Старый патагонский экспресс - Теру Пол - Страница 2

• Предыдущая
• 2/119
• Следующая

Мне везло на встречи с необычными людьми. Как раз в этот период события вокруг Панамского канала не сходили со страниц новостных изданий: президент Картер собрал конференцию, посвященную возвращению канала правительству Панамы. «Зонцы» [2](по-моему, очень подходящее прозвище для этих личностей) были в ярости, в один голос обвиняя президента в предательстве. Я постарался найти более вменяемого человека для обсуждения этой проблемы и ряда других — мистера Рейсса, хозяина похоронного бюро в Горгасе. И еще многих: женщину, приехавшую в Веракрус за своим любовником, мистера Торнберри из Коста-Рики, ирландского священника, содержащего семейную церковь в Эквадоре, Хорхе Луиса Борхеса из Буэнос-Айреса. (Борхес тогда рассказал мне, что работает над историей жизни человека по имени Торп. Позднее я нашел этого персонажа в его рассказе «Память Шекспира».) Я старался запечатлеть портреты городов и деревень. Пожалуй, это можно заметить в книге: «Город Гватемала — чрезвычайно горизонтальное место, как будто этот город опрокинули на спину». Я всматривался, вслушивался и даже внюхивался и записывал все свои впечатления.

Мой друг Брюс Чэтвин признался, что сам отправился в поездку, чтобы написать «В Патагонии», после того, как прочел «Большой железнодорожный базар». Мне всегда было интересно, как он попал в Патагонию, — слишком необычное для него место. Он написал о том, как был в Патагонии, а я хотел описать, как добирался туда. Именно это было моей целью. Я понимал, что, добравшись до Патагонии, просто осмотрюсь и отправлюсь назад, домой. Для меня гораздо важнее было зафиксировать именно сам путь на этот край земли.

Как профессиональный писатель я не мог не воспользоваться богатейшими возможностями, которые открывало мне путешествие: встречи с неповторимыми персонажами и завораживающие пейзажи за окном. Я понимал, что все это непременно должно войти в мою книгу. А уж если они окажутся на этих страницах, то мне не останется ничего другого, как придать им художественную форму.

Самое сильное мое впечатление: дикие непроходимые джунгли, причем на удивление близко от Штатов. Моя кожа еще не забыла ледяного дыхания зимы в Новой Англии — и вот пожалуйста, всего через пару коротких недель я оказался в совершенно заброшенных местах, напоминающих первозданные райские кущи: ни дорог, ни заводов, ни домов, ни даже странствующих миссионеров! Человек может приехать сюда и начать все сначала: построить свой собственный город, создать свой собственный мир. Сильнее всего это ощущение было в Коста-Рике, о которой я написал:

Я представил, как эти же волны набегают на берега Соединенных Штатов, и вспомнил тех миссионеров и проповедников, которых встречал в пути. Запомнился монах-расстрига из Эквадора: духовный изгнанник, ведущий тайную жизнь далеко от дома. Я поклялся себе, что буду правдив в своей книге и непременно внесу в нее все и всех, кто покажется мне интересным. И однажды описав этого священника, я уже не мог снова использовать его образ для художественной прозы. Но в то же время мне было очевидно, что, как только я закончу эту книгу, меня одолеет желание начать роман о судьбах, заброшенных волнами на Москитовый берег, как обломки кораблей.

Итак, я добрался до Патагонии, а потом вернулся домой и написал книгу. Я сожалел о том, что так и не попал в Никарагуа — меня отговорили от посещения этой страны из-за бушевавшей там гражданской войны. Однако мне до сих пор обидно, что пришлось все же добираться самолетом от Панамы до Барранкильи и от Гуаякиля до Лимы. Я терпеть не могу самолеты и всякий раз, оказавшись на борту, с трудом переношу замкнутое пространство и охлажденный кондиционерами воздух — непременные атрибуты любого авиаперелета. А кроме того, меня раздражает чувство, что я упускаю самое важное и интересное, пролетая над страной. Воздушное путешествие слишком легко перемещает нас из одного места в другое и в то же время внушает подспудный страх и тревогу. Больше всего оно напоминает мне визит к дантисту: даже кресло в самолете напоминает кресло в кабинете дантиста! Передвижение по земле намного медленнее и сопряжено со многими трудностями, но, по крайней мере, эти трудности вполне человеческие и даже приносят удовольствие, когда их преодолеешь.

Возможно, «Старый патагонский экспресс» может показаться кому-то слишком мрачной книгой, но это исключительно из-за моего знания испанского. Признаюсь, мне гораздо легче было сохранять отвлеченный легкомысленный тон, когда я писал «Большой железнодорожный базар». Тогда мне было невдомек, о чем говорят люди вокруг меня на японском или на хинди. Но когда ты говоришь с людьми на их родном языке и вникаешь в их неповторимые обороты речи, вплоть до откровенного выражения гнева, или обороты, выдающие отчаяние и безнадежность, это подчас ошеломляет. Схожие ощущения я испытал восемью годами ранее, когда путешествовал по Китаю и мог услышать и страх, и тревогу в китайских фразах.

Эта книга, как и книги, написанные мной прежде, не должна была превратиться в суровое назидательное или пугающее чтение. Я всегда старался, чтобы мои книги приносили удовольствие и радость. Чтобы во время чтения вы вместе со мной смогли увидеть новые лица, услышать незнакомые голоса, почувствовать ароматы дальних стран. Конечно, некоторые из описанных мной картин могут причинить боль, но никогда они не лишают надежды. Отчаяние с его равнодушием и безразличными слепыми глазами подобно старому продавленному креслу, с которого трудно встать. Я глубоко убежден, что любой путешественник по своей натуре является неисправимым оптимистом, а иначе зачем вообще было сниматься с места? И книги о путешествиях должны отражать этот самый оптимизм.

Закончив работу над «Старым патагонским экспрессом», я тут же перешел к наброскам следующего романа «Москитовый берег». Прежде чем сесть за роман вплотную, я вернулся в Центральную Америку и побывал в самых глухих уголках Гондураса. Я вел путевой дневник, но намеренно избегал использования этих заметок как основу для статей или рассказов. Я приберегал их для Москитии, дикой страны из моего романа. Ведь я собирался писать художественное произведение, а не приукрашенные путевые заметки.

Пол Теру, 2008

Один из нас в этом вагоне метро явно ехал не на работу. Об этом ясно говорил его большой чемодан. А еще его выдавало выражение лица: судя по загадочной улыбке, он будто знал какой-то чудесный секрет, и его так и распирало от этого знания. Да и что мне было скрывать? Я проснулся утром у себя в спальне, в доме, где провел лучшие годы своей жизни. Вокруг дома все покрывал глубокий слой снега, и только цепочка застывших следов пересекала его по направлению к контейнеру с мусором. Только что закончилась пурга, и вскоре ожидался новый приступ непогоды. Я оделся и зашнуровал ботинки немного аккуратнее, чем обычно, и оставил щетину на верхней губе в качестве основы для усов, которые собирался отрастить. Похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли кошелек и паспорт, и вышел из дома мимо маминых заикающихся часов с кукушкой, направляясь на поезд, который должен был отойти от Веллингтон-Серкл. Это было на редкость морозное утро — самое подходящее утро для того, чтобы отправиться в Южную Америку.

• Предыдущая
• 2/119
• Следующая