Выбери любимый жанр

Дело об императорском пингвине - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 8

Изменить размер шрифта:

— Какая же ты все-таки сволочь, Шах! — упорно повторила Татьяна, пытаясь испепелить меня своими, от ярости ставшими еще больше, глазищами.

Как ни странно, но первой среди нас от шока оправилась опять-таки Агеева.

— Девочки, пойдемте, — пролепетала она и чуть ли не силой вытащила за дверь Светку с Валентиной.

Следом за ними прошмыгнул Гриша.

Дверь закрылась, и мы с Таней остались одни.

— Танюша, что случилось?

— Не смей называть меня Танюшей, мерзавец. И не надо делать такие невинные глаза. У тебя это плохо получается.

— Да ты можешь наконец сказать, что произошло?

— Ах, мы все еще продолжаем играть в невинность. Маленький невинный ягненочек Витя — как трогательно. Хорошо, я скажу тебе, что произошло. — Татьяна нервно рванула с плеча свою сумочку и дрожащими пальцами начала теребить заклинившую «молнию». — Я принесла тебе твои деньги, иуда!

Я почувствовал, что сейчас может произойти нечто ужасное, а я буду не в силах этому помешать, поскольку совершенно не врубаюсь в происходящее. Между тем Татьяне удалось открыть сумочку, из которой

она достала пачку долларов.

— Сколько ты запросил? Тысячу?

Ну что ж, это не так уж много. Но ведь ты у нас всегда был скромным мальчиком, да, Витя? Или ты все-таки предварительно заглянул в «Плейбой»? Неужели они пожадничали?

Странно — я ведь теперь хоть и маленькая, но все-таки звезда…

— Танюша… Все-все, извини Таня!… Ты можешь мне все-таки спокойно объяснить…

— Объясняю, Витя, — перебила она меня. — Я принесла деньги, вот они, — и я с трудом увернулся от долларовой пачки, которая довольно метко была запущена ею в мое лицо. — Забирай. С доставкой на дом. А теперь… теперь верни мне мои фотографии.

Из всего этого я смог пока понять лишь одно — речь, похоже, шла о тех самых «поляроидных» снимках.

— Таня! Понимаешь… У меня сейчас нет этих фотографий. У меня их украли. Буквально два дня назад.

А может, три…

Секунду назад я сохранил свою лицо от прямого попадания в него пачки с валютой, но уже сейчас очередная увесистая пощечина без труда нашла свою цель.

— Не ври мне, Шах. Не ври. Я же вижу тебя насквозь. Ведь ты же умный, умный и хитрый. Но этот номер… Этот номер знали всего несколько человек. В том числе, и ты, Витя. Мерзавец!… Теперь я понимаю, что ты просто испугался. Вы оба испугались…

— О ком ты? — Похоже, в эту историю замешан еще и кто-то третий.

— Я говорю о твоем партнере, Витя. Кто он? Суда по акценту, кавказец? Грузин? Господи, я только сейчас догадалась! Ведь это был твой дружок? Это был твой Гвичия? И за сколько же он согласился поучаствовать в этом паскудстве? Десять? Двадцать? Сорок процентов?… Хотя нет, сорок ты бы, наверное, пожалел…

— Таня, успокойся. У тебя истерика. При чем здесь Зураб? Что ты несешь? — Ненавижу, я просто ненавижу ощущать себя идиотом.

Между тем Татьяна, казалось, меня уже не слышала:

— Ну конечно же. Я все поняла.

Вы просто оба испугались. Вы испугались, что я все расскажу Рустаму, — и тогда…

— Извини, а Рустам — он кто?

— Рустам — это мой муж. И не ври, что ты этого не знал. О, если бы я только рассказала все Рустаму. Его охрана разорвала бы вас на сотни маленьких кусочков… Но я пожалела тебя, Витя. Пожалела. Хотя такое ничтожество, как ты, не заслуживает даже самой унизительной жалости…

Короче, деньги ты получил. А сейчас — верни мне фотографии.

— Прости, Танюша. Но у меня действительно нет твоих фотографий, — устало произнес я.

— Какая же ты мразь, Шах! — Из ее глаз хлынули слезы. Она резко повернулась и почти бегом бросилась к двери. — Чтоб ты подавился этим деньгами! — такими были ее последние слова.

Татьяна распахнула дверь, которая открылась почему-то не сразу, явно наткнувшись на какое-то препятствие извне. Короткий узнаваемый женский вскрик свидетельствовал о том, что этим препятствием была Агеева, которая, вероятно, подслушивала наш разговор за дверью. (Что ж, Марина Борисовна всегда славилась своей тягой ко всему скандальному и необъяснимому. За что, похоже, и поплатилась.) Потом железная дверь с грохотом закрылась…

Некоторое время я оставался в комнате один, после чего в отдел ворвался чрезмерно возбужденный господин Скрипка.

— Шах! Что здесь происходит?

В умывальнике Агеевой прикладывают ко лбу холодный компресс, у вас здесь бьют стекла, хлопают дверьми, — завхоз огляделся по сторонам, — валяются доллары. Вы что здесь, окончательно с ума посходили? Ну что вы молчите? Да, — неожиданно вспомнил он, — между прочим, я еще вчера вечером ждал от тебя объяснительной об обстоятельствах утери пейджера…

Только сейчас я окончательно пришел в себя. Взглянув на беснующегося завхоза и прекрасно отдавая себе отчет в том, что подписываю себе смертный приговор, я, медленно и четко выговаривая каждое слово, произнес:

— Алексей Львович, а не пошел бы ты на хуй…

И не став дожидаться ответной реакции, подобрал доллары и быстрым шагом вышел из отдела. И вообще из конторы. Все там же, на лестнице, я снова столкнулся с Гришей и попросил у него сигарету.

— Ты же знаешь, Вить, у меня только «Беломор», — охраннику было ужасно неловко за то, что оказался свидетелем нашей с Татьяной встречи.

— Давай «Беломор»… Слушай, Гриш, я возьму у тебя всю эту пачку?

— Бери, конечно. У меня там еще есть.

— Спасибо, Гриш. — Я пожал ему руку и пошел вниз, задержавшись у самого выхода:

— Гриша! Если меня кто будет спрашивать — говори, что сегодня в Агентстве меня уже не будет. А может, и завтра тоже, хорошо?…

***

«Воздух, мне нужен воздух», — колотились во мне строчки из некогда любимой кинчевской «Алисы». Как былинный витязь на распутье, я стоял, затягиваясь Гришиным «Беломором», и прикидывал, куда мне теперь идти. Налево — в сторону Невского, или направо — на Фонтанку.

Я не хочу чувствовать себя идиотом. Поэтому я должен во всем разобраться. А когда я во всем разберусь, то обещаю — кому-то будет плохо.

Я вышел на тропу войны. Хотя пока еще точно не знаю, с кем я буду воевать.

***

По большому счету, у меня была всего одна более-менее реальная зацепка — тот самый пацан, который, возможно, тусуется где-то в районе вокзала. Поэтому я отправился на Витебский, решив для себя, что буду торчать там ровно столько, сколько понадобится для того, чтобы вычислить этого трудновоспитуемого гавроша. Пусть даже придется проторчать на вокзале всю ночь (а может быть, даже и весь следующий день). Наплевать! Не думаю, что в Агентстве без меня будут сильно тосковать — благодаря Татьяне на ближайшие день-два тем для разговоров и сплетен у моих коллег предостаточно…

Сколько себя помню, всегда не любил вокзалы и всю связанную с ними суматоху, толчею и грязь. А уж Витебский (как мне кажется, самый провинциальный из всех наших городских) своим вечно гудящим роем, составленным из смеси малороссийского говора приезжающих, кавказской тарабарщины торговцев и вычурного мата местных нищих, вызывал у меня особую неприязнь С трудом продравшись сквозь нагромождение мешков, коробок, тележек, навязчивых частников, сотрудников милиции и бомжей, я разыскал то самое «Пятое колесо», о котором Владимиру Николаевичу рассказывал его знакомый вокзальный мент. Стайка хулиганистого вида пацанов действительно крутилась неподалеку, однако «моего» среди них не было. Впрочем, я и не надеялся, что мне вот так вот сразу повезет. Заплатив стоящему на раздаче абреку за стакан пива (в силу природной брезгливости от навязываемой шавермы категорически отказался), я устроился на ближайшей скамейке…

***

Ожидание стоило мне пачки сигарет, двух с половиной стаканов пива и пяти рублей, которые я вынужден был заплатить вокзальным службам за реализацию своих конституционных прав и свобод в части отправления естественных физиологических потребностей.

Перейти на страницу: