Последняя инстанция - Корнуэлл Патрисия - Страница 68

Что меня сейчас интересует, так это заросли и любая растительность на асфальте прямо перед окнами номера, откуда спасатели, судя по всему, вытаскивали тело. Тут грязь, опавшая листва, сигаретные окурки. Я все думаю: тот кусок обертки от шоколадного батончика, который прилип к спине погибшего, изначально находился в номере или подобран здесь, на парковке? Если он прилип еще в комнате, значит, его туда занес убийца. Либо преступник прогуливался рядом или непосредственно на покинутой площадке для кемпинга в какой-то момент времени, предшествующий убийству. Правда, не исключено, что этот клочок бумаги некоторое время пролежал в номере — вдруг сама Киффин его туда занесла, когда пришла убраться после предыдущего жильца. Вещдоки — дело тонкое. Надо непременно учитывать их происхождение и не делать поспешных выводов, судя лишь по месту, где улика была обнаружена. К примеру, волокна ткани на теле могли попасть туда с одежды убийцы, который подцепил их где-нибудь на ковре, где они остались после какого-нибудь другого постояльца. Тот же, в свою очередь, мог их подцепить на сиденье автомобиля.

— Особые пожелания к номеру были? — спрашиваю я Киффин, пока она перебирает ключи на кольце.

— Просил что-нибудь тихое и уединенное. А семнадцатый — как раз такой: соседние номера пустуют, верхний тоже не занят. Что у вас с рукой?

— Поскользнулась. Гололедица.

— Ой-ой. Гипс-то надолго?

— Да скоро уже снимут.

— У вас не сложилось впечатления, что он был не один? — спрашивает ее мой спутник.

— Никого не видела. — С Марино она откровенно неприветлива, а вот со мной — куда дружелюбнее. Хозяйка то и дело заглядывает мне в лицо, и я все больше проникаюсь уверенностью, что она меня видела либо в газетах, либо по телевизору. — Так вы сказали, вы по каким болезням? — любопытствует она.

— Я судмедэксперт.

— А-а. — Ее лицо проясняется. — Как Куинси. Обожаю этот сериал. Помните серию, как он все узнал о человеке по одной-единственной косточке? — Она поворачивает ключ в замке и открывает дверь. В нос ударяет едкий запах недавнего пожара. — Мне так эта серия больше всего понравилась. Вы только представьте: угадал пол, расу и даже чем на жизнь парень зарабатывал. А уж о фигуре я вообще молчу. И главное, как он умер, когда — и все по какой-то несчастной косточке! — Нашему взгляду предстала темная, прокопченная, как шахта, комната. — Вы не представляете, сколько мне теперь убытков, — жалуется хозяйка, когда мы, минуя ее, проходим внутрь. — Страховка на такое не распространяется. Деловые все стали.

— Я бы вас попросил подождать снаружи, — говорит ей Марино.

Свет сюда проникает лишь из коридора через дверной проем, и в темноте удается различить очертания двойной раздвижной кровати. В центре — будто кратер, матрас прогорел до самых пружин. Капитан включает фонарик, и комнату рассекает длинный белый луч, освещая сначала платяной шкаф по правую руку от дверного проема, где стою я. На деревянной рейке болтаются две гнутые проволочные вешалки для одежды. Санузел — слева от входа, а у стены прямо напротив кровати — комод с зеркалом. На нем что-то лежит, какая-то книга. Открыта. Марино подходит поближе, светит на страницы.

— Гидеоновская Библия, — говорит он.

Свет движется в дальний угол комнаты, где примостились два стула и небольшой столик у окна. Тут же и черный ход. Полицейский раздвигает шторы, и тусклый солнечный свет лениво просачивается в комнату. Похоже, при пожаре пострадала только кровать, которая тлела, испуская тяжелый едкий дым и зачернив все вокруг густой копотью. Неожиданный подарок для судебной экспертизы.

— Всю комнату прокоптило, — изумленно произношу я.

