Как стать девушкой вампира. Самоучитель для новичков. - Фантаски Бет - Страница 23
- Предыдущая
- 23/55
- Следующая
Он умер?!
Я уставилась на его обнаженную грудь.
«Люциус, дыши! Дыши, пожалуйста…»
Увы, грудь Люциуса не двигалась.
Внезапно что-то во мне надломилось, и я почувствовала, как внутри образуется холодная гулкая пустота.
«Нет, не может быть. Он не умер».
Я попыталась успокоиться. Если бы Люциус умер, вокруг него не суетились бы, оставили бы в покое, прикрыли бы лицо.
Мама нервно расхаживала у камина, прижав руку к губам. Отец и доктор Жольдош о чем-то совещались, разглядывая сверток из гаража. Должно быть, они пришли к какому-то решению, потому что доктор Жольдош достал из черной сумки нож… или скальпель? Он собирается оперировать Люциуса? На нашем столе?!
Я отвернулась, опасаясь, что мне станет дурно, но венгерский шарлатан не стал кромсать Люциуса, а разрезал бечевку на свертке и надорвал бумагу. Затем достал содержимое, осторожно, словно новорожденного младенца — дрожащего младенца, который так и норовит вырваться.
Да что же это?
Затаив дыхание, я наклонилась к щели. На дверь никто не смотрел. И мама, и отец, и доктор Жольдош не сводили глаз с загадочного предмета — пакетика, сшитого из неизвестного материала. Пакетик подрагивал, словно желе.
— Разумеется, у него в комнате хранился запас, — прошептал доктор Жольдош, тряся седой бородой. — Как же иначе.
— Разумеется, — согласилась мама.
По знаку отца она подошла к Люциусу. Родители взяли его за плечи и осторожно приподняли. Люциус не то застонал от боли, не то зарычал, как раненый лев. Такой вопль не мог исходить ни от человека, ни от зверя. От звука дрожали стены и кровь стыла в жилах.
Я вытерла взмокшие ладони об одежду.
Доктор Жольдош, блеснув стеклами очков, наклонился к своему пациенту.
— Пей, Люциус. Пей, — тихо сказал доктор, держа пакетик на весу перед лицом Люциуса.
Никакой реакции не последовало. Голова Люциуса опрокинулась, и отцу пришлось поддержать ее.
Доктор Жольдош взял скальпель и вонзил его в пакетик.
Внезапно Люциус широко распахнул глаза, и я тихонько вскрикнула — и без того темные радужки стали совершенно черными, заполнили собой почти все пространство глазного яблока. Люциус раскрыл рот и выпустил клыки. Родители услышали мои крик, но не могли оторвать взглядов от фантастического зрелища. Люциус наклонил голову, впился в пакетик и с усилием начал жадно глотать. По его подбородку сползла капля жидкости. Темной жидкости. Густой. Алой.
Несколько часов назад я видела такие же пятна на груди Люциуса.
Не может быть!
Я затрясла головой, разгоняя наваждение, и попыталась рассуждать здраво, но мне почему-то не удавалось вытеснить из сознания образ того, что происходило у меня на глазах. До меня донесся запах — резкий, незнакомый. Точнее, однажды я его унюхала, но едва различимо, а теперь… Теперь он был сильным. И становился все сильнее. Этот запах… я ощущала его будто не носом, а нутром — или той примитивной частью мозга, о которой нам рассказывали на уроках биологии. Той частью, которая контролирует агрессию, сексуальное влечение и… удовольствие?
Люциус сел прямее, оперся на локоть, продолжая жадно глотать, как будто не мог напиться. В конце концов в пакетике ничего не осталось. Со стоном, в котором странным образом сочеталась животам агония и чистое удовлетворение, Люциус откинулся назад. Отец подхватил его за плечи и аккуратно уложил на спину.
— А теперь поспи. — Мама натянула одеяло ему на грудь, куда только что упала капля крови.
Кровь… Он пил кровь…
Я зажмурилась, замотала головой — и прочный деревянный пол внезапно ушел у меня из-под ног. Стены комнаты задрожали и поплыли. Я попробовала выпрямиться, но помимо моей воли глаза закатились, и все вокруг потемнело, словно в кино перед началом сеанса.
Среди ночи я пришла в себя — в своей постели, одетая в любимую фланелевую пижаму. Мною владело странное чувство, как будто я очутилась не в собственной спальне, а в чужой стране. Еще не рассвело. Я лежала, стараясь не шевелиться, с открытыми глазами, на случай, если комната снова закружится и исчезнет. Впрочем, дом так и не шелохнулся, хотя я в подробностях мысленно проиграла все, что увидела. Все, что почувствовала.
Я видела, как Люциус пьет кровь. Или нет? Я была не в себе. Испугана. И странный запах… Может, доктор Жольдош одурманил Люциуса каким-нибудь крепким румынским зельем? Может, я от страха все не так истолковала? А еще я не могла объяснить своих чувств при мысли о смерти Люциуса. Я ощутила печаль. Тоску, которую сложно было вообразить. Словно в моей душе образовалась дыра…
Это испугало меня больше всего, и посреди ночи я выбралась в гостиную.
В камине горел огонь. Люциус лежал на столе, под его головой появилась подушка, а от шеи до самых пят его закрывало теплое одеяло. Папа, сидевшим рядом, задремал и слегка похрапывал. Мама ушла, доктора Жольдоша и черной сумки нигде не было. Исчез и пакетик, который наверняка мне просто приснился.
Я подошла ближе и посмотрела на Люциуса: никаких следов на губах, никакого пятна на подбородке, рот выглядит как обычно, лицо бледное, измученное — и такое знакомое. Он слегка пошевелился, словно почувствовав мое присутствие, и его рука соскользнула со стола. Я взяла Люциуса за запястье и вернула руку на стол. Несмотря на одеяло и камин, кожа Люциуса оставалась прохладной… нет, холодной. Он всегда оставался холодным. Мои пальцы на мгновение замерли на ладони Люциуса в надежде передать ему частичку тепла и успокоить.
Он жив.
Я не выдержала и тихонько заплакала. Слезы сбегали по щекам и падали на наши соединенные руки. Люциус сводил меня с ума. Он и сам был безумцем. Я не хотела снова ощутить чувство потери. Никогда.
Я всхлипнула, не в силах сдержаться. Папа заворочался на неудобном стуле, и я испугалась, что он проснется. Отпустив руку Люциуса, я вытерла лицо рукавом и вернулась к себе в спальню. К тому времени почти рассвело.
Глава 24
Дорогой дядя Василе!
С глубочайшим прискорбием, терзаемый мрачными предчувствиями относительно твоей реакции, пишу сообщить, что со мной произошел несчастный случай — из-за той самой лошади, которую я купил на аукционе в Интернете.
О, тебе бы понравилась Чертовка — устрашающая, опасная, восхитительная кобыла! Черная как смоль от гривы до хвоста, с такой же черной душой. Большего нельзя и пожелать.
Однако я отвлекся. Прекрасная злобная лошадь чуть меня не убила, за что я ее совсем не виню. В результате у меня сломаны ноги, пара ребер, а легкое продырявлено. Словом, ничего такого, чего бы мне не приходилось прежде терпеть от рук членов семьи. К сожалению, восстановление займет не меньше недели.
Я пишу не в надежде возбудить твое сочувствие. (Занятная мысль. Я попробовал представить, как ты, Василе, проливаешь слезу о чьем-либо горе, и мне стало так смешно, что я закашлялся кровью) Нет, я приложил перо к бумаге, чтобы отдать должное Пэквудам, ведь на критику я никогда не скупился. (Помнишь мое письмо об их любви к чечевице? При одном воспоминании меня корчит от стыда.) Однако в трудной ситуации они оказались на высоте. Нед и Дора сразу поняли, что отвезти в больницу подобного мне будет весьма неудачным шагом (как много наших собратьев провели в моргах и даже в склепах долгие недели, а все из-за отсутствия того, что люди называют признаками жизни).
Прости, как обычно, я уклонился от темы. Возвращаясь к повествованию, хочу сказать, что мы, возможно, были несправедливы к Пэквудам. Они проявили большую проницательность и, что важнее, пошли на риск ради меня. Я почувствовал желание в знак признательности вернуть им коллекцию этнографических поделок. Закажи, пожалуйста, у местных мастериц какую-нибудь грубую поделку из деревянной катушки и нескольких клочков шерсти. Что-нибудь не слишком красивое. Поверь мне, эстетические стандарты Пэквудов невысоки. Экспонаты коллекции отличались редким уродством и низким качеством.
Относительно Антаназии… Василе, что я могу сказать? Она продемонстрировала силу воли, бесстрашие и отвагу истинной принцессы вампиров. Более того, наша принцесса обладал еще и добрым сердцем. Следует задуматься, чем ей это грозит в мире вампиров.
Василе, я не часто могу похвастаться большим опытом, чем твой, каков бы ни был предмет обсуждения. Ты знаешь, я преклоняюсь перед твоим авторитетом. Но сейчас я рискну обратиться к тебе с предположением, которое родилось у меня после длительного общения с людьми. (Не сомневаюсь, тебя разгневает моя дерзость — поверь, даже за тысячу миль от тебя я чувствую тяжесть твоей руки, но мне необходимо высказаться.)
Ты живешь в замке высоко в Карпатских горах и мало общаешься с теми, кто не принадлежит нашей расе. Ты знаешь только, как ведут себя вампиры — как ведут себя Владеску. В нашем мире господствует насилие, ведется борьба за выживание, льется кровь, идет бесконечная война за власть.
Ты никогда не видел, как Нед Пэквуд выкармливает из пипетки слепых котят, в то время как наши родичи швырнули бы дрожащих подкидышей на холод и без сожаления смотрели, как их уносят хищные птицы. Они бы порадовались, что ястребы не останутся голодными. Ты никогда не чувствовал, как дрожащая рука Доры Пэквуд нащупывает твой пульс, пока ты чудовищно израненный, лежишь в полном беспамятстве.
Что бы сделал любой вампир, Василе? Если бы Дора была из рода Драгомиров, а не из семьи Пэквудов, она поддалась бы соблазну уничтожить принца враждебного клана. Но она боялась за мою жизнь. Да, так воспитали Антаназию. Она не просто американка, она — Пэквуд. Не Драгомир. Она играла с котятами, ее ласкали и берегли. Она выросла на тофу, а не на окровавленных кусках плоти.
Ты не видел, как она плачет, Василе. Ты не чувствовал ее скорби, когда она думала, что я погиб. Я физически ощутил муку, которая рвалась из души Антаназии.
Антаназия, то есть Джессика, слишком нежна, мягкосердечна и готова плакать даже из-за меня, которого терпеть не может.
Враги — а мы знаем, у принцессы всегда найдутся враги, даже в мирное время, — почуют ее слабость, как я почуял ее печаль. Когда-нибудь появится женщина, жадная до власти и стремящаяся занять место Джессики. Так всегда происходит в нашем мире. В момент противостояния Джессика усомнится, она не посмеет отнять чью-то жизнь — и погибнет. Даже я не смогу ее защитить.
Боюсь, что раньше я поверхностно судил о Джессике. Я (или мы?) ошибочно думали, что, сменив одежду и почувствовав клыки на своем горле, она станет принцессой вампиров.
Но ты не слышал, как она рыдает, Василе! Ты не чувствовал ее слез на своем лице, на своей руке.
Возможно, вампиры смогут принять Антоназшо… Проблема, однако, заключается в том, сможет ли Антаназия принять вампиров. Да, она подает большие надежды, но ей нужно время, чтобы созреть. К сожалению, она, скорее всего, погибнет, так и не достигнув зрелости.
Не исключено, я так говорю под действием лекарств. Честно, Василе, Пэкеуды позвали чудесного венгерского целителя, который весьма вольно трактует врачебные предписания, если ты понимаешь мою мысль. Да, не исключено, все дело в изобилии снадобий, отравивших мою кровь и мозг, — в них причина моих размышлений. Я лежу, поглощенный мыслями, и вдобавок пропускаю первый матч сезона: наша команда против «Пальмирских кугуаров» (мне и раньше приходилось охотиться на кугуаров, и на баскетбольной площадке я бы их не пощадил).
Вернемся к Джессике. Мы, вампиры, бездушны, это правда. Но мы не предаем подобных себе. Мы не уничтожаем ради удовольствия. А я боюсь, что мир вампиров уничтожит Джессику.
Может, лучше позволить ей жить как обычному подростку? Оставить проблемы нашего мира нашему миру, а не взваливать их на плечи невинной американской девчонки, которая хочет ездить верхом, хихикать с лучшей подругой (я испытываю что-то вроде извращенной симпатии к Мелинде, которая помешана на вопросах секса) и целоваться с простым крестьянским парнем?
Жду твоего ответа, хотя и предчувствую, что он будет резко отрицательным. Василе, ты воспитал во мне не только безжалостность, но и великодушие, а потому честь велит мне задать эти вопросы.
Скоро поправлюсь,
- Предыдущая
- 23/55
- Следующая
