Никита Хрущев. Реформатор - Хрущев Сергей - Страница 24

Теперь мы шли по краю леса, и отец с удовольствием обозревал содеянное. Ему уже виделись ровные рядки лотков, на полтора метра поднятые над землей и наполненные тихо журчащей водой. Через мерные отверстия на каждую грядку попадает нужное для полива количество воды, ни больше ни меньше и без потерь. К сожалению, после отставки отца лотковый полив забросили, как и многие другие его начинания.

Обойдя луг, мы повернули обратно. Неприятный разговор больше откладывать было нельзя, прогулка заканчивалась. Сейчас, вернувшись на дачу, отец примется за бумаги, потом обед, но главное – вокруг будут люди, а мне не хотелось затевать разговор при свидетелях.

– Ты знаешь, – начал я, – произошло необычное событие. Я должен тебе о нем рассказать. Может, это ерунда, но молчать я не вправе.

Я начал рассказывать о странном звонке и встрече с Галюковым. Отец слушал меня молча. К середине рассказа мы дошли до калитки, ведущей к дому. Секунду поколебавшись, он повернул обратно на луг.

Я закончил свой рассказ и замолчал.

– Ты правильно сделал, что рассказал мне, – наконец прервал молчание отец. Мы прошли еще несколько шагов.

– Повтори, кого назвал этот человек, – попросил он.

– Игнатов, Подгорный, Брежнев, Шелепин, – стал вспоминать я, стараясь быть поточней.

Отец задумался.

– Нет, невероятно… Брежнев, Подгорный, Шелепин – совершенно разные люди. Не может этого быть, – в раздумье произнес он. – Игнатов – возможно. Он очень недоволен, и вообще он нехороший человек. Но что у него может быть общего с другими?

Он не ждал от меня ответа. Я выполнил свой долг – дальнейшее было вне моей компетенции.

Мы опять повернули к даче. Шли молча. Уже у самого дома он спросил меня:

– Ты кому-нибудь говорил о своей встрече?

– Конечно, нет! Как можно болтать о таком?

– Правильно, – одобрил он, – и никому не говори. Больше к этому вопросу мы не возвращались.

В понедельник я, как обычно, отправился на работу. За ворохом новостей о происходившем на полигоне я совсем забыл о Галюкове. Отец приехал домой поздно вечером, после выступления на торжественном собрании посвященном столетию Первого Интернационала. Я ожидал его. Увидев подъезжавшую машину, я вышел навстречу.

Отец, как бы продолжая вчерашний разговор, сразу же начал без предисловий:

– Мы с Микояном и Подгорным вместе выходили из Совета Министров, и я в двух словах пересказал им твой рассказ. Подгорный просто высмеял меня. «Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?» – вот его буквальные слова.

У меня сердце просто упало. Этого мне только не хватало: завести себе врага на уровне члена Президиума ЦК! Ведь если все это ерунда, то Подгорный, да и другие, кому он не преминет обо всем рассказать, никогда мне не простят. Все, что я рассказал, можно квалифицировать как провокацию против них.

Начиная разговор с отцом, я опасался чего-то подобного. Боялся, что информация выйдет наружу, но такого я предположить не мог.

Правда, и раньше случались похожие происшествия. Некоторое время назад отец долго меня расспрашивал о сравнительных характеристиках различных ракетных систем. Я рассказал ему все, что знал, стараясь сохранить объективность. Я не хотел выступить апологетом своей фирмы. На вооружении нашей армии должно быть все самое лучшее, а кто что сделал – вопрос другой. Слишком дорого мы заплатили в 1941 году за субъективизм, чтобы забыть эти кровавые уроки. А через несколько дней, выступая на Совете обороны со своими соображениями о развитии индустрии вооружений, отец вдруг бухнул: «А вот Сергей мне говорил то-то и то-то…»

Когда мне об этом сообщили, я за голову схватился! И надо же было мне лезть со своим мнением вперед. Можно было сказать, что я, мол, не в курсе дела. Вот и «продемонстрировал» свою эрудицию и рвение в защите государственных интересов. А теперь люди, с которыми мне работать, не простят мне ни одного критического замечания отца в их адрес.

