Зверочеловекоморок - Конвицкий Тадеуш - Страница 13

• Предыдущая
• 13/49
• Следующая

Вытащил его и раскрыл на последней записи.

"Все с утра до ночи только и говорят об этой страшной комете, которая скоро столкнется с нашей Землей. Мама и папа очень расстраиваются, один мой братишка Петрусь, похоже, еще ничего не понимает и живет в свое удовольствие. Боюсь, я к нему не слишком внимательна. Надо исправляться. Но у меня просто не хватает времени на домашних, да и голова занята совсем другим.

Боюсь ли я смерти? Раньше мне хотелось умереть. Когда я была моложе, я любила подолгу смотреть на бурную реку и представлять свою смерть, похороны, отчаяние близких, подруг, учителей и… Его. Ну вот, пожалуйста, опять я про Него вспомнила, хотя поклялась себе не вспоминать никогда.

Размышляя сейчас о таком исходе, об окончании жизненного пути, я с удивлением обнаруживаю, что мне это безразлично. Мне на все наплевать. Даже на Него!".

Вот этого я никогда не понимал. Почему пани Зофья в жизни совсем не такая, как в дневнике? На сей раз меня ее откровения не растрогали, и я готов был хладнокровно на эту тему поразмышлять. Но меня отвлекло доносящееся со двора негромкое монотонное постукивание. Я выглянул в окно. Какой-то парень лупил мячом по глухой стене соседнего дома, отрабатывая удары левой. Это как раз и был Субчик. Тот самый таинственный Он с большой буквы. Нет, это уже ниже всякого уровня, как сказала бы Цецилия. Я этого Субчика даже описывать не хочу. Можете поверить мне на слово: подонок, настоящий подонок.

У меня появилось желание нарисовать в дневнике под последней фразой череп и скрещенные кости, но быстро пропало. Я сунул эту идиотскую тетрадку под матрас, даже не потрудившись положить ее в точности на прежнее место.

И тут вдруг раздался дикий крик — страшный, душераздирающий. Я подумал, что, должно быть, машина, разворачиваясь во дворе, прижала кого-то к стене. Но это кричала мать Буйвола. Стоя у открытого окна с пластмассовой корзиночкой для яиц в руке, она вопила в небо, словно проклиная свою судьбу. Корзиночка была со всех сторон обгрызена: отчетливо виднелись подковообразные следы зубов. Рядом стоял крохотный папаша Буйвола в аккуратном джемперочке, в модных очках, схватившись за голову: казалось, он собирается открутить ее и швырнуть в спасающегося бегством сына. Потому что Буйвол опрометью несся по двору с явным намерением скрыться на нашей улочке.

Из флигелей повыскакивали привлеченные скандалом соседи. Тогда и я решил пойти прогуляться. Вышел и сразу попал на банкет: на лестничной площадке трое мужчин поочередно прикладывались к большой темно-синей бутылке.

— За комету, господа, — сказал один и отхлебнул изрядный глоток. — Выпьешь, сынок?

Я его сразу узнал. Он частенько пировал у нас во дворе возле контейнеров с мусором в обществе пожилой дамы и какого-то инвалида. Контейнеры эти стоят в тихом закутке, огороженном цементной стенкой. Я, видно, ему нравился, но еще больше ему нравились наши мусорные ведра. Не успевал я подойти к контейнеру, как он вырывал их у меня и торопливо обыскивал. Однажды нашел даже кусок засохшего сыра. А пожилая дама, в чьи обязанности входил сбор бутылок, ему сказала:

— А ну отдай молодому человеку ведро. Не видишь, молодой человек спешит?

Это она про меня. Еще никто меня так уважительно не величал. Поэтому я вежливо поклонился и забрал ведро.

Теперь этот самый тип передал бутылку приятелю и вдруг заплакал.

— Через год иль через час, может быть, не будет нас, — затянул третий собутыльник, сравнительно молодой.

— Через год иль через час… — подхватили остальные.

За этим занятием я их и оставил на лестнице около холодной батареи — подавленных, разочарованных, готовящихся к космической катастрофе.

Буйвол сидел на каменном парапете под акацией. Срывал с моего дерева зеленые побеги и уныло их жевал.

— Ты зачем портишь дерево? По шее захотел? — спросил я, приближаясь.

Буйвол втянул голову в плечи и посмотрел на меня довольно мирно. А надо вам знать, что он, хоть мы и ровесники, примерно на полголовы выше. Когда стоит, его фигура немного напоминает букву А: верхняя часть туловища небольшая и худощавая, а чем ниже, тем толще и мощнее становится. При этом Буйвол носит короткие штаны, и его красно-фиолетовые икры так и просятся, чтобы по ним хлестнули прутом или выстрелили из рогатки.

— Ну чего ты, чего? Твое дерево? — Сразу сдаваться ему все-таки не хотелось.

— А вот и мое, чтоб ты знал. Еще с зимы. Советую запомнить, больше я повторять не стану.

Буйвол опустил голову и, шмыгая носом, исподлобья на что-то воззрился. Я проследил за его взглядом, и меня бросило в жар. Откуда-то, вероятно с прогулки, возвращалась та, в джинсах, чьего имени я никогда не произнесу — не хочется. В руке у нее был поводок толщиной с приличную палку. Естественно, она никого не замечала и вообще всем своим видом давала понять, что замечать не желает. Я испугался, как бы Буйвол не перехватил мой взгляд, и бросил небрежно:

— Классные джинсы, да?

— Что? Где? — очнувшись, испуганно пробормотал Буйвол.

— Джинсы, говорю, у нее клевые.

— Еще бы. Ее папаша мотается по всему свету.

— Откуда, интересно, ты знаешь?

— Да она из нашего класса.

Я присел на парапет. Девочка в джинсах уже скрылась в подворотне. Почему-то мне стало немного жаль Буйвола.

— Дома, что ли, влетело? — спросил я. Он шмыгнул носом и неохотно сказал:

— Нет. Я свалил.

— А из-за чего был скандал?

Буйвол махнул рукой и еще больше помрачнел.

— Опять небось что-нибудь сожрал?

— Сожрал, — нехотя признался он.

— И из-за этого столько шуму?

— Ну да. Запасы все-таки.

— Какие запасы?

— Ну на конец света.

— И ты все слопал?

— Все, — угрюмо подтвердил Буйвол.

— Э-э, заливаешь. Что-нибудь наверняка осталось.

— Ничего не осталось. Я даже с упаковками, — злобно прохрипел Буйвол.

Я замолчал. На голову каменному педагогу сел голубь. Распушил перья и принялся чистить клювом свое линялое декольте.

— Мне все время хочется есть, — тихонько простонал Буйвол. — Я же не нарочно.

— А она хорошо учится? — спросил я.

— Кто?

— Ну эта. В джинсах. Буйвол похлюпал носом.

— Хорошо. Ясное дело.

— А дома ты у нее когда-нибудь был?

— У кого?

— Вот тупая башка. У этой, в джинсах.

Буйвол надолго задумался, я же, неизвестно почему, начал нервничать.

— Нет, не был, — наконец сказал он. — Слышь, я уже считаю дни до этой кометы.

— Это еще почему?

— Хочу поглядеть, как она врежет моим предкам. Особенно как звезданет по отцовской машине. Из-за нее ведь все. Они каждый грош экономят, а мне есть охота. Разве я виноват?

— Могу дать тебе жвачку.

— Серьезно? Врешь…

Я дал ему одну пластинку, которую уже полгода таскал в кармане. Не помню даже, за что я ее получил от пани Зофьи. Буйвол стал торопливо жевать, зажмурившись и постанывая:

— Вкусятина. Вкусятина.

Это его излюбленное словечко; вероятно, оно означает «вкуснотища» и свидетельствует, что Буйвол счастлив.

— У нее, наверно, собака есть?

Буйвол, не переставая жевать, тупо спросил:

— У кого собака?

— Ну у нее. Ты же видал поводок.

— А, да. Вроде есть.

— Какая?

— Чего ты к ней прицепился?

— Ни к кому я не прицепился. Просто спрашиваю, надо ведь о чем-то говорить.

— Давай лучше поиграем.

— Во что?

— В партизан хотя бы. Только, чур, я командир.

— Почему ты?

— А тебе что, жалко? Это моя самая большая мечта.

Он перестал жевать и устремил на меня жалкий, умоляющий взгляд. Затуманенные слезами глазки на пухлой физиономии с круглыми пятнами румянца, надо сказать, производили сильное впечатление.

— Прямо так и мечтаешь?

— Еще как. Все уже были командирами. Весь двор. Один только я ни разу. Ну пожалуйста, что тебе стоит, — ныл Буйвол.

Мне, собственно, было все равно. Я никогда не играл ни в партизан, ни в ковбоев, ни в грабителей и шерифов. Вообще, слово «играть» меня раздражает. Дурацкое оно какое-то. Малыши или котята могут играть, это еще куда ни шло, но такие здоровенные лбы… Тоска берет.

• Предыдущая
• 13/49
• Следующая