не изображала Калигулу.

Ибо Калигула день ото дня проступал в ней сам по себе. Вернее, рос в ней, пожирая ее самое.

Так, на третий день конкубината, Корнелий вместе с ней следил с балкона, как рабы, растянувшись цепочками по Садам, замазывали варом щели в укрывающих статуи коробах: «Чтоб бедняжкам не было зябко» – объяснила Аврелия, кривя губы. Она явно наслаждалась творящейся нелепицей, а Корнелий смятенно думал, что изведенный чан вара, хвала Богам – не самое разорительное безумство из предстоящих. Что там должно быть, согласно хроникам? Конь в Сенате? Галера любви – лупанарий для сенаторских жен? (А хорошо, что у него нет жены!) Самоходная махина для отсечения голов, на пути которой по ключицы зарывают в землю приговоренных?

4
Перейти на страницу:

Вы читаете книгу


Копылова Полина - Roma IV Roma IV
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело