Вор (Журналист-2) - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 55

• Предыдущая
• 55/92
• Следующая

На самого же Серегина инцидент с «шестеркой» особого впечатления не произвел — и не потому, что Андрей был насквозь крутым и со стальными нервами. Крутыми, как известно, только горы бывают, а нервы у Обнорского оставляли желать лучшего. Просто человек быстро привыкает к самым разным разностям… Вот и Серегин с какого-то момента своей журналистской карьеры не то чтобы привык, но перестал особо переживать, когда обнаруживал за собой наблюдение, особенно наблюдение явное. Он знал, что этот метод часто выбирается для того, чтобы оказать на человека психологическое воздействие, заставить его нервничать и дергаться… Такие шуточки практиковали многие клиенты Обнорского (клиентами он называл «героев» своих материалов) — и бандиты, и менты, и прибандиченные бизнесмены… Нарочитые хвосты были своеобразной местью и средством запугивания — приятного в них, конечно, виделось мало, но и вреда большого они не причиняли, так, давили на психику — точно так же, как и ночные, и ранние утренние звонки в квартиру либо со зловещим сопением в трубку, либо с идиотскими вопросами типа: «Не вы ли заказывали похоронного агента?…» Со временем Андрей стал относиться к таким безобразиям как к неизбежному злу, сопутствующему его роду занятий…

Более того, он даже чуть ли не начинал беспокоиться, если его долго не «прессовали» — затишье, как известно, случается перед большой бурей…

Поэтому и во время перекура на Тихорецком проспекте Обнорский не стал особо ломать голову по поводу преследовавшей его «шестерки» — перебирать варианты можно было долго, журналистская карьера Андрея хоть и началась сравнительно недавно, но уже успела помочь ему приобрести массу «друзей»…

Обнорский подъехал к ларьку, купил пачку «Кэмела» и банку фанты, с удовольствием посмаковал в машине напиток, смывая с гортани сигаретную горечь, и двинулся обратно в центр. По дороге он заскочил в свою квартирку, сменил джинсы на свободного покроя брюки, а кроссовки — на коричневые кожаные туфли. Подумав, Андрей сменил и рубашку — Лебедева была женщиной интересной, и Обнорский не хотел ударить перед ней в грязь лицом. К дому на улице Рылеева он подъехал за пять минут до назначенного времени.

Было уже совсем темно, моросил противный дождь, и Андрей включил в «Ниве» печку. Выкурив сигарету, он откинулся в кресле и занялся привычным делом — размышлениями о своем прошлом и будущем… Воспоминания, или, как говорят психологи, вспышки памяти, стали его постоянными спутниками, и вот уже в который раз Обнорский думал о том, что по-настоящему вырваться из прошлого он сможет только тогда, когда напишет книгу обо всем, что довелось ему пережить на Ближнем Востоке… Книга эта ни в коем случае не должна быть мемуарной, и Андрей хотел сделать роман — печальный и честный, страшный, но красивый, такой, какой понравился бы его погибшим друзьям… Может быть, когда вся его боль выплеснется на бумагу, когда он расскажет то, о чем не рассказывал никому, — может быть, хоть тогда ему станет легче?… Человек не должен жить прошлым, но и расставаться с этим прошлым можно лишь тогда, когда заплатил ему сполна все долги… Именно как долг и расценивал он свою будущую книгу и именно поэтому не знал, когда же начнет ее писать, — роман должен был быть в нем, Андрей знал, что на халтуру, на какой-то дачный опыт он просто не имеет права… А пока он еще только-только учился писать — правда, учился быстро и небезуспешно, но все-таки до настоящего журналистского профессионализма, до подлинной легкости пера и незакомплексованности перед листом бумаги ему еще было очень далеко…

Серегин это понимал, относительная известность в городе не вскружила ему голову, он оценивал свои успехи достаточно трезво и утешал себя тем, что любую дорогу можно пройти только тогда, когда раз за разом заставляешь себя делать новые шаги вперед… При этом никто, конечно, не даст гарантии, что ты дойдешь до цели, но вот если ты будешь просто стоять и чего-то ждать — вот тогда гарантия есть, гарантия того, что желанная цель не будет достигнута никогда… Известное дело — под лежачий камень вода не течет…

Андрей хмыкнул и подумал, что, взрослея, люди часто начинают вдруг как-то полнее и глубже понимать самые банальные и прописные истины — например, такие, которые сформулированы в народных пословицах… Вроде чуть ли не все они с детства известны, а вот поди ж ты, только к тридцати годам начинаешь соглашаться с ними по-настоящему… Андрей взглянул на часы — было уже 20.15, Лебедева явно запаздывала.

