По воле Посейдона - Тертлдав Гарри Норман - Страница 10

• Предыдущая
• 10/111
• Следующая

Менедем так и не успел пересказать слова Сарпедона, обращенные к Главку, потому что Ксанф выпалил:

— Во имя эгиды Зевса, агривяне убили слишком мало ликийцев во время Троянской войны! Всего на расстоянии брошенного с Родоса камня в море до сих пор полно вонючих пиратов!

— Даже Геракл не смог бы добросить камень отсюда до Ликии, — сказал педантичный Соклей, но все остальные в андроне закивали, соглашаясь с Ксанфом.

Ликия лежала меньше чем в восьмистах стадиях к востоку отсюда, и за каждым ликийским мысом могли притаиться проворный пиратский пентеконтор или даже еще более проворная гемиолия, только и выжидающие момента, чтобы ринуться на судно честных торговцев.

Вместо того чтобы продолжать декламацию, Менедем кивнул отцу, который тоже выбрал отрывок из Гомера: из «Одиссеи», то место, где Одиссей и его товарищи ослепили циклопа Полифема. Перед этим Одиссей хитроумно представился циклопу как Никто, и когда другие циклопы спросили сородича, что случилось, он, естественно, не смог назвать им имя обидчика. Получалось, что его ослепил Никто, а не Одиссей или даже что его не ослепил никто. Симпосиаты улыбались этой игре слов.

— А ну-ка снова наполни чаши, — велел Менедем рабу, присматривающему за кратером. — И на этот раз возьми чаши поглубже. А потом приведи флейтисток и акробаток. — Он возвысил голос: — Пейте, друзья! Впереди еще много вина!

Чаши поглубже оказались удобными кубками. Они были почти такими же красивыми, как и мелкие чаши на высоких ножках, с которых начали симпосиаты, но в них входило почти вдвое больше вина.

Менедем опрокинул кубок залпом. Так как он был симпосиархом, остальные последовали его примеру.

Евноя и Артемис, наигрывая на авлосах, двойных флейтах, застольную афинскую песню, начали свой танец. Флейтистки носили шелковые хитоны, настолько тонкие, что сквозь них было видно — девушки спалили волосы на лобках в пламени ламп, Симпосиаты издавали одобрительные возгласы и подбадривали танцовщиц. Вскоре возгласы зазвучали вдвое громче, потому что вслед за флейтистками в андроне появилась акробатка Филина — идя на руках. Она была полностью обнажена, ее умащенная маслом кожа поблескивала в свете ламп.

Когда приветственные возгласы собравшихся стали еще громче, Филодем подтолкнул Менедема.

— Девушки довольно миловидны, — сказал Филодем. — В этом им не откажешь.

— Я рад, что ты доволен, — ответил Менедем.

Его отец был человеком с нелегким характером, но честным.

— Надеюсь, шум не побеспокоит твою жену на женской половине.

Мать Менедема умерла; его отец женился пару лет назад на юной девушке и надеялся на рождение новых детей.

— У нас и прежде бывали здесь симпосии, — пожал плечами Филодем. — Если шум станет невыносим, Бавкида может заткнуть уши воском, как сделали люди Одиссея, проплывая мимо острова сирен.

Он склонил голову к плечу, прислушиваясь к музыке.

— И к тому же эти красотки неплохо играют на флейтах.

— Одна из них может чуть погодя поиграть и на моей флейте, — сказал Менедем. — В этом деле они тоже хороши.

Его отец засмеялся.

Потом оба засмеялись еще громче. Сделав по комнате несколько сальто, Филина приземлилась на колени Соклея. Вместо того чтобы хорошенько пощупать красотку или немедленно начать с ней заигрывать, тот поспешно скинул ее со своих колен так, словно обжегся.

— Филина не кусается, Соклей, — заметил Менедем. — Если только ты сам не захочешь, чтобы она тебя укусила.

Он запрокинул голову и засмеялся; да, он хорошо почувствовал силу вина.

Соклей пожал плечами.

— Небось акробатка выбрала меня потому, что я молод, в надежде, что я по уши в нее влюблюсь. — Он снова пожал плечами. — Боюсь, ее надежды не оправдались.

— Ну и ладно… Кто-нибудь другой очень скоро вставит клин в ее зарубку, — ответил Менедем, словно толковал о кораблестроении, а не о том, что подвластно Афродите.

Соклей казался трезвым, даже когда бывал пьян.

