Греция. Лето на острове Патмос - Стоун Том - Страница 31

• Предыдущая
• 31/52
• Следующая

Как и в большинстве домов Хоры, кухня Софии имела величественный вид и производила сильнейшее впечатление. Почти всю стену занимал огромный сводчатый очаг, а в углублении стояла сложенная из кирпичей печь в пояс высотой, на которой стояла небольшая плита на три конфорки, соединенная резиновым шлангом с видавшим видом газовым баллоном у стены. От пола до потолочных балок, прикрывая стены, вытянулись застекленные шкафы из кедрового дерева. У входа, так и не найдя себе места, сиротливо устроился маленький белый холодильник.

Часть одной из комнат занимал кусок скалы, к которой примыкал дом. Этот кусок, казалось, вырос здесь сам собой. Из точно такого же камня состоял потолок пещеры, в которой Иоанну были ниспосланы видения, — контурами скала напоминала мрачную серую клубящуюся грозовую тучу.

С другой стороны от входа под единственным окном с кружевными занавесками я увидел уголок, где в этом доме ели. На столике стоял серебряный поднос, на подносе стакан воды и крошечный пузырек масла. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было тиканье часов на стене возле очага.

По дороге до Хоры Алики рассказала мне с Лили, что вода и масло были освящены в монастыре, а потом переданы Софии одним из монахов. Официально церковь неодобрительно относилась к подобным обрядам снятия сглаза и порчи, но при этом закрывала глаза на то, что для них используется освященное масло и вода. Таким образом, если процедура приносила результаты, церковь спешила заявить, что чудо произошло исключительно благодаря ей.

Греки относились к подобным обрядам с большим уважением и трепетом, а история их происхождения уходила корнями в глубокое прошлое, Как правило, обладатели способности снять сглаз или порчу оказывались женщинами. К ним следовало обращаться, называя ос иа(«благословенная»), а не к ириа(«госпожа»).

— То есть они своего рода жрицы, — уточнил я у Алики.

— Да, — ответила она, — совершенно точно.

София велела мне сесть за стол. Она спросила меня, как я в последнее время себя чувствовал и что со мной случилось. Я рассказал. Она кивнула. Затем перекрестила мне голову и быстро что-то забормотала. Слова показались мне не более понятными, чем расписки, которые Теологос приносил мне с рынка. Чуть позже я узнал, что это была православная молитва.

Затем София попросила меня отхлебнуть святой воды. Я так и сделал. Потом она подняла стакан на уровень моих глаз, чтобы я ясно видел происходящее, и наклонила к нему пузырек освященного масла. В стакан упала капелька и сразу же пошла ко дну.

София сокрушенно покачала головой.

—  Т окхо? — спросил я с надеждой. — Он есть на мне?

Она кивнула, смочила палец в стакане и нарисовала мне на лбу крест. После этого старушка снова прочитала молитву, на этот раз куда более длинную. В какой-то момент она стала быстро осенять крестным знаменьем пространство между нами.

Наконец София протянула мне стакан и велела выпить.

— Глоток? — уточнил я, подумав о масле.

— До дна, — улыбнулась она.

Алики и Лили ждали меня в кафе, распивая маленький графинчик узо и закусывая жареным осьминогом.

— Ну как?

— Сказала заехать через неделю.

— Правильно, — кивнула Алики, — приедешь, и она снова капнет маслом в святую вод}'. Если масло останется на поверхности, значит, сглаз удалось снять.

— Масло никогда в воде не тонет, — промолвила Лили.

— Как сказать, — покачал головой я.

На обратном пути до Ливади Лили завела речь о Мемисе.

— Он такой чудесный! Такой милый! Такой прямолинейный! И никакой не мямля, в отличие от многих мужчин. Он не ходит вокруг да около. Если он тебя хочет, то — бах! И все.

— Бах.

— Точно.

Когда мы выехали на прямой участок горной дороги, соединявший Хору и Скалу, Лили, отпустив руль, вставила сигарету в длинный белый мундштук и едва успела снова схватиться за баранку, чтобы вовремя повернуть.