Впрочем, Андрей не знал ни одной более-менее красивой женщины, которая приходила бы на свидание вовремя… Хотя с Ириной-то ведь у него не романтическая встреча, а деловой разговор…

Начиная понемножку заводиться, Серегин выкурил еще одну сигарету. Лебедева не появлялась. Ругнувшись, Обнорский вынул из бумажника ее визитку — на ней был указан полный адрес Ирины, что, кстати говоря, встречалось довольно редко: обычно визитки заказывались лишь с рабочим телефоном, а домашние координаты всегда можно и ручкой дописать… Лебедева жила в квартире номер шестнадцать.

Андрей поерзал в машине еще минут пять, потом решительно вылез из вездехода, запер его и направился к подъезду. Дверь парадной украшал кодовый нажимной замок — Обнорский, кода, естественно знал, но это его не смутило. При желании комбинацию цифр можно определить достаточно быстро: те три кнопки, которые жильцы нажимают по несколько раз в день, быстро отполировываются пальцами и начинают отличаться по цвету от остальных.

Правда лампочка у входа в подъезд не горела, и Андрей, чертыхаясь, принялся рассматривать кнопки, подсвечивая себе зажигалкой. Подобрать код он, однако, не успел. Дверь неожиданно распахнулась, чуть не стукнув Обнорского по лбу, и из подъезда вышла какая-то бабуля. Она осмотрела Серегина с явным неодобрением (он давно уже привык к тому, что его часто принимали за нерусского — смуглое лицо, темные волосы да плюс еще палестинский платок на шее и зеленая натовская куртка), однако, ничего не сказав, степенно удалилась куда-то по своим делам. Андрей, не дав двери захлопнуться, зашел в подъезд и начал подниматься по лестнице.

Шестнадцатая квартира располагалась на четвертом этаже — дверь с этим номером была массивной и добротной. Судя по всему, квартира отделялась от лестничной площадки даже не одной дверью, а двумя, но смотровые глазки располагались грамотно — по единой оси, так что посмотреть на лестницу из прихожей можно было, даже не открывая внутренних замков. Обнорский заглянуть через глазки в квартиру, естественно, не мог, но, судя по желтой точечке в линзе, у Лебедевой горел свет. Чертыхнувшись, Андрей нажал на кнопку еле слышно залившегося соловьем звонка — звукоизоляция в доме Ирины была хорошей.

Никакой реакции на его звонок не последовало. Серегин позвонил еще несколько раз — безрезультатно.

Взбешенный упорным нежеланием Лебедевой открывать, Андрей чуть не пнул дверь ногой, но все-таки сдержался и, негромко выругавшись, пошел вниз. Спускаясь, он не был особо щепетилен в эпитетах, которыми награждал Ирину.

Черт с ней, со взбалмошной бабенкой, не хочет встречаться — могла бы и сразу все прямо сказать, а не устраивать балаган… Дома у нее свет горит — явно ведь сидит, специально открывать не хочет… Боится наверное, что он за Бароновым наследством…

Обнорский ошибался. Ирина Лебедева уже не боясь ничего. Она вообще не испытывала больше никаких чувств, потому что уже несколько часов была мертва. Если бы Андрей обладал способностью видеть сквозь двери и стены, то в квартире Лебедевой открылась бы ему такая картина, к которой сложно было бы подобрать эпитеты, — слишком уж жуткой она была… Посреди гостиной в старинном кресле ручной работы сидел, прикрученный к спинке проволокой, обнаженный женский труп. В нем лишь с большим трудом можно было узнать Ирочку Лебедеву — ту, вслед которой всегда оборачивались мужики, когда она, постукивая каблучками, шла по улице. На ее уже посиневшей коже четко выделялись следы многочисленных ожогов от сигарет и зажигалок, открытый рот с выбитыми передними зубами, казалось, зашелся в безмолвном крике, один глаз мертво глядел в стенку, а вторая глазница была пустой… Хрупкие руки Лебедевой не могли упасть с подлокотников кресла, потому что их положение фиксировали два прошедших сквозь человеческую плоть гвоздя…

• Предыдущая
• 55/92
• Следующая