Выдумщик (Сочинитель-2) - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 77
- Предыдущая
- 77/98
- Следующая
Серегин со стоном выкинул на пол левую ногу, уперся подламывающимися руками, вылез, встал на корточки… Его поза была очень смешной и жалкой, и амбалы не могли не «оценить» ее по своему — кто-то немедленно пнул Андрея в зад, и Серегин, используя направление толчка, покатился по полу, вереща и закрываясь руками:
— Не надо, не надо! Не бейте, пожалуйста… Это ошибка… Не надо, я сам…
Еще один пинок — и Обнорский вылетел из круга стриженных здоровяков, один из которых, лениво сплюнув на пол, заметил:
— А пыли-то было, ебтыть — он крутой-перекрутой… Может, мы не того сдернули?
— Того-того, — успокоил коллегу «зеленый». — Просто он уже всю круть свою высрал… Ладно, хорош базарить, Мюллер, подними его!
Серегин продолжал полулежать на полу, концентрируя в себе энергию — а концентрировалась она плохо, Андрей ведь не ел ничего уже вторые сутки… Так уж получилось — накануне он успел только позавтракать дома, а потом закрутился и не пообедал, и не поужинал. Теперь голодуха сказывалась.
«Четверо… Пятый — сидит… Мама дорогая, неужели этот пятый — сам Череп?… К двери пробиваться не стоит — запутаюсь в сенях, потеряю темп… Окно… Оно ближе, надо туда… Рама хлипкая — авось, выбью… Плохо, что лысый сидит и смотрит. Господи, неужели это Череп? Все-все… Сейчас… Давай, Андрюша, давай… Ну!…»
Амбал, которого называли Мюллером, подошел к Серегину, лениво пнул его ногой в грудь:
— Пойдем, падла, не на пляже…
Серегин неожиданно и резко выпрямился и дважды ударил Мюллера — левой рукой в промежность снизу вверх, а правой — под кадык… Удары получились — Андрей, что называется, «вложился» в них… Он никогда еще не бил так — со всей внутренней силой… Когда-то в Йемене Обнорского учил приемам рукопашного боя палестинский капитан Сандибад — и он многому научил Андрея. Однако с тех пор прошло много лет, и полученные навыки понемногу утрачивались… Собственно говоря, Обнорский только один раз попал в настоящую рукопашную схватку — было это в Ливии, когда на него напали пятеро тунисцев, но и тогда Андрей всего лишь защищался, не стараясь убить… Потом — в России, Серегин несколько раз «вписывался» в уличные драки. Но драка, она драка и есть, это совсем не то, что настоящий бой… В драке ведь если и убивают, то, скорее, случайно, а в бою смерть врага — это цель… Перешагнуть этот рубеж между дракой и боем могут немногие…
Мюллер хрюкнул, в его маленьких поросячьих глазах что-то выключилось, и он начал наваливаться на Андрея… Обнорский схватил его за рубашку и резко, на выдохе, швырнул безвольное тело под ноги остальным амбалам… Время словно замедлило свой ход — Серегин увидел краем глаза, как Мюллер летит на коллег, отметил, что сзади, за ремень штанов, у него засунут стволом вниз пистолет, и успел пожалеть, что не схватил оружие… В ту же самую секунду Обнорский рванулся к окну, оттолкнулся от пола и прыгнул головой вперед.
Может быть он двигался недостаточно быстро, может быть, недооценил реакцию амбалов — но долететь до окна ему не дали… Один из трех оставшихся «в строю» здоровяков перепрыгнул через тело Мюллера и с совершенно неожиданной для его комплекции грацией ударил правой ногой в бок летящему Серегину — Андрею показалось, что он услышал треск собственных ребер… Обнорского развернуло в воздухе и швырнуло в угол, под окно… Видимо, в горячке Серегин не сразу почувствовал боль — он умудрился сгруппироваться в падении и уйти перекатом от следующего удара. Толкнувшись ладонями от пола, Андрей выпрыгнул вверх и вправо, обозначил обманное движение, будто собирался бить ногой, а сам резко подался назад, прошел в развороте вдоль стены и успел рубануть бугая ребром ладони за ухо… Это был последний удар, который смог провести Обнорский — двое остальных «братанов» оказались вдруг как-то очень рядом, и Серегину досталось сразу с двух сторон — в голову, в грудь, в бок и в правое колено… У Андрея перехватило дыхание, он упал лицом в грязный пол, попытался снова подняться, но из попытки этой ничего не вышло — его начали молотить с таким умением и остервенением, что Обнорский уже с какой-то равнодушной отстраненностью подумал — нет, даже не подумал, а констатировал: «Убьют… Замесят до нуля…»
Носок тяжелого крепкого башмака хорошей выделки ударил его в лицо, рассекая губы и кроша зубы — и вот тут пришла боль, забравшая остатки сил. Заболело сразу все — Обнорский словно превратился в сгусток боли, она ослепила и оглушила его, лишила способности дышать и двигаться… Андрей уже не ощущал новых ударов, когда сидевший в углу человек спокойно встал с обшарпанного стула и негромко, но очень веско сказал:
— Хватит… Завязывайте — кончится…
Месившая Серегина троица замерла, двое остались стоять на месте, тяжело дыша (один механически поглаживал распухшее ухо), а тот, кто был одет в зеленые брюки и зеленую рубаху, резко развернулся и шагнул к неподвижно лежавшему навзничь посреди комнаты Мюллеру. Наклонившись к «коллеге», «зеленый» похлопал его по щекам, потом присел на корточки, попытался нащупать пульс, затем приник ухом к грудной клетке неподвижного «быка». Остальные молча наблюдали за его действиями… «Зеленый» поднял голову и сказал растерянно, обращаясь к лысому:
— Бля… Этот гондон, кажись, Мюллера замочил… Сердце не стучит…
Лысый молча подошел к телу, наклонился, оттянул пальцами веко глаза у Мюллера, посмотрел несколько секунд и кивнул:
— Готов.
