Последняя инстанция - Корнуэлл Патрисия - Страница 80

— Может быть, влез на перила, — предполагаю я, неожиданно для себя став экспертом по поведению Жан-Батиста Шандонне и в одночасье невзлюбив эту роль.

— А как в вашем доме?

— Запросто, — отвечаю. — Влез на перила, придерживаясь о стену или крышу веранды.

— На вашем светильнике, как и на лампочке, тоже отпечатков не обнаружено, если вы не в курсе, — говорит она. — Во всяком случае, его.

В гостиной тикают часики. Помню, как я удивилась, впервые попав в дом Дианы Брэй, уже после ее гибели, и обнаружив коллекцию идеально отлаженных часов и внушительного английского антиквариата, пусть и не создающего теплой обстановки.

— Деньги. — Бергер стоит в гостиной, осматривается: раздвижной диван, вращающаяся этажерка с книгами, сервант из черного дерева. — Да уж, деньги, деньги, деньги. Полицейские так не живут.

— Наркотики, — подсказываю я.

— Да. — Она ощупывает взглядом окружающее пространство. — Наркоманка и дилер. Только пахали на нее другие. В том числе и Андерсон. И ваш бывший морговский смотритель, который подворовывал препараты строгого доступа, отправлявшиеся на списание. Чак, как там его... — Она касается штор из золотого дамаста и поднимает взгляд на оборки. — Паутина. Такой слой пыли за пару дней не нарастает. Как мало мы знали о покойной.

— Толкая на улице наркоту, на новый «ягуар» не заработаешь.

— Кстати говоря, у меня к вам один вопрос, который я задаю всем, кто готов пойти на контакт. — Бергер направляется на кухню. — Почему Диана Брэй переехала в Ричмонд?

Я ответа не знаю.

— Во всяком случае, что бы она ни говорила, не из-за работы. — Прокурор открывает дверцу холодильника. Содержимое его скудно: хлопья «Грейп натс», мандарины, горчица, низкокалорийный соус «Миракл уип». Двухпроцентное молоко с истекшим вчера сроком годности.

— Любопытно, — говорит Бергер. — Сдается мне, этой дамочки никогда дома не было. — Она открывает подвесной шкафчик и сканирует взглядом банки с кемпбелловским супом и коробки соленых крекеров. Еще стоят три жестянки с оливками «Гурман». — Мартини? И много она пила?

— Во всяком случае, не в ночь гибели, — напоминаю я.

— Верно. Уровень алкоголя в крови — ноль целых три десятых... — Бергер открывает другой шкаф и следующий в поисках запасов спиртного. — Бутылка водки, скотч, аргентинское каберне... На бар пропойцы не тянет. Возможно, слишком боялась испортить фигуру, чтобы предаваться возлияниям. От таблеток хотя бы не толстеют. Когда вы выехали на место преступления, то впервые оказались в ее доме? — спрашивает моя спутница.

— Да.

— Но вы сами живете в нескольких кварталах отсюда.

— Проезжала мимо, видела с улицы. Внутри никогда не была. Мы тесно не общались.

— Однако Брэй стремилась с вами сблизиться.

— Мне передали, что она хочет сходить вместе перекусить. Навести контакты, — отвечаю я.

— Марино.

— Да, он, — подтверждаю я, уже привыкнув к ее вопросам.

— Вы не считаете, что Диана испытывала к вам сексуальное притяжение? — Бергер задает вопрос как бы между делом, открывая дверцу шкафа. Внутри бокалы и тарелки. — Имеется масса указаний на то, что она играла, так сказать, по обе стороны сетки.

— Мне уже задавали этот вопрос. Не знаю.

— А если так, вы испытали бы неудовольствие?

— Скажем, мне стало бы не по себе.

— Она частенько куда-нибудь выходила перекусить?

— Надо понимать, так.

Я заметила, что Бергер задает вопросы, на которые, как мне кажется, для себя уже ответила. Теперь ей интересно. Иногда в ее словах слышатся отголоски того, о чем меня спрашивала Анна на наших неформальных исповедях перед камином. Задумываюсь, существует ли хоть отдаленная вероятность того, что прокурор успела переговорить среди прочих и с моей ближайшей подругой.