— М-м? — Марино шарит фонариком по углам, а я выуживаю мобильный телефон. Никаких следов того, что Стэнфилд пытался отыскать в этой комнате пальчики, нет. Впрочем, ему простительно. Большинство следователей на его месте посчитали бы, что толстый слой сажи и густой дым уничтожат любые следы, хотя в действительности дело обстоит с точностью наоборот. Жар и сажа способствуют проявлению скрытых отпечатков; я даже знаю старый лабораторный метод, который так и называется — «окуривание». Его используют для непористых поверхностей, таких как полированные металлы. При наложении традиционных опудривающих средств, как правило, срабатывает тефлоновый эффект. Фактически скрытые отпечатки переносятся на объект, поскольку на кожном рисунке пальцев и ладоней имеются сальные частицы. Именно они-то и остаются на дверной ручке, бокале, оконном стекле. Жар размягчает сальные частицы, и к ним накрепко пристают копоть и сажа. А остывая, частички твердеют и запечатлеваются на поверхности; легким движением кисти с них легко удаляется сажа, совсем как обыкновенный пыльный порошок. Когда еще не изобрели специальных напылителей и не было альтернативных источников света, отпечатки пальцев нередко проявляли, сжигая смолянистые сосновые опилки, камфару и магний. Очень вероятно, что под слоем сажи в этой комнате скрыта целая галактика следов, уже за нас обработанных.

Звоню на домашний номер шефу отдела дактилоскопии Нейлсу Вандеру, вкратце обрисовываю ситуацию, и он обещает через пару часов подъехать в мотель. Марино нашел себе другое занятие: его внимание привлек пятачок света над кроватью, куда он направил свой фонарик.

— Хрень господня, — бормочет он. — Док, не подойдешь сюда? — Луч осветил два закопченных рым-болта, вкрученных в потолок на расстоянии примерно трех футов друг от друга.

— Эй! — Пит окликает Киффин сквозь дверной проем.

Та заглядывает в номер и смотрит на освященное фонариком пятно на потолке.

— Вы не в курсе, зачем тут эти болты?

Хозяйка меняется в лице, начинает писклявить — я уже заметила, так бывает, когда она пытается увильнуть от ответа:

— Впервые вижу. Интересно, как они туда попали?

— Вы когда последний раз заходили в этот номер? — интересуется Марино.

— Да за пару дней до того, как вселился клиент. Я здесь прибирала за последним постояльцем — в смысле, который до него тут жил.

— А тогда болтов не было?

— Я не заметила, даже если и были.

— Миссис Киффин, пока попрошу вас не уходить — на случай, если возникнут еще вопросы.

Мы с Марино надеваем перчатки. Он расправляет пальцы: резина растягивается и с хлопком садится на место. Из окна открывается вид на бассейн с грязной мутной водой. Напротив кровати — маленький телевизор «Зенит» на подставке с приклеенной к нему запиской-памяткой гостям: «Уходя, выключи из сети». В общем, номер как раз такой, как и описывал Стэнфилд; только вот он забыл упомянуть раскрытую гидеоновскую Библию на комоде. Да еще ни словом не обмолвился о том, что справа от кровати есть электрическая розетка, а рядом на ковре валяются два выдернутых шнура: один — от лампы на ночном столике, а другой — от магнитолы с часами. Старый прибор, даже еще не цифровой. Когда выдернули провод, стрелки показывали 3:12.

Марино просит Киффин снова зайти в номер.

— Как вы сказали, в котором часу въехал постоялец? — спрашивает он.

— Ох, ну где-то в три. — Она тупо глядит на часы. — Он, видать, как только вселился, сразу выключил часы и лампу, так, что ли? Странно. Разве что розетка понадобилась. Бывает, публика деловая нахлынет, с переносными компьютерами.

— Вы видели у него ноутбук?

— Да при нем вроде вообще ничего не было, кроме ключей от машины. И еще бумажник.

— Вы про бумажник не упоминали.

— Он вытащил его, когда расплачивался. Черный, кожаный, кажется. Дорогой на вид. На нем все было дорогое. Наверное, крокодил или еще какая пакость, — добавляет рассказчица.

— Сколько он вам заплатил наличными и в каких купюрах?

— Одна сотенная и четыре двадцатки. Сдачу оставил. По счету выходило сто шестьдесят долларов семьдесят центов.

— А, ну да. Тариф тысяча шестьсот семь, особый, — монотонно проговорил Марино.

Не нравится ему Киффин. Он явно ни в грош ее слова не ставит, но пока предпочитает помалкивать, разыгрывая ее как колоду карт. Не знай я этого типчика как облупленного, сама повелась бы.