Карибы. Ресторанчик под пальмами - Бланчард Мелинда - Страница 22

• Предыдущая
• 22/71
• Следующая

Айленд-Харбор — типичная рыбацкая деревушка: раскрашенные яркими красками, поблескивающие от лака лодки; мальчишки, помогающие отцам выгрузить улов; женщины, спорящие из-за цен на окуней; прозрачная зеленая вода на которой, в тех местах, где на поверхность выходят рифы, вскипает пена.

Деревня показалась нам интересной, хотя и нельзя было сказать, что в ней бурлила жизнь. Рыбаки спокойно занимались своими делами, и не подозревая, сколь романтичную картину они собой являют. Клив, например, был босиком и одет только в шляпу и старые шорты. Как и остальные рыбаки, он ставил свою лодку на якорь на ночь. Стоило Бобу спросить о рыбе, Клив тут же представил нас своему брату. Они оба заверили, что будут бесперебойно снабжать нас рыбой. Макрель, тунец, окунь, — стоит только сказать, что именно нам надо, и они тут же доставят нам заказ.

— Это большая удача, — заметила я на обратном пути. Свежая рыба в любое время. Причем ее будут привозить прямо в ресторан, — мне уже не терпелось занять место у плиты.

Мы с Гаррилин заехали на стоянку старой поликлиники в Саус-Хилл почти ровно в десять часов. Гаррилин кивнула на пожилую женщину, развешивавшую рубашки на бельевой веревке в соседнем доме, и сказала:

— Это Мамуля и есть. Она вам расскажет про соль.

— Я, как бы не соврать, с двенадцати лет в озерах работала, — начала Мамуля. — Мы с мамой специальные штуки такие на пальцы надевали. Соль, она ведь жжется. Руки режет. Мы привязывали к пальцам куски резины от велосипедных камер. А иногда тряпочки брали, и руки в них заворачивали.

Я содрогнулась от услышанного, но Мамуля с сестрой явно получали наслаждение от воспоминаний.

— Мы с матерью, — продолжила Мамуля, — спускались по склону холма, чтобы попасть к озеру в Сенди-Граунд. На солнце слишком жарко, поэтому иногда мы работали с полуночи и до рассвета. Всю ночь напролет работали. Мне нравилось. Я была молодая, заходила в озеро, а вода мне доставала до бедер.

— Мы подбирали куски соли руками, — продолжила сестра Мамули, — складывали их в корзины и несли те к большим деревянным ящикам. Мы звали их поддонами. А внутри стояло по восемнадцать бочонков.

— Мы промывали куски соли в воде, — перебила Мамуля сестру, — а потом парнишка поднимал меня, чтобы я закинула соль в бочонок. Иногда на некоторых поддонах работало девять, десять, а то и одиннадцать человек. А потом, в конце, мы делили деньги. Помнится, я как-то за неделю заработала восемнадцать шиллингов. У меня вся кожа была покрыта солью. Да и в озеро окунаться было нельзя. Если падаешь в воду, оказываешься с ног до головы покрыт солью, а она жжет. Порой, когда мы падали, нам приходилось бежать к морю, чтобы ее с себя смыть. А иногда надо было мчаться аж до дома.

— После того как мы заполняли поддоны, я клала себе на голову отсечку и таскала бочонки к куче соли на берегу. — Сестра Мамули по моим глазам догадалась, что я не имею ни малейшего представления о том, что такое «отсечка», и кинулась внутрь дома, чтобы ее мне показать. Она вернулась со старым потрепанным полотенцем, которое привычным отточенным движением свернула в несколько концентрических колец. После этого она положила полотенце на голову, продемонстрировала, как оно крепилось бечевкой, а потом похлопала сверху, показав, как свернутая ткань защищала голову от тяжести бочонков.

— Куча соли становилась все выше, выше и выше. Затем мы лопатой раскидывали ее по мешкам, а сами мешки зашивали. Потом клали мешки на голову, и в море — нам надо было дойти с ними в воде до лодки, потому что причала тогда еще не построили. Ну а что? Было весело. Правда, иногда мы вообще не спали. Уйдем из Сенди-Граунд, поднимемся наверх холма, доберемся до дома, одежду прополощем, сами ополоснемся, и дальше — на озеро в Вест-Энде. И снова поддоны наполняем.

Гаррилин не меньше чем мне понравился урок истории. После того как мы ушли, я достала из машины полотенце, свернула его в отсечку и нацепила на голову. Гаррилин положила сверху книгу, и я, осторожно ступая, прошлась, представляя, что несу на голове тяжелый бочонок с солью.

— Вы бы справились, — кивнула Гаррилин, — смогли бы работать на соляных озерах с Мамулей.

Наступило десятое сентября — Джесу было пора возвращаться к учебе. Все утро мы провели вместе: укладывали вещи и болтали.

— Мам, я знаю, сейчас, пожалуй, не самое удачное время об этом говорить, но я, если честно, хотел бы перевестись. Я не уверен, что наш колледж — именно то, что мне нужно.

— Что, прямо сейчас? Я вообще думала, что занятия начинаются через несколько дней.

— Ну, я еще семестр проучусь, а потом… Просто я не уверен, что мне хочется там учиться.

— Может, у тебя что-то случилось, а ты не хочешь мне говорить? — Меня начало охватывать беспокойство.

— Да нет, ничего не случилось. Просто лекции, не считая тех, что по искусству — тягомотина. — Джес говорил тихим, мягким голосом. Я чувствовала, что сын расстроен. Тема, которую он поднял, была очень важной.

У меня екнуло сердце, а в животе словно все узлом завязалось. Последние три месяца мы провели вместе, но Джес даже не заикнулся об учебе. Он заговорил о ней за несколько часов до вылета. Такое впечатление, что сын все время ждал подходящего момента, а поскольку тот так и не наступил, Джес взял и выпалил то, что наболело.

Мне показалось, что я самая плохая мама в мире. Джес убил все лето, все каникулы на то, чтобы нам помочь обустроить жизнь на Ангилье. Мы с Бобом целиком и полностью ушли в работу и даже не подумали о том, что творится на душе у сына. Несколько минут мы в молчании укладывали вещи. Наконец Джес решил сменить тему.

— Дайте знать, как пройдет открытие, — тихим голосом сказал он.

Меня словно ударили. По щекам покатились слезы. До меня дошло, что нас будет разделять огромное расстояние. Джесу очень понравилась жизнь на острове.

Боб учил сына навыкам строителя, а со мной мальчик разъезжал по острову, исследовал его. Мне было ясно, что Джесу очень не хочется уезжать.

— До открытия еще долго, — наконец выдавила я из себя, — мы еще успеем до этого наговориться. Джес, ты будешь далеко от нас, но это не должно повлиять на наши отношения. Звони нам в любое время дня и ночи, по любому поводу и без повода. А я тебе буду рассказывать обо всем, что происходит здесь. Обещаю.

Мы уже согласились, что Джесу нет смысла прилетать к нам на День благодарения. Стыковки рейсов были очень неудобными, и почти сразу после прибытия ему пришлось бы тут же улетать. Нам впервые предстояло провести этот праздник в разлуке, но Джес меня заверил, что один не останется, и у него есть куча друзей, которые будут только рады его пригласить к себе домой на ужин в кругу семьи. Нам еще только предстояло приспособиться к такой жизни. Кроме того, Джес взрослел, а наш переезд на Ангилью ситуацию не упростил.

Когда я повезла сына в аэропорт, то заехала за Бобом. По дороге мы практически не разговаривали. Самолет с Джесом улетел. Я очень плакала. Мы с Бобом отправились домой и весь остаток дня отслеживали путешествие Джеса. Сперва Сан-Хуан, затем Чикаго, потом Сиэтл. Наконец через двенадцать часов сын позвонил и сказал, что у него все в порядке и что он уже у себя в комнате в общежитии.

— Передайте от меня привет Клинтону, Шебби и вообще всем, — напомнил он.

— Позвони нам завтра, — попросил Боб, — расскажешь, на какие курсы лекций ты все-таки решил записаться.

— Ладно. Пока. Я вас люблю.

— И мы тебя любим. Сладких снов.

Нас с Бобом мучил вопрос: не слишком ли поспешно мы приняли решение перебраться на Ангилью, где оказались вдали от родственников и друзей? Ничего, мы справимся, но, засыпая, я все еще пыталась сдержать слезы.

Вдалеке закукарекал петух, и я проснулась с ощущением какой-то опустошенности. Я утешила себе мыслью, что с Джесом все будет в порядке. Ну, остались бы мы в Вермонте, и что? Его колледж в Вала-Валла все равно был очень далеко. При этом я отдавала себе отчет, что я не такая уж и плохая мать.

• Предыдущая
• 22/71
• Следующая