Последний алхимик - Мэрфи Уоррен - Страница 4

• Предыдущая
• 4/45
• Следующая

— Мы собираем сторонников, — с изумлением отвечал профессор Крикс.

— Продолжайте, — сказал Колдуэлл.

И люди стали расходиться — не потому собственно, что элегантно одетый мужчина, казалось, не слышал их вопросов, но потому, что его молчание заставило их пожалеть, что они вообще открыли рот. Эту удивительную способность хорошо знали его сослуживцы, причем с самых его юных лет, когда он еще только начинал зарабатывать на хлеб насущный. Скоро ему не придется больше этого делать.

У профессора была маленькая квартирка, мрачная и пахнущая помойкой. Однако старика прямо-таки распирало от радости: сейчас, когда дни его, казалось, уже были сочтены, вдруг начиналась вторая жизнь. Он стал строить какие-то планы, вернулся к тому, чем не занимался с шестидесятых годов, когда интерес к алхимии ненадолго возродился на волне всеобщего увлечения астрологией. Харрисон Колдуэлл терпеливо сносил отвратительный запах и стариковскую болтовню. Потом он открыл тонкую папку и достал четыре снимка. На каждом был отчетливо запечатлен один из четырех секторов камня. Харрисон Колдуэлл расчистил на столе место и налил профессору вина.

Крикс дрожащими руками поднес бокал к губам и на мгновение посмаковал его терпкий вкус на языке, после чего почти с сожалением сделал глоток. Потом снова набрал в рот вина — и снова проглотил, а затем протянул Колдуэллу пустой бокал.

— Вы, кажется, говорили, что пришлете сто ящиков, не так ли?

— Вам хватит до конца жизни. Взгляните на снимки.

— Ах да, снимки. Только еще глоточек, — сказал Крикс и убедился, что бокал снова наполнен. — Пожалуй, к этому можно привыкнуть.

С полным бокалом в руке он стал рассматривать фотографии. Он принялся за арабский текст и снова подставил пустой бокал. Так, по-латыни все ясно. По-арабски — не совсем, потом идет древнееврейский — тот, на каком говорили еще до Ветхого Завета, И, конечно же, санскрит. Старый добрый санскрит. Вавилонская разновидность. Бокал остался стоять там, куда старик его поставил. Он так увлекся, что не заметил даже, как мистер Колдуэлл, добрейший мистер Колдуэлл, взял его.

— Да, да. Конечно. Да. Это он. Это он, старый черт. Где вы его отыскали?

— Лежал на дне морском.

— Не трогайте его! В нем — причина несчастий всех алхимиков, всех несчастий, с самого первого дня. Этот камень стал причиной нашего поношения. Оставьте его. Если вы верите в алхимию, не трогайте этот камень.

— Но это камень, который объясняет, как делать золото из свинца.

— Это камень, из-за которого нас стали называть мошенниками и мистификаторами. Если бы не этот камень, наши средства от нарывов и подагры получили бы признание, как они того заслуживают. Наши формулы и убеждения дошли бы до потомков как нечто, заслуживающее всяческого уважения. Вместо того у нас украли наши труды, дали им название “химия” и отдали в руки жулья. Пусть камень лежит там, где он есть. Алхимики не только искали способ получения золота, их заслуги гораздо больше.

— Но что если камень говорит правду? Что если великая ложь обернется великой правдой?

— Этот вопрос, мистер Колдуэлл, я задавал себе много раз, и ответом всегда было то, что философский камень — это наша единственная ложь. И мы дорого за нее заплатили. Ибо перед вами, сэр, стоит последний алхимик на земле. А причина — этот самый камень.

— Но камень говорит правду.

— Нет. Если бы это было так, ничто не помешало бы нам всем разбогатеть.

— Вовсе не обязательно.

— Это еще почему? Слушайте, вы не дразните меня. Скажите лучше: почему вы так думаете?

— Потому что вы не представляете себе, что такое золото, — отвечал Харрисон Колдуэлл. — Зато я это отлично понимаю, поэтому я и оставил на дне морском золотых слитков на сумму в двенадцать миллионов долларов. Я знаю, что делает золото с людьми. Я знаю это чувство. Я понимаю, что для вас это благородный металл. Самый благородный из всех.

— Да, это так. Алхимики всегда называли золото благородным металлом.

— Ну вот, а я оставил его на двенадцать миллионов, ибо по сравнению с философским камнем это золото — ничто, это крохотная крупица.

— Отправляйтесь назад и заберите это золото, мистер Колдуэлл, — сказал профессор Крикс и снова потянулся к бокалу, наполненному изысканным вином. Он сделал большой глоток и помотал головой. — Если бы можно было превращать свинец в золото, мы бы так и делали. И мы не стали бы рисковать жизнью, уверяю вас. Подумайте, сколько нас сложило голову на плахе или сгорело на костре, после того как какой-нибудь монарх предлагал нам под страхом смерти обратить в золото груду свинца? Вы что же, думаете, что мы сами выбирали смерть? Оставьте этот камень. В нем наше вековое проклятие.

— А что если я скажу вам, что кое-кому все же удалось превратить свинец в золото?

— Вы имеете в виду то золото, что вы обнаружили в море? — спросил профессор. Кто этот человек? — подумал он. — Никогда о нем ничего не слышал, но он так хорошо разбирается в алхимии. Не удивлюсь, если он и языки эти знает.

— Как я уже вам говорил, — продолжал Харрисон Колдуэлл, — я хорошо знаю золото. Я сомневаюсь, что золото можно сделать по формуле, начертанной на камне. Может, за всю историю по этой формуле и было получено каких-нибудь несколько унций. Но если бы вы, профессор Крикс, понимали душу золота так, как понимаю ее я, вы бы знали, о чем идет речь.

— Вы должны мне сказать. Скажите же.

— Ответ заключен в этом камне и еще в том, что вы, как алхимик, можете сами мне сказать. Видите ли, на самом деле золота на земле в изобилии. В изобилии. В каждой кубической миле морской воды его содержится не менее чем на девяносто тысяч долларов. Вы знали об этом?

— Нет, не знал.

— Но для того, чтобы его извлечь, понадобится четыре миллиона долларов. Так что вы сами видите, это дело нерентабельное. У золота свои экономические законы.

— Значит, чтобы получать золото, нужны алмазы. А это еще более чистое вещество, — заметил профессор Крикс.

— Нет, — отвечал Колдуэлл. — Ни одно вещество не может быть чище золота — и полезнее его. И более ходким товаром, чем золото.

— Тогда что?

— Очевидно, нечто, что было раньше большой редкостью.

— Что же?

— Вот поэтому я и нахожусь здесь. Кто кроме вас может прочесть старые знаки алхимии?

— Разумеется, — сказал профессор и снова поставил бокал.

Мистер Колдуэлл принес карандаш и блокнот и без устали подливал старику вина. Профессор разобрал старинный знак свинца, это старый добрый знакомый. А вот красная ртуть. А вот белая. Великое вещество — эта ртуть. Ее не так легко добыть, но все же она есть. Надписи на камне стали обретать какой-то законченный смысл только в санскритском секторе. И тогда мистер Колдуэлл стал быстро писать. Казалось, ему немного не хватало соответствующих познаний. Но когда наконец санскритская надпись выдала формулу недостающего элемента, Харрисон Колдуэлл сказал:

— Ну конечно, тогда это была большая редкость.

Возможно, дело было в количестве выпитого, но только у профессора вдруг начала кружиться голова. Чувство было довольно приятное, но жутковатое.

— Пожалуй, мне уже довольно, — сказал профессор и подумал о том, что сейчас было бы уместно вознести молитву самому Золоту и испросить его могущества и духа, дабы благословить их предприятие, а также поблагодарить за воскресение единственно подлинной науки, которая в ближайшем будущем возродится на земле подобно астрономии.

— Я пришлю вам миллион ящиков, — сказал милейший мистер Колдуэлл.

Миллион ящиков? Да найдется ли во всем мире миллион ящиков этого дивного вина? Ведь речь идет об одном-единственном винограднике. Профессору Криксу казалось, что он произносит эти слова вслух, но язык у него во рту не ворочался. Он был неподвижен. И губы тоже. И все его тело. Но только когда его пронзила страшная резь в желудке, он узнал действие старинной формулы цианистого калия. Боль быстро прекратилась, но старый профессор уже был в другом месте и не мог испытать облегчения. Тело его окаменело, и только пальцы слегка вздрогнули, когда из них вынули фотографии.

• Предыдущая
• 4/45
• Следующая