— Сильно смахивает на лавочку для прикрытия теневого бизнеса, — говорит Бергер, проверяя содержимое шкафчика под раковиной: бутылочки с чистящими средствами и несколько сухих губок. — Не берите в голову. — Она будто мысли мои читает. — Я не собираюсь задавать подобные вопросы в суде. Ну, касательно вашей личной жизни и сексуальных предпочтений. Я прекрасно понимаю, что это не вполне ваша специализация.

— Не вполне? — Странные у нее комментарии.

— Видите ли, в чем сложность. Кое-что из рассказанного вами не просто слухи, а информация, почерпнутая напрямую от самой убиенной. Диана Брэй действительно сказала вам, — Бергер выдвигает ящик, — что часто ходит одна в ресторан, засиживается в «Бакхеде».

— Да, она так сказала.

— Вернемся к тому вечеру, когда вы встретились на парковке у ресторана и у вас вышла ссора.

— Вот именно. Я тогда пыталась доказать, что она вступила в преступный сговор с моим морговским ассистентом, Чаком.

— И не ошиблись.

— К превеликому моему сожалению.

— И вы устроили ей разбирательство.

— Устроила.

— Хорошо хоть старину Чака упекли. Давно по нему каталажка плакала. — Бергер выходит из кухни. — И если это не слухи, — она возвращается к больной теме, — значит, Рокки Каджиано вас обязательно спросит, и возражать я не смогу. То есть смогу, конечно, но это нам ничего не даст. Сами понимаете, в каком невыгодном свете вы тогда предстанете.

— Сейчас меня больше волнует, как я буду выглядеть перед комиссией по специальным расследованиям, — многозначительно отвечаю я.

Она останавливается в коридоре. Кто-то беспечно оставил дверь в главную спальню приоткрытой, отчего окружающее пространство стало казаться еще более заброшенным и безразличным. Жуть. Мы с Бергер встретились взглядами.

— Я не знаю, какой вы человек, — говорит она. — И ни один из присяжных, которые там будут заседать, тоже не знаком с вами лично. Так что все решает ваше слово против убитой женщины-полицейского, и тут не разобраться, кто кому осложнял жизнь — она вам или вы ей. И имеете ли вы отношение к ее смерти. Ведь, по-вашему, мир без такого человека станет только чище.

— А об этом вы узнали от Райтера или от Анны? — с горечью спрашиваю я.

Бергер решительно направляется к приоткрытой двери.

— Скоро, доктор Кей Скарпетта, вы перестанете реагировать на уколы, — говорит она. — Именно этого я и добиваюсь.

Кровь ведет себя подобно живому существу.

Когда возникает брешь, прорыв в кровеносной системе, сосуды сжимаются в панике, делаясь меньше в попытке сократить поток проходящей живительной влаги и, соответственно, ее потерю вследствие раны или пореза. Немедленно слетаются тромбоциты, чтобы залатать дыру. Существует тринадцать коагулирующих факторов, и вместе они запускают собственную алхимию, нацеленную на остановку кровопотери. Я всегда считала, что кровь красна не просто так, на то имеются свои причины. Это цвет тревоги, аварии, опасности, бедственного положения. Будь кровь прозрачной жидкостью, подобно поту, мы бы порой даже не замечали травм и не знали бы, когда поранился кто-то ближний. Красная кровь провозглашает свою важность, это охранная сигнализация, которая срабатывает, если произошло тягчайшее из всех нарушений: когда человек покалечился или лишен жизни.

Кровь Дианы Брэй кричит струями и капельками, подтеками и мазками. Она нашептывает о том, кто, что и как сделал и, в некоторых случаях, почему. Жестокость ударов проявляется в скорости и объеме вылетающей в воздух кровяной струи. Отброшенные с орудия убийства капли при повторных замахах говорят о количестве ударов, которых в нашем случае было как минимум пятьдесят шесть. Точность подсчетов затрудняется тем, что временами одна струя накладывалась на другую, и выяснить количество этих наложений — все равно что узнать, сколько раз молоток ударил по гвоздю, пока тот окончательно не вошел в древесину. Карта ударов в этой комнате совпадает с тем, что я прочла на теле Брэй. Множество трещин и разрывов плоти попадали друг на друга, и порой кости были настолько раздроблены, что я сбилась со счета. Ненависть. Неукротимая жажда крови и ярость безумного желания.