«Бедняга», — подумал Менедем.

И конечно, Филина вскоре прижалась к Ксанфу, который тут же начал очередную многословную речь.

«Интересно, он собирается заласкать красотку до смерти или заболтать ее до смерти?» — изумился про себя Менедем.

Он уже выпил столько, что это показалось ему очень смешным. Он приказал рабу пойти по кругу и наполнить чаши симпосиатов вновь.

Телеф дал Артемис выпить из его кружки, после чего залез рукой под ее тунику.

— Какая у тебя гладкая маленькая попка, — сказал он, лаская флейтистку.

— Внутри она еще глаже, — ответила та и, взявшись за спинку ложа, выставила зад.

Телеф обошел вокруг девушки и проверил ее утверждение на практике.

Менедем помахал Евное.

Он был хозяйским сыном. Он нанял ее и остальных девушек. Флейтистка поспешила к нему.

— Чего желаешь? — спросила она.

Менедем сел, а Евноя пристроилась рядом на полу, мотая головой вверх-вниз, потом, повинуясь его жесту, перебралась на ложе и припала к юноше. Ее дыхание было сладким от винных паров. Евноя, как и Артемис, тоже оказалась гладкой внутри.

Размахивая тряпкой, Эринна бежала к паве.

— Убирайся прочь от моих трав, противная тварь! — кричала сестра Соклея. — Кыш!

— Что именно она склевала? — поинтересовался Соклей из дальнего угла сада, когда птица неохотно отступила.

— Ящерку, — ответила Эринна.

И вправду, хвост уже исчезал в клюве павы.

— Я не возражаю, когда павлины едят ящериц и мышей, — продолжала Эринна. — Но они в придачу клюют фенхель и тмин! Ты небось их плохо кормишь.

— Ничего подобного! — Соклей негодующе указал на ячмень в широкой миске, из которой клевали две другие павы. — Они едят почти столько же, сколько рабы. Я только что подумал, что ячменный хлеб понравился бы им не меньше, чем нравится нам.

Эринна возвела глаза к небесам.

— Вот что, пусть они едят где-нибудь в другом месте, а не там, где я выращиваю травы.

— Вообще-то могло быть и хуже, — заметил Соклей.

Ужасающий крик, отдаленно напоминавший звук сигнального рожка, донесся от двери соседей и подтвердил, что все и впрямь могло быть гораздо хуже.

— Менедему приходится держать в доме павлина. Он вытворяет то же самое, что и павы, но к тому же вчетверо больше кричит.

— Не могу дождаться, пока ты скрестишь с ним всех пав, — ответила сестра. — Не могу дождаться, пока ты заберешь всех птиц на «Афродиту», и поднимешь парус, и отплывешь с ними в далекие края.

— Теперь недолго осталось, — заверил сестру Соклей. — Суда уже начинают спускать на воду, и Менедем жалеет о каждом дне, который проводит здесь наша галера.

— Я буду по тебе скучать, — сказала Эринна. — По тебе, но не по этим противным, несносным тварям.

А тем временем пава, которую она выгнала из травяного садика, снова подбиралась к растениям, без сомнения надеясь, что хозяйка о ней забыла. Но забыть о такой большой птице было не так-то легко. Эринна снова взмахнула тряпкой, и пава отступила.

Соклей мог поклясться, что видел гнев в черных птичьих глазах-бусинках.

— Послушай, тебе вовсе не обязательно самой охранять сад. Ты можешь поручить это рабыне…

— Вчера я пыталась так сделать, — хмуро ответила Эринна. — Но рабыня обращала больше внимания на кружку вина, чем на пав, и, боюсь, некоторое время нам будет не хватать чеснока… У нормальных людей в садах водятся только улитки и гусеницы, а не эти… эти… пернатые козы! Да, пернатые козы — вот кто они такие!

Не успел Соклей ответить, как павлин в дядином доме снова испустил боевой клич. Все соседские собаки залились лаем. Они то и дело заходились лаем с тех самых пор, как Соклей с Менедемом принесли домой павлина и пав. Запах птиц, вероятно, казался собакам очень соблазнительным, и они были не прочь попировать, а павлин к тому же так шумел, что напоминал о своем присутствии даже тогда, когда ветер дул в другую сторону.

Очередной кошмарный крик в соседнем доме повлек за собой не менее кошмарные проклятия.

• Предыдущая
• 10/111
• Следующая