Такса (СИ) - Волкова Дарья - Страница 30

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая

— Кого ждете в этот раз?

— Жень, восемь недель! Рано еще.

— Ну, а хочешь кого?

— Знаешь, мне все равно. Тихомиров жаждет еще одну дочь — блондинку. Манька-то у нас брюнетка, вся в папеньку уродилась. Анна Николаевна, тоже, разумеется, хочет вторую внучку. Один Иван Михайлович ждет внука. Может, присоединюсь к нему, для равновесия. Хотя, — она машет рукой, — какая, к черту, разница?! От наших желаний мало что зависит. Слушай, все спросить хочу: а как Олег отреагировал на то, что у вас будет девочка?

— Ты знаешь, ему тоже все равно, похоже. Сказал только, что надеется, что дочь будет похожа на него. Ибо еще одну рыжую бестию он не выдержит.

— Ну, поздравляю!

— Все? — пересохшими губами спрашивает он.

— Да.

— Как Женя?

— Да нормально, молодцом. Орала так, что я чуть не оглохла… Эй, эй, Олег, ты что?

Он пытается что-то сказать и не может.

— Даш, — укоризненно хмурит брови Димка, — обязательно было так?..

— Вот дураки! — возмущенно пожимает плечами Дарья. — Женщина ДОЛЖНА кричать, когда рожает. Существует прямая связь между растяжением губ, когда произносятся гласные вроде «аааааа» или «ооооо», и растяжением шейки и влага…

— Даша! — уже рычит Дмитрий. — Прекрати над ним издеваться! Он же сейчас в обморок грохнется!

— Любишь кататься… — назидательно произносит Дарья. — А, ладно, что с вас взять. Сейчас, минуту подождите.

Уходит, оставив Димку и Олега одних.

— Так, Олег! Ну-ка, соберись. Не позорь меня!

— Сейчас, — шелестит тот одними губами. Выдыхает. — Сейчас, Дим.

К ним снова присоединяется Даша. И не одна.

Две пары глаз смотрят на сверток на ее руках.

— Ну, знакомься, Олег. Это твой сын.

— Как сын? — оба, хором.

— Ко мне какие претензии? Кого Женька родила…

— Но… по УЗИ же было… девочка.

Дарья пожимает плечами.

— Ну, видимо, мальчик похож на тебя и такой хорошенький, что доктор ошибся. Держи.

Олег не успевает испугаться, как у него на руках уже маленький теплый сверток. А потом он все-таки пугается. До дрожи в коленях. Но руки, кажется, сами знают, как держать это невозможное хрупкое. Невероятно дорогое. Беспомощный взгляд на Дашу.

— Да не бойся ты так! Он не сломается.

— Точно, — кивает Тихомиров, — не сломается. Я проверял.

— Можешь зайти, — Дарья кивает на дверь, — если хочешь.

— «Если хочешь», — передразнивает жену Тихомиров. — Как будто мы бы его смогли остановить, — открывает перед Олегом дверь

И с сыном на руках тот заходит внутрь.

Женя бледная. Очень бледная. Вокруг закрытых глаз — синюшные круги. Лишь волосы — по-прежнему ослепительно-яркие на белой подушке.

Он садится рядом, стараясь не смотреть на иглу, торчащую из тонкой руки, на змеи капельницы. Кажется, она спит. Пусть отдыхает. Он готов бесконечно долго сидеть и смотреть так на нее, прижимая к себе теплое маленькое тело их сына. Смотреть на свое рыжее сокровище. На одно. И на второе.

Ее ресницы дрожат, вздох, и глаза открываются.

— Привет.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально.

— Больно было?

— Уже… все прошло.

Он осторожно меняет положение рук, и касается пальцами ее ладони.

— Теперь все хорошо?

— Да, ты же со мной.

— Не только я. Со мной еще кое-кто.

Женька слабо улыбается.

— С девочкой промашка вышла.

— Да это не важно. Главное — нас теперь трое.

Вздох.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

Они молчат, просто глядя в глаза друг другу. Долго. Нежно. Пока завозившийся на руках Олега малыш не напоминает им, что их действительно теперь — трое.

— Дим, пойду я. Олега дождешься? Не заблудитесь, я думаю?

— Куда так торопишься?

— Женька у меня не одна. Работы куча.

— Не увлекайся очень-то!

— С какой радости раскомандовался?

— С такой. Тебе вредно много работать.

— Чего это?

— В твоем положении…

— Ой…

Смотрит на него смущенно.

— Ты знаешь?

— Знаю.

— Давно?

— Давно.

— Хм… Прости меня, Дим.

