Roma IV - Копылова Полина - Страница 1

• 1/7
• Следующая

Авторское предуведомление:

«Реальные шоу» наподобие «За стеклом», с плохой «картинкой» и «неотстроенным» звуком уже приедаются. Однажды придет день, когда в прямом эфире очередного «шоу» крупным планом покажут смерть – этакий новый виток в истории гладиаторских игрищ и рыцарских турниров... И до того, чтобы одеть насельников «заэкранья» в исторически (не)достоверные костюмы, останется один шаг. Техника недалекого будущего обеспечит в прямом эфире ракурсы и звуковые эффекты, достойные многомиллионного блокбастера. Кабельные сети перенесут сигнал на миллиарды жидкокристаллических экранов. Шоу может продолжаться годами, как телесериал, или завершиться в считанные дни: имеет значение только его рейтинг, «отбивающий» вложенные деньги. А для того, чтобы деньги были вложены, требуется подробный бизнес-план проекта, включающий, в частности, сценарную разработку, каковая и представлена ниже. Форма сценарной разработки традиционно может быть свободной.

Играть ей нравилось. Несмотря на сквозняк, косые взгляды и общую предопределенность судьбы. Тем более, что с недоброжелателями и предопределенностью здесь можно было бороться. А равно и со сквозняком. Не побороть было только тоску – но такая уж непреоборимая у тоски природа – ничего не попишешь. Интересно, сколько тут скрытых камер? Те серии, которые она видела до вступления в игру, снимались с очень многих точек.

Сквозь узорчатые окна тек синий холод. Вставленные в свинцовый переплет стеклышки казались ледышками. Видно было, что снаружи намерз на них полосками снег, а больше ничего видно не было – сплошная белизна до самого верха.

Госпожа Аврелия приложила ладонь к кованой боковине рамы, и сквозняк тут же перебрал мех на оторочке ее рукава. Стеклышки-то в свинцовом узоре сидели плотно, а с боков дуло – в покоях потому было очень даже зябко, а постель ввечеру так настывала, что и не ляжешь без грелок или без любовника. Госпожа Аврелия прибегала и к тому, и к этому. У нее ложе было семь локтей на восемь – с иную городскую комнату размером – на то она и Аврелия, вдовая императрица.

Вдовела она первую зиму, и в доме мужа своего, императора, обживалась не без удовольствия, незаметно перекраивая все вокруг себя на свой лад.

Но для прочих, живших здесь, и подальше, в городе, лад госпожи Аврелии был чужим, и сама она была чужачка – с Севера, лицом и манерами – варварка. Языку она училась у солдат, и потому – особенно по первости – вместо пристойных слов частенько употребляла ругань.

Когда император ее привез из очередного миротворческого похода, никто и внимания на нее не обратил. Когда женился – пошушукались, да и затихли. Мало ли, что ему в голову вступит! Кричали же глашатаи на каждом квартальном перекрестке, и везде на стенах писали большими буквами граффитус: «1000 ЗОЛОТЫХ ТОМУ, КТО ДОСТАНЕТ ЛУНУ С НЕБА ДЛЯ УДОВОЛЬСТВИЯ ИМПЕРАТОРА!»

Из-за этой Луны, говорят люди, и спутался он с Аврелией. Ночью, на привале, приспичило ему опять Луну. С тем он и подкатился к первой попавшейся лупе, которая, не будь дура, налила воды в свой таз для подмывания. Дело было в полнолуние, и в тазу действительно закачалась Луна.

Госпожа Аврелия убрала замерзшую ладонь от окна, и дернула за красную нитку, призывая невольника. Красные нитки остались после императора, тянулись они – из каждого покоя своя – к особым бубенчикам и трещоткам на большой раме возле комнаты невольников. Так император устроил, чтобы всегда знали, где его искать.

Войдя, невольник коротко, но глубоко склонил голову. «Зодчего ко мне!» – распорядилась Аврелия, и взмахом руки отослала раба.

Белый город за окнами невидим. Чтобы добраться оттуда досюда, нужно столько времени, сколько варится греча в большом солдатском котле. То есть минут сорок по ее счету. Здесь так никто не считает. Никто не сечет время на такую мелкую лапшу, как она привыкла. Пока варится каша в большом солдатском котле, можно досчитать до двух с половиной тысяч. Две с половиной тысячи монет – годовое сенаторское содержание. А император за Луну давал всего-то тысячу. Впрочем, ей он уплатил куда как больше за ту Луну, что качалась меж медных бортиков таза. Эту Луну он ловил в ладони, и пропускал меж пальцев – кто ж из этих болванов-патрициев мог догадаться, что ему была нужна именно такая Луна!

Он получил свою Луну, и жену получил, и стал вести себя куда тише, чем положено по истории слегка сумасшедшему императору, а они все равно его убили, и несколько призадумались, оказавшись к лицу лицом с его вдовой и законной наследницей Аврелией, императрицей.

Аврелия, императрица, не плела интриг, не толкла в ступке яды, не служила Черной Богине, и не шлялась по лупанариям, натянув на больную голову лицедейский парик, так что убивать ее саму по себе было не за что, а заодно с императором – поздно – смерть его была два дня как объявлена.

Да и вообще... Ну, варварская шлюха. Ну, исполнила императорскую давнюю прихоть – достала ему с неба Луну. Ну, лыбилась рядом с ним в пиршественном чаду, носила белые арабские покрывала, черные египетские парики из папирусного волокна и муслиновые цветные тюрбаны – совершенно не за что ее убивать, как-то это не по-сенаторски, не по-патрициански, не по-христиански (половина Сената была крещеная). И будь наложница, а то – вдова. И совершенная, ну совершеннейшая... дура.

Патриции вздохнули, потом сошлись на пир (без танцовщиц, мимов и дождя из лепестков, но зато с одной подвешенной над столом розой), сочли доходы императорских личных вотчин, которые унаследовала вдова, расходы на содержание двора (включая сюда празднества и пр. и пр.), перебрали поименно побочных наследников со всеми их причудами и вывертами, и на основании всего сочтенного оставили Аврелию в живых на прежнем месте и в прежнем звании. Пускай себе тешит чернь и знать, свезло же этой варварке, северянке, потаскухе!

В пустой длинной анфиладе (изо всей мебели – только треножники да резные скамьи) зазвучали, приближаясь, шаги зодчего.

Отец его был зодчим, и дед, и прадед – все они достраивали императорское жилье, сверяясь и смиряясь с уже возведенным, словно до них строили не люди, а боги. Гордости у зодчего было не менее чем у патриция, потому что род его не пресекался и не был запятнан позором.

Зодчий поклонился, двумя пальцами прижав на левом виске тканевый капюшон. Край должен был закрывать уши и темя, залысины оставляя на виду.

Зодчий озяб. Это было видно по сливовому цвету его рук. Дышал он ртом, стесняясь в присутствии императрицы хлюпать.

– Желаю здравия и радости государыне.

Она сухо кивнула – высокая, вся в черном, ни одной волосинки не видать из-под чепца, провела рукой вдоль боковины:

– Дует. Холод везде собачий, – и уставилась на зодчего.

Тот смешался.

– Увы, государыня, я не властен над погодой. Испокон веку зимой в домах всегда прохладно.

– Мне вас учить? – она качнула плечами. Плоский нос башмака сухо похлопывал об пол не в такт отрывистой речи, – замажьте варом.

От изумления и возмущения – как можно во дворце мазать – тьфу! – варом – зодчий не успел совладать с лицом и скривился.

– И затрите известью, когда застынет.

– Но государыня, окна будет не открыть!

– Весной рабы отковыряют. Начните завтра же!

Она развернулась и ушла, не прощаясь. Это была манера мужа. Чем дальше, тем больше ей нравилось походить на него. Временами у нее хорошо получалось.

Завтра окна залепят варом. Дом станет теплым. В сливовых сумерках тихий снег будет оседать на сады, и кутать дощатые короба, что повсюду торчат на месте статуй. Ей не больно нравились статуи, она больше любила фонтаны, и при жизни мужа их много здесь построили. Фонтанные фигуры сейчас тоже под коробами, спят и мерзнут на синем сквознячке изо всех щелей. Останься Гай в живых, непременно приказал бы и эти щели варом замазать – чтобы мрамор и бронза не мерзли. Она представила за окном – искристое солнце, рабы цепочками поперек террас, – у каждого на локте по ведерку с варом, и над ведерками парок.

• 1/7
• Следующая