С тех пор я решил больше в такие ситуации не попадать. И вот на тебе – еще хуже, вляпался по самые уши, и с кем?! С членами Президиума ЦК!!!

– В среду (30 сентября) я отправлюсь на Пицунду, по дороге залечу в Крым, проеду по полям в Краснодарском крае, – продолжал отец. – Я попросил Микояна побеседовать с этим человеком. Он тебе позвонит. Пусть проверит. Он тоже собирается в отпуск, и тоже на Пицунду, задержится тут немного, все выяснит, когда прилетит, мне расскажет.

Я расстроился. Если все это чепуха, то зачем об этом говорить? Ну а если нет, то как же можно выпускать нить событий из рук? Если же поручать расследование Микояну, то как можно было делать это на ходу, в присутствии Подгорного, о котором шла речь как об участнике готовящихся событий? Все получалось на редкость несерьезно и глупо. В любом случае я оказывался в самом нелепом положении. Однако дело сделано, и переживать было поздно. На ход событий я повлиять уже не мог.

– Может, тебе задержаться и самому поговорить с этим человеком? – робко предложил я.

Отец поморщился:

– Нет, Микоян – человек опытный. Он все сделает. Я устал, хочу отдохнуть. И вообще… давай прекратим этот разговор.

– Можно я тоже прилечу на Пицунду? В этом году я в отпуске не был. Поживу там с тобой, – переменил я тему разговора. В конце концов ему виднее, как поступать в подобной ситуации.

– Конечно! Мне будет веселее, – обрадовался он. – Сведешь этого чекиста с Микояном, бери отпуск и приезжай.

Подгорный в тот же день рассказал Брежневу о разговоре с отцом. Тот запаниковал.

– Может быть, отложим все это? – запричитал он.

– Хочешь погибать, – погибай, но предавать товарищей не смей, – отрезал Подгорный.

Брежнев сник. Порешили предупредить, кого удастся, особенно Мжаванадзе, чтобы в случае разговора с Микояном они все отрицали.[11]

В последние сентябрьские дни отец отдавался делам, будто не существовало никакого предупреждения. Перед тем как покинуть Москву, утром 30 сентября, он встретился с Президентом Индонезии Сукарно, прибывшим в нашу страну с официальным визитом.

Вечером того же дня он приземлился в Симферополе. Отец выбрал кружной путь, по дороге решил осмотреть новые птицефабрики, закупленные за рубежом. Его очень беспокоило, почему в наших условиях они быстро теряют свою эффективность. Количество кормов, затрачиваемых на килограмм привеса, возрастало вдвое, а то и втрое. Поиск ответа на этот вопрос и тогда, в критический момент, представлялся отцу чрезвычайно важным.

В Крыму отца встречали Петр Ефимович Шелест, другие руководители Украины. Как читатель, несомненно, помнит, Шелест все знал, первый разговор с ним Брежнев провел еще в марте. Посетили птицеводческий совхоз «Южный», затем бройлерную фабрику совхоза «Красный». Отец вел себя как обычно, вникал в суть, интересовался, как содержат птиц, как кормят. Шелест ожидал разноса, но его не последовало.

Через много лет в своих воспоминаниях Шелест отмечал, что Хрущев показался ему как бы подавленным, менее уверенным, чем обычно. Он пожаловался на Брежнева, назвал его «пустым человеком». О Подгорном сказал, что пока большой отдачи от него не видит, ожидал большего. Посетовал, что Президиум ЦК – это общество стариков, в его составе много людей, которые любят поговорить, но работать нет…[12]

В Крыму отец задерживаться не стал. Сказал Шелесту, что там угрюмо, холодно, и уехал в Пицунду. Отдых начался приемом 3 октября группы японских парламентариев во главе с господином Айитира Фудзияма. На следующий день отец встретился с парламентариями Пакистана.

Я оставался в Москве, решив не проявлять больше инициативу.

Несколько дней прошли в обычных служебных хлопотах. Никто не звонил. Иногда на меня накатывало предчувствие опасности, но я гнал его прочь – нечего впадать в панику. Свой долг я выполнил – остальное не мое дело.

И вдруг в один из этих предотъездных дней, как мне представляется сейчас, 2 октября, у меня на столе зазвонил телефон. Я снял трубку.