Зверочеловекоморок - Конвицкий Тадеуш - Страница 20

• Предыдущая
• 20/49
• Следующая

— Может быть, чтобы помнил.

— Что?

— Ничего. Просто помнил, что она ждет. Какой-то тип в плаще «болонья» нарочно со злостью толкнул Себастьяна:

— Нашли место трепаться.

Дождь прекратился. Подъехала мусорная машина. Мусорщики принялись выкатывать из ближайшей подворотни железные контейнеры, которые с диким грохотом заглатывала огромная цистерна.

— Дай мне это, старик, — шепнул Себастьян.

— Да ты немедленно потеряешь.

— Не потеряю. Слово джентльмена.

— Тебе некуда спрятать.

— Засуну за ошейник.

— Пусть лучше будет у меня. Я в любой момент могу тебе его показать.

— Только не посей, старик.

— Подумаешь, драгоценность.

— Знаешь, мне пора идти. Я ведь только на минутку выскочил в киоск за газетами.

— Ну тогда пока.

— Обиделся, старик?

— Ладно, беги, не то примерзнешь к тротуару.

— Мне прийти?

— Конечно.

— Может, завтра?

— Давай завтра.

— Я тебя полюбил, старик, — сказал Себастьян и осекся. Хотел еще что-то добавить, похоже, какая-то фраза уже вертелась у него на языке, но только капелька слюны скатилась с отвисшей нижней губы. Повернулся и побежал неуклюжей трусцой в глубь улицы, огибая прохожих.

Я сразу нашел дом номер тринадцать. В подъезд все время вбегали и выбегали люди, у края тротуара дремало несколько машин. Картонные таблички с красиво вычерченными знаками указывали путь. Я попал в длинный коридор со множеством дверей. На одной виднелась надпись «Касса», на другой — «Гримерная», на третьей — «Режиссер». Я открыл дверь с загадочной табличкой «Производство». Большая комната была полна народу. Какие-то женщины ожесточенно колотили по клавишам пишущих машинок. Чернявый верзила что-то чертил на пришпиленном к стене огромном листе картона.

Я довольно долго стоял, пока ко мне не подошел худющий, почти прозрачный молодой человек с ушами, похожими на крылья летучей мыши.

— Что скажешь, сынок? — спросил он вроде бы дружелюбно, но вместе с тем как будто приготовившись к драке.

— Я по объявлению.

— В кино хочешь сниматься?

Ушастый вылупил на меня глаза — я даже испугался, уж не выросло ли что-нибудь у меня на голове.

— Ну да. Можно попробовать.

— А предки что?

— Какие предки?

— Мать или отец. Требуется согласие.

— Я сирота, — неохотно пробормотал я, потому что не люблю врать без нужды.

— Тогда опекун. В общем, кто-нибудь из взрослых.

— У меня никого нет. Правда.

Он помолчал, продолжая сверлить меня печальным взглядом, и наконец неуверенно сказал:

— Ну не знаю. — И крикнул в соседнюю комнату: — Щетка!

Оттуда вышел мужчина. Рожа у него была, как у бандита с большой дороги, огромный нос устрашающе испещрен красными прожилками, похожими на таинственные иероглифы.

— Чего там у тебя, Нико? — спросил он. — Нового Гжеся нашел?

— Это второй режиссер, — сообщил мне прозрачный Нико. — Родителей нет, опекунов тоже, сирота.

— На какие же шиши ты живешь? — поинтересовался второй режиссер.

— Я ищу работу.

— Дохлый номер, Гжесь. Без согласия опекунов ничего не выйдет.

— Но мне обязательно нужно. Я правда могу пригодиться. Разбираюсь в астрономии, в астронавтике.

— А что такое хохмология, знаешь?

Что такое хохмология, я, к сожалению, не знал, поэтому промолчал и уставился на женщин, барабанивших по клавишам пишущих машинок.

— Приглядись, Щетка, мне кажется, он подойдет, — несмело вступился за меня бледный Нико.

— Не уверен, — сказал Щетка. — А зачем тебе башли, Гжесь? Ты про комету слыхал?

— А если она пролетит мимо?

— Поставишь с первой получки?

— Ясное дело.

— Ишь, какой щедрый. Ладно, покажем тебя Зайцу.

Заяц был сам директор картины. Он полулежал развалясь на очень неудобном стуле, явно работая под американца. Мельком глянул на меня белыми глазами, из которых повеяло холодом, как из морозильника.

— Это против правил, — сказал он. — Вам что, больше делать нечего?

— Да вы посмотрите еще разок, — сказал Щетка, который, похоже, на меня поставил. — Типичный шпаненок. Сразу видно. В кичмане сидел?

— Где?

— В тюряге, Гжесь.

— Нет. Только в малолетке два месяца. Щетка, кажется, уже мною гордился. Теперь он смотрел на меня взглядом бандита, дождавшегося наследника.

— Я его покажу Щербатому, ладно?

Заяц, то есть директор картины, только недовольно поморщился. А мы перешли в другую комнату, где перед зеркалом сидел мужчина в очках и внимательно себя рассматривал. Лицо у него было все в каких-то рытвинах.

— Получай еще одного Гжеся, — сказал Щетка и плюхнулся на сундук с надписью «Не садиться».

Щербатый тоже довольно долго меня изучал, а потом спросил, косясь в зеркало:

— Кино любишь?

— Очень люблю, — сказал я с притворным энтузиазмом.

— А какие актеры тебе нравятся?

— Ну разные.

Меня бросило в жар: таких вопросов я не ждал.

— Например?

Я стал лихорадочно припоминать какие-то фамилии. Щербатый кивал, не переставая поглядывать в зеркало.

— А вы даже похожи на Тревора Хауарда, — с отчаяния сказал я наконец.

Щербатый замер перед зеркалом.

— Тебе так кажется? — медленно протянул он.

— Честное слово.

Он долго молчал и наконец вздохнул:

— Вид у него подходящий.

— Ну так что, покажем Лысому? — оживился Щетка.

И отвел меня в комнату с табличкой «Гримерная». Там в кресле, окруженная стайкой женщин в белых халатах, сидела чем-то недовольная блондинка. Задрипанный человечек с остатками седоватых волос вокруг лысины примерял ей разные парики. Он показался мне чем-то похожим на моих знакомцев, имевших обыкновение пировать у нас во дворе возле мусорных ящиков.

— Пан режиссер, — робко проговорил Щербатый. Щетка подобострастно молчал. — Пан режиссер, я нашел подходящего мальчика.

Лысый посмотрел на меня и пожевал сухими губами, точно пытаясь выплюнуть нитку в полсотни метров длиной.

— Что вы всё каких-то губошлепов водите? Мне нужен парень с характером, с изюминкой.

— Этот очень забавный, — еще более робко возразил Щербатый. — Два года просидел в колонии.

Лысый, то есть режиссер, долго плевался, сверля меня злобным взглядом.

— Мне не нравится.

— Попробовать можно, пан режиссер. Щелкнем пару раз, — заскулил Щербатый, который, видно, тоже на меня поставил.

— Прекратите терзать режиссера, — сказала недовольная блондинка— Войтусь, я что, весь фильм должна проходить в этой пакости? — И швырнула на столик очередной парик.

Режиссер поплевал сухими губами и задумчиво произнес:

— Должна. Должна. Щербатый страдальчески вздохнул:

— Может, я все-таки попробую?

— Вам бы только баклуши бить! — неожиданно взревел режиссер. — Я все должен сам. Санаторий тут себе устроили! Разгоню к чертовой матери! Чтоб я вас больше на площадке не видел!

И внезапно успокоился. Подмигнул одним глазом, потом другим. Поплевал тихонько.

— Что это я хотел? — пробормотал.

— Ну, Войтусь… неужели нельзя обойтись без этих мерзких чужих волос?

— Нельзя. Мы тебя сделаем более демонической.

— Значит, вы согласны? — вполголоса спросил Щербатый, который, вероятно, был правой рукой режиссера.

Лысый молча натягивал на голову недовольной блондинке новый парик. При этом он сплевывал еще ожесточенней, чем раньше.

— Пошли на площадку, Гжесь, Плювайка сдался, — сказал Щетка, схватив меня за больное ухо.

Потом я довольно долго сидел в большой комнате, полной детей и взрослых. Но перед тем женщина в белом халате протерла мне лицо, шею и руки мокрой губкой кирпичного цвета. Должно быть, с моей физиономией что-то произошло: все взрослые, которые были в комнате, стали смотреть на меня с неприязнью. Я сообразил, что это родители детей, желающих получить роль в фильме «Чудесное путешествие на Андромеду». Они то и дело нервно поправляли что-то на своих разряженных чадах. А те жутко воображали и свысока поглядывали на окружающих, будто уже снимались в американских вестернах. Взрослые, правда, тоже довольно-таки неприязненно косились на чужих детей, верно в душе удивляясь наглости их родителей, посмевших привести на студию таких придурков. Словом, атмосфера в большой комнате была неестественной и напряженной.

• Предыдущая
• 20/49
• Следующая