Порывисто притягивает ее к себе.

— Это ты меня прости, — шепчет ей в волосы. — Я сам виноват. Достал тебя тогда. Я исправлюсь, обещаю.

На пару минут она позволяет себе замереть в его руках, прижав голову к плечу. Потом смущенно:

— Дим, ну отпусти меня. Люди смотрят.

— Плевать.

— Давай дома…

Со вздохом разжимает руки.

— Ладно, иди уже…

И дождавшись, когда она отойдет метров на десять, кричит ей, нимало не смущаясь тем, что их слышат другие:

— И чтобы дома вовремя была, слышишь? Мы с Машкой будем ждать.

Яркий солнечный, первый по-настоящему жаркий день. Цветы, много цветов. Радостные улыбающиеся лица — Дашка и Димка, Тихомировы-старшие, Борислава со своими ангелом Милой и демоном Вовкой, Светлана Владимировна, мать Олега. И, конечно, сам Олег с их сыном на руках. Почти — как в том ее сне. Яркие голубые глаза, радостная искренняя улыбка. Ее родные, ее друзья. Ее семья.

Женя впитывала каждую черточку этого светлого дня. Ее восприятие было необыкновенно полным, острым. Казалось, она в состоянии заметить каждую деталь. И, наверное, именно поэтому…

Она заметила его, несмотря на то, что во дворе роддома толклась куча людей — перед выходными старались выписать как можно больше женщин домой. Возможно, заметила потому, что, невзирая на жару, он был одет в темно-серый, застегнутый на все пуговицы костюм. Или потому, что стоял в стороне, отдельно от всех. Или потому, что он — ее отец.

— Подождите меня, — шепнула Олегу и двинулась вниз по ступенькам.

Пробираясь сквозь толпу, думала: «А вдруг мне показалось?».

Нет, не показалось.

— Папа? Ты что здесь делаешь?

Его руки мнут в руках шляпу. Только ее отец способен надеть шляпу в плюс двадцать пять!

— Да я… Ты прости меня, Женечка. Я не хотел мешать… Так, посмотреть… издалека…

— Откуда ты узнал вообще?

— Худяков сказал… Не ругай его только.

Она молча смотрит на него. Даже не смотрит — рассматривает. Очень сильно сдал. Постарел, посерел. Выгладит старше своих… Женька хмурится, сообразив, что не может сразу вспомнить — сколько отцу лет. А он ее нахмуренные брови понимает иначе.

— Не сердись, Женя. Я мешать не буду. Посмотрел на тебя, на мужа твоего, на сыночка вашего — и пойду.

Резко поворачивается, чтобы она не успела увидеть слезы в его глазах. И едва успевает ухватиться за спинку кстати оказавшейся неподалеку скамейки — так кружится голова. И черные мельтешащие точки перед глазами, и стоять трудно, даже опираясь.

— Эй, ты чего?! — она рядом, ныряет под его плечо, а ему уже не до гордости — буквально падает на нее, ноги ни черта не держат. Эта жара его доконала!

С помощью Жени делает несколько с трудом дающихся шагов и тяжело опускается на скамейку. Женька приседает перед ним на корточки и начинает яростно расстегивать пиджак, ослабляет тугой узел галстука, потом приходит очередь верхних пуговиц рубашки. И при этом ругается вполголоса:

— Чем ты думал, а? У тебя что — одежды летней нету? Ты б еще куртку одел!

— Дорога просто долгая, а у нас прохладно, между прочим… — дышать становится легче — то ли оттого, что ничего не давит на горло, то ли — от прикосновений ее рук.

— А прогноз погоды посмотреть? Что, Интернет недоступен пониманию доктора наук?

— Женя, не ругайся так…

— Что случилось? — над их головами раздается голос Олега.

Женька оборачивается, немой вопрос в глазах.

— Мелкий у мамы.

Она кивает.

— Папе плохо. Принеси воды, пожалуйста. Есть у тебя в машине?

— Сейчас.

Они снова остаются вдвоем.

— Напугал меня, блин! Ну и кто ты после этого?

— Дурак, Женя. Старый больной дурак, — перехватывает ее руку и прижимает к своей щеке. И прямо поверх ее руки бегут горячие слезы, которые невозможно удержать. — Вот, приполз к тебе. Когда уже поздно. Ты прости меня, если можешь. А не можешь — я пойму. Такое простить невозможно. — Женька потрясенно смотрит на него. — И не переживай. Я ведь люблю тебя, Женя, хоть в это и трудно поверить. И не буду лезть в твою жизнь. Я только вот… посмотреть хотел… — «Напоследок» — добавляет уже про себя.

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая