Дело о картине Пикассо - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/57
- Следующая
После долгой паузы голос мадам Румянцевой решительно произнес:
— Заказ остается в силе.
— Я вас правильно понял?
— Вы меня правильно поняли. Когда? Вы затянули уже на целых два дня.
— Согласитесь, что при сложившихся обстоятельствах спешить было бы неразумно. Впрочем, завтра, я думаю, это будет реально… Вы можете гарантировать, что к трем часам дня клиент будет вести себя согласно оговоренного распорядка?
— Да. Я постараюсь. А вы подготовили все необходимое?
— Об этом можете не беспокоиться. Что касается вашего алиби, то у вас будет две минуты. Пожалуйста, заранее продумайте причину своего возвращения. Не суетитесь, но и особо не медлите. Две минуты я вам гарантирую твердо.
— Вы уверены в результате?
— Уверен. И вы сами сможете в этом убедиться. Завтра мы с вами опровергнем тезис о том, что люди не летают. Еще как летают. Да и «мерседесы» тоже. Причем очень высоко. Хотя недолго.
— Перестаньте, это не смешно.
— Полностью согласен с вами, Ирина Сергеевна, какой уж тут смех…
Невидимый собеседник Румянцевой слишком близко подошел к двери, поэтому я счел разумным от греха подальше незамедлительно ретироваться. По-моему, я и так уже услышал слишком много.
«Аи да Ирина Сергеевна! Вот это баба! Это кого же она решила отправить в полет? Никак своего уважаемого супруга?» Я быстренько спустился в холл. Давешняя блондинка проводила меня до дверей и выпустила на свет божий… Вернее, в темень божью.
Я приехал домой и сразу же собрался залечь спать, решив переварить свалившуюся информацию на свежую голову. В любом случае немного форы у меня есть — «акция» запланирована на завтра на 15.00. Самое дурацкое, что я до сих пор не могу нащупать главного — мотива. На хрена Ирине убивать своего мужа?.. Ладно, все — завтра. А сейчас спать.
Около двенадцати ночи меня разбудил телефонный звонок. Рассыпавшийся в извинениях дежурный по Главку сослался на то, что не смог найти меня в течение дня, и передал просьбу своего начальства послезавтра подъехать для важного разговора на Суворовский. Затем он доверительно и под большим секретом сообщил, что, по циркулирующим в УУРе слухам, мне будет предложено восстановиться в органах в должности начальника «убойного» отдела. Стоит ли говорить, что после такого, с позволения сказать, «секрета», я не смог уснуть, проведя всю ночь на кухне в компании кофейника и «Беломора». К утру я уже точно знал, что сегодня отвечу большому генеральскому хуралу и совершенно не представлял, что после этого скажу Обнорскому.
Румянцев, к счастью, был в своем кабинете, что-то писал. Он недовольно посмотрел на меня и отложил ручку.
— Это опять вы? Я ведь, кажется, еще в прошлый раз вам все доступно объяснил. Вы сами уйдете или мне снова просить, чтобы вас вывели? — И он потянулся к телефону.
— Николай Гаврилович, похоже, вы немного недооцениваете нашу контору. Нам известно все, чем вы занимались с Умновым и Твердохлебовым. — Лицо Румянцева побагровело. — Может, вам стоит оформить явку с повинной? Могу адрес подсказать…
— Пошел вон, мудак! — заорал Румянцев, схватил меня за куртку на груди и стал тащить к выходу из кабинета. — Сейчас позову кого нужно! Мальчишка! Он еще советы мне будет давать!
«Это же злостное неповиновение без пяти минут будущему сотруднику правоохранительных органов! Надо пресекать», — подумал я, резким движением обеих рук освободился от профессорского захвата и втолкнул его обратно в кресло.
— Да успокойтесь же, наконец, вздорный вы старик! Объясняю последний раз: я пришел сюда единственно для того, чтобы спасти вашу грешную душу. Вы не понимаете?.. Хорошо. В свое время вам, профессор, наставили большущие рога. Но это дело банальное, с кем не бывает (тем более в вашем почтенном возрасте). Однако же сегодня эти самые рога вам попытаются обломать, причем довольно садистским способом. Вы верите в левитацию, профессор? Нет? А я со вчерашнего вечера, представьте себе, верю…
Николай Гаврилович неожиданно охнул и схватился за сердце. Мне ничего не оставалось, как броситься оказывать первую медицинскую помощь. Не хватало еще, чтобы он тут на моих глазах окочурился.
Нет, все-таки зря я на него так откровенно наехал. Грубить старичкам — последнее дело. Тем более невиновным.
После того как нашатырь, валидол и пятьдесят граммов спирта вернули Николая Гавриловича в этот мир, преисполненный, как выяснилось, лжи и обмана, мы с ним очень мило побеседовали о рабочих и семейных делах. Причем о последних я расспрашивал с особым пристрастием. Надломленный профессор рассказал мне все без утайки, и я понял, что выстроенная мною версия есть не что иное, как полное дерьмо. Таким образом, я лишний раз убедился, что особое журналистское «фантазийное» мышление очень часто способно завести в такие дебри, лезть в которые обычному оперативнику и в голову бы не пришло.
Моя главная ошибка заключалась в том, что я не удосужился установить предыдущую фамилию Ирины Сергеевны. В девичестве она была Михайловой, в настоящее время — Румянцевой, а вот во времена первого замужества носила фамилию… Кулыгина!
Оказывается, Леша Кулыгин действительно был весьма толковым студентом, а впоследствии подающим надежды аспирантом. Он работал над своей кандидатской по патологоанатомии, параллельно зарабатывая деньга для молодой семьи в качестве землекопа на Южном кладбище. Молодая супруга в отсутствие мужа откровенно скучала, чем не замедлил воспользоваться еще бодрый тогда господин профессор, который фактически увел юную красавицу у ничего не подозревающего мужа. В довершение к этой напасти неожиданно блестяще защитил кандидатскую лучший друг Кулыгина — Саша Твердохлебов, до этого особых звезд с неба не хватавший. Причем несколько идей из его диссертации сразу же легли в основу серьезных научных разработок в области трансплантологии.
Порадоваться за своего друга Кулыгин не мог по одной причине — материал своей диссертации Твердохлебов попросту нагло свистнул у него, Кулыгина! И самое главное — похоже, в этом деле не обошлось без участия Ирины Сергеевны, которая, будучи профессорской женой, успела закрутить роман с Твердохлебовым. Профессор, правда, в то время об этом еще не знал наверняка — лишь подозревал.
Лишившись в одночасье и жены, и друга, Кулыгин сломался окончательно: ушел из аспирантуры, связался с кладбищенской мафией, а вскорости стало известно о его смерти. Когда же некие злопыхатели подсунули профессору злополучную книгу «Кости для Запада», он понял, что написать ее мог только один человек — Кулыгин. Видимо, обиженный на профессора, он решил таким образом отомстить Румянцеву, выставив научное светило в глазах медицинских бонз циничным бандюганом и законченным мошенником.
Румянцев не стал никому говорить о своих догадках, но, прочитав в книге о романе жены профессора Ротвангига с Сухарниковым, начал присматривать за Ириной Сергеевной с удвоенной энергией. Ведь именно она настояла на том, чтобы Румянцев взял Твердохлебова на работу старшим санитаром.
Дальше — больше: оказалось, новенький «БМВ» Твердохлебова есть не что иное, как подарок мадам Румянцевой на сорокалетие своему возлюбленному. Этого Николай Гаврилович вынести уже не мог и потому однозначно указал своей супруге на дверь. Но тут как раз случилось это непонятное убийство Умнова, а еще через день застрелился и Твердохлебов. Отныне им с женой вроде как делить стало нечего. Тем более что она со слезами вымолила у него прощение. Да и сам профессор уже не слишком настаивал на разрыве — остаться на старости лет одному, это, знаете ли, не очень-то приятно.
Теперь мне все было более-менее понятно: этот самый злосчастный ствол времен «казанских» войн, который не давал покоя Резакову, всплыл по причине возвращения своего законного владельца. Кулыгин замочил из него своего бывшего соратника по лопате Умнова, а потом из этого же ствола грохнул и Твердохлебова, изящно инсценировав самоубийство последнего. Непонятным оставалось только одно: почему Ирина все-таки решила избавиться от профессора (раз уж он ее простил)? Где я мог видеть этого мужика из салона? И вообще, правильно ли я понял суть их разговора?
- Предыдущая
- 16/57
- Следующая