— Тварь! — заревел «зеленый» и метнулся было к неподвижно лежавшему у стены Обнорскому, но лысый остановил его окриком — словно бичом хлестнул:
— Стоять!
«Зеленый», тяжело дыша, остановился — так останавливается по команде хозяина злобный, но хорошо обученный пес.
— Сам виноват, — равнодушно сказал лысый, кривя губы. — Меньше веселиться надо было… Еще немного — и наш друг в окно выпрыгнул бы… Расслабляетесь, ребятки, расслабляетесь…
— Да мы… — начал отвечать тот, что держался за ухо, но осекся под тяжелым взглядом лысого. В избе стало тихо. Лысый задумчиво посмотрел на лежавшего в позе эмбриона Обнорского и еле заметно покачал головой. Наконец, он принял решение:
— Так, Мюллером потом займетесь, сейчас будем в бункер переезжать… Там с этим попрыгунчиком поподробнее побеседуем… Грач — готовь машину пану, Чум — облей его водой… Ты, Пыха, тоже не стой столбом — сгрузи Мюллера в подпол, пусть он пока там полежит, ему теперь все одно — без разницы…
Амбалы зашевелились — «зеленый» подхватил мертвого Мюллера под мышки и потащил к лазу в полу, тот, которому Обнорский разбил ухо, быстро выскочил из избы, а третий загремел в сенях ведрами.
Лысый подошел к Серегину и носком ботинка перевернул его на спину — голова Андрея безвольно перекатилась по полу. Лысый встревожился, присел на корточки, коснулся пальцами шеи Обнорского, удовлетворенно кивнул…
Через несколько секунд Чум появился из сеней с ведром в руках и вопросительно посмотрел на хозяина.
Лысый недовольно дернул губой:
— Чего смотришь? Лей…
«Бык» шагнул вперед и опрокинул ведро на Обнорского. Андрей застонал и разлепил веки — перед его глазами все плыло и дрожало, он никак не мог сфокусировать взгляд… Серегин попробовал пошевелиться, видимо, он пытался приподняться — но новая волна боли снова прижала его к полу.
Лысый с интересом смотрел Обнорскому в лицо и улыбался. Потом он достал из кармана рубашки пачку «Мальборо», неторопливо закурил, выпустил дым тонкой струйкой и спросил:
— Ну что, Андрей Викторович, очухались?
Серегин ничего не ответил. Взгляд его был устремлен в потолок, журналист тяжело, надсадно дышал — и видно было, что даже процесс дыхания причиняет ему сильную боль. Лысый усмехнулся:
— Некрасиво вы себя ведете, Андрей Викторович… Некрасиво и — что гораздо более важно — неразумно… На людей бросаетесь… На вопросы не отвечаете… Кто вас только воспитывал — ума не приложу… Вы же человек мирной специальности, журналист, причем довольно известный… И вдруг — такое нетактичное поведение… А мы ведь всего-навсего поговорить хотели. Снять кое-какие вопросы, так сказать… Вопросы эти, кстати, вы же сами и поставили… Мы ведь тоже люди мирные, тихие, нам чужого не надо, но за свое — ответим и с других спросим… Как с вас, вот… Кто вас надоумил на чужие «грядки» лезть, а? Писали бы свои заметки в газетах — и, глядишь, до ста лет прожили бы спокойно и, может быть, даже счастливо… Впрочем, несмотря на разные глупости, которые вы наделали, что-то еще можно и подправить, я так думаю… Пока жив человек — жива и надежда… Ничего исправить не могут только мертвые — у них уже все, полный расчет… Как вот у Мюллера нашего… Душегуб вы, однако, Андрей Викторович, не пожалели сироту.
- Предыдущая
- 77/98
- Следующая
