Последняя инстанция - Корнуэлл Патрисия - Страница 40

— А семейка, разумеется, ни за что на свете не признает оборотня своим отпрыском. — Марино ужасно картавит по-французски.

— Потому и записей о нем не существует ни в каких источниках. Как же, в семье могущественных Шандонне родился урод с волосатой задницей, маньяк и серийный убийца!

— Подождите-ка, — вклиниваюсь я. — Разве он не назвался при аресте? Откуда всплыло это имя, Жан-Батист Шандонне?

— Конечно, назвался. — Марино потирает лицо ладонями. — Эх, покажите ей видеопленку, — вдруг выпаливает он. Не представляю, что у них там за пленка, но Бергер отнюдь не рада, что про нее зашла речь. — Доктор имеет право знать, — добавляет капитан.

— У нас здесь новый виток информации по обвиняемому с неопределенной личностью, но совершенно четким профилем ДНК. — Бергер пытается обойти тему, которую только что попытался протолкнуть Марино.

«Что еще за пленка?» — думаю я, проникаясь примитивным ужасом.

— Она у вас при себе? — Марино с неприкрытой враждебностью созерцает Бергер. Они сидят и поедают друг друга глазами, точно пытаясь раздавить противника силой мысли.

Марино помрачнел. С возмутительной наглостью хватает портфель, швыряет перед собой на стол, будто намереваясь позариться на его содержимое. Бергер опускает руку поверх портфеля и упреждающе смотрит на Марино.

— Капитан! — Ее тон обещает серьезные неприятности.

Пит отдергивает руку, горя злобой. Бергер расстегивает замок, и все ее внимание устремляется на меня.

— Я намерена показать вам запись. — Она взвешивает каждое слово. — Просто не собиралась делать это сию минуту... — Прекрасно держит себя в руках, хотя и чувствуется, что страшно разозлена. Вынимает из плотного конверта кассету, встает и вставляет ее в магнитофон. — Кто-нибудь знает, как пользоваться этим приспособлением?

Включив телевизор, протягиваю Бергер пульт.

— Доктор Скарпетта, — начинает она, не обращая на Марино ни малейшего внимания, — прежде чем перейти к делу, не помешает вкратце обрисовать организацию окружной прокуратуры в Манхэттене. Как я уже говорила, кое-что в нашей работе отличается от того, к чему привыкли здесь, в Виргинии. И мне хотелось бы просветить вас, прежде чем вы посмотрите запись. Вы знакомы с нашими процедурами на случай убийства?

— Нет, — отвечаю я. Нервы напряжены до предела, в ушах шумит.

— Если в городе произошло убийство или задержан подозреваемый, помощник окружного прокурора в любое время суток, в любой день недели обязан быть на связи. В Манхэттене наши ребