Байки служивых людей - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 56

• Предыдущая
• 56/64
• Следующая

А дальше — дело техники: пустую бутылку на стол, полную закрываем пробкой и пихаем в карман. В результате — вина у нас в номерах больше, чем воды, и мы абсолютно счастливы.

Вторая проблема заключалась в том, что на первый обед нам подали цыплят. Причем мы не сразу поняли, что эти жирненькие кругленькие птички, зажаренные целиком, и те усопшие костлявые воробьи, которых мы едали на родине, — с точки зрения орнитологии абсолютно идентичны. Мы, грешным делом, подумали, что нам подали какую-то дичь. Но заботливая переводчица нас переубедила.

Чучу от вида такого великолепия посетило его своеобразное чувство юмора, и он саркастически пошутил:

— А чего так мало?

К переводчице тут же подскочил метрдотель и шепотом осведомился, что прокричал этот месье? Та добросовестно перевела. И когда Чуча уже нацелился вилкой на жирную цыплячью грудку, его тарелка молниеносно исчезла прямо из-под его носа. Он так и остался сидеть с занесенной в воздухе вилкой, ошеломленно слушая, как тарахтит официант. Переводчица спокойно сказала, что через минуту все будет нормально. Мы почувствовали, что будет весело.

И действительно, через минуту официант торжественно выволок из кухни огромное блюдо с чем-то, что показалось нам свежезажаренным страусом. Кряхтя, официант взгромоздил все это на стол перед Чучей, который, в свою очередь, тихо застонал. Мы заржали.

— Жри, раз мало... — хихикая, проговорил Першинин.

— Да, — совершенно серьезно подтвердил Карабасов. — Пока не съешь, из-за стола не выйдешь. Нечего русский флот позорить.

— Чуваки-и!.. — умоляюще зашептал Чуча. — Помогите!

Но мы лишь жестоко посмеивались. Да и при всем желании ничем помочь не могли — ведь и наши порции были столь огромны, что мы чувствовали себя туго нафаршированными помидорами. А впереди нас еще ждал десерт. Да и вина было еще много.

В результате мы выползли из ресторана абсолютно недееспособными. Чуча был совершенно синим и мог только икать. Тем временем неумолимо надвигалась репетиция.

Кое-как собрав всю амуницию, мы погрузились в автобус и отправились репетировать. Леша озабоченно спрашивал у импресарио, сможем ли мы без проблем отыскать себе какой-нибудь небольшой свободный «пятачок», чтобы спокойно пройти наше «дефиле».

— Ни х... себе пятачок! — только и выговорил Палыч, когда мы выползли из автобуса.

Перед нами простирался огромный футбольный стадион «Stadium Nord», выглядевший как самое пустое место на земле.

— Подойдет? — осведомился импресарио.

Недавно переставший икать Чуча открыл было рот, но Палыч мгновенно затолкал в него огромное яблоко. Чуча снова принялся синеть, а Палыч стал объяснять, что почувствовал, как в Чучином мозгу созрела еще одна шутка, вроде: «не, мы тут не поместимся». Он сказал, что нас тут же бы вывезли в чистое поле и мы бы, заблудившись, умерли от голода. Першинин предположил, что мы какое-то время питались бы Чучей. Дядя Саша возмутился и заметил, что питаться барабанщиками, да еще такими тупыми, «ни х...я не комильфо!», говоря по-французски. Толик обиделся и заявил, что за иного тупого барабанщика дают пять умных валторнистов, и вообще...

Но в этот момент Карабасов издал трубный крик: «Строиться!», и мы пошли топтать изумрудный газон лучшего стадиона Лилля.

Одним из сложнейших номеров нашего плац-концерта было исполнение в середине программы песни на французском языке.

Для того чтобы ее выучить, еще в Питере Леша раздал нам листочки с текстом, записанным в русской транскрипции. Он уверял, что это очень известная французская народная песня и что зритель будет просто пищать от восторга. Перед самым отъездом к нам пришла строгая тетя с филфака и долго учила с нами французское произношение. Овладеть грассированием и прононсом было несложно. Сложно было понять, о чем поется в песне, — мы хотели придать нашему исполнению как можно больше драматургии. Но перевести песню на русский не могла даже тетя — она утверждала, что это что-то вроде детской считалочки: у некоей Руселль три дома, у каждого дома три крыши, под каждой крышей чего-то тоже три и так далее, то есть нечего и заморачиваться — нужно просто петь.

Это поняли все, кроме Чучи. Поэтому при исполнении песни, не забывая хлобыстать тарелками, он играл целый спектакль — закатывал глаза, мотал головой, улыбался и, наоборот, морщился — в тех местах, где, по его мнению, требовался особый драматизм. При этом он орал громче всех, и после двух-трех дублей Леша стал хвататься за сердце. Он, конечно, мог бы приказать Чуче не петь. Но тогда в самый ответственный момент расстроенный Чуча мог бы сломать всю сложную геометрию наших рядов и уйти, например, поплакать в сторонку в разгар выступления. Занять его игрой на инструменте — тоже не выход: в отличие от духовиков, «тарелочник» может и петь, и играть одновременно. И тогда Леша придумал блестящий ход — он поручил Чуче шумовые эффекты. Изъяв у флейтиста Мамедова палехскую свистульку, обреченную на продажу после использования в концертной программе (шум птичек в польке «В Павловском лесу» Штрауса), он передал ее Чуче.

— Допустим, действие происходит в лесу. Будешь обеспечивать шум леса, — сказал он ласково, рассчитав, что Чуча вряд ли сможет одновременно играть на тарелках и свистеть в свистульку (которую все-таки надо придерживать).

Леша был уверен, что полностью решил проблему, заняв Чучин рот. Но не тут-то было. Немного помучившись и не выдув из свистка ни одного более-менее слышного звука, Чуча в перерыве забежал за трибуну и через несколько минут появился, заливаясь птичьими трелями и одновременно лупя в тарелки. Свистулька крепко держалась у него во рту, замысловато прикрученная к ушам полинялой резинкой от трусов.

Леша прикрыл глаза. Оркестр рыдал от смеха. Старшина Першинин подошел к Чуче и спросил, утирая слезы:

— Из трусов вынул?

— Угу, — счастливо мотнул головой тот.

Намертво прикрученная свистулька присвистнула.

— А трусы где? — поинтересовался Першинин.

— А вон, — кивнул Чуча, свистя, — на трибуне положил...

— Молодец, — сдерживаясь, проговорил старшина. — Смотри, чтоб французы не попятили — казенное ведь белье...

— Сними резинку, Сережа... — упавшим голосом произнес Леша. — Лучше пой.

После репетиции нас отвезли в отель и разрешили познакомиться с местными достопримечательностями. Мы с Толиком тут же отправились в «Тати» — огромный магазин на соседней улице. Еще дома мы слышали это название — все русские рано или поздно набредали на эти магазины, торгующие дешевыми шмотками и ширпотребом.

Войдя, мы тут же наткнулись на отдел женского белья и застыли, потрясенные. Прямо перед нами стоял манекен, облаченный в соблазнительный комбидресс. Такой фасон мы видели впервые в жизни и, конечно же, отнесли наличие застежки на самом интимном месте к сексуальной распущенности француженок.

— Совсем ох...ели, империалисты проклятые, — процедил Толик. — Может, жене взять?..

— Я не рискну, — отказался я. — Это, по-моему, неприлично.

— Ну! — согласился Толик. — Лифчик, там, еще куда ни шло... А это х...ня какая-то... Еще обидится на х...й!

— Извините... — раздался за нами голосок с трогательным акцентом.

Мы обернулись. Перед нами стояла девушка, она нерешительно улыбалась.

— Я случайно услышала русскую речь... (Толик покраснел.) У меня такая... проблема, вы извините. У меня русские корни... И в Москве живет дядя... Он просил меня достать... — Она развернула какую-то бумажку. — Вот... Свечи для... «Мо-скви-ча». Я объехала все автоцентры... «Рено», «опель», «мерседес»... Никто не знает, какие они должны быть... Вы не знаете?

Мы поскребли затылки и переглянулись.

— Нет... — грустно сказал я. — У нас нет машин, и мы не знаем. Простите. «Экскузе муа...»

Девушка покраснела и закивала головой:

• Предыдущая
• 56/64
• Следующая