— А еще он творческая личность, — продолжила она. — Делает коллажи, вырезает из плавника и все такое.

— Правда?

— Да, когда у него есть время. — Она осуждающе на меня посмотрела. — Знаешь, сегодня вечером ты мог бы отпустить его пораньше.

Я было собрался возразить, но тут до меня дошла вся бессмысленность нашего разговора.

— Лили, — произнес я, — я сейчас вообще ничего не могу.

На следующее утро я поднялся вверх по склону холма, на котором стоял наш дом, и сел на автобус, отходивший в полдевятого на Скалу. Я мог бы поступить проще — спуститься к пляжу и сесть на автобус там или же нанять рыбацкую лодку, однако после того, как накануне Теологос трусливо отказал мне в помощи, я не желал видеть ни его, ни «Прекрасную Елену». По крайней мере сейчас, по дороге в полицию.

Накануне вечером мы с Даниэллой обсудили варианты наших дальнейших действий при самом благоприятном и, наоборот, самом неприятном развитии событий. Наибольшее, на что мы надеялись, так это на то, что меня не депортируют из страны за нарушение закона. В этом случае мы немедленно вернемся в Ретимно, и я могу попробовать устроиться обратно на курсы или, в худшем случае, в ресторанчик «У Сократа». Тогда как полыхающая во мне ярость сменялась отчаянием, Даниэлла оставалась совершенно спокойной. С ее точки зрения, главная сложность заключалась в том, чтобы заставить Теологоса вернуть нам деньги.

Об этом я еще не думал. Честно говоря, мне вообще не хотелось об этом размышлять, и это была еще одна причина, в силу которой мне не хотелось проходить мимо таверны по дороге в город. Я, как и Теологос, терпеть не мог открытых стычек и выяснений отношений.

В автобусе я сосредоточился на том, что именно скажу начальнику полиции. Да все что угодно: хоть о любви к Патмосу и Греции, хоть о желании провести с детьми лето в Ливади, долине, с которой у них столько всего связано, хоть о своей страсти к греческой кулинарии; главное, не выболтать правду — в таверне я зарабатываю деньги.

Как и прежде, полицейский участок располагался прямо возле причала на втором этаже построенного итальянцами здания таможни. Автобусная остановка находилась прямо у главного входа, чему я был очень рад — я все еще не отошел после вчерашнего позора в таверне, и мне не хотелось ни с кем разговаривать.

Я быстренько проскользнул в здание и поднялся на второй этаж. Когда вошел в приемную, двое полицейских в светло-серых рубашках и отутюженных темно-серых брюках посмотрели на меня так, словно я был всего-навсего очередным безымянным туристом.

— Мы вас слушаем, — сказали они.

Я назвался и добавил, что меня желал видеть их начальник. Они велели сесть. Один исчез за дверью, а второй принялся копаться в пачке бумаг.

В углу гудел вентилятор. Шторы на окнах были задернуты, чтобы оградиться от яркого утреннего солнца, и приемная была залита тусклым желтоватым светом. С улицы доносился привычный шум, становившийся все громче и громче. Остров постепенно просыпался. Тарахтели проезжающие мимо мотоциклы, перекрикивались друг с другом прохожие — шла обычная жизнь, частью которой мне так захотелось вдруг стать.

Дверь открылась, из-за нее показался полицейский, который велел мне идти вместе с ним. Мы прошли по коридору и остановились у кабинета. Полицейский жестом показал, что мне надо зайти.

К моему огромному удивлению, начальник полиции оказался тем же, что и до нашего отъезда в Ретимно. Нельзя сказать, что мы были друзьями в полном смысле этого слова, однако нам случалось поболтать и сидеть вместе за столиком в ресторанах и кафе. Он был примерно одного возраста со мной, может, чуть моложе, с темными, аккуратно постриженными и уже начинающими седеть волосами. Вид у него был лощеный и сытый — складывалось такое впечатление, что подобный облик присущ греческим полицейским, по крайней мере старших званий, чуть ли не с самого рождения.

Как только помощник закрыл за собой дверь и мы остались наедине, начальник полиции расплылся в улыбке.

• Предыдущая
• 31/52
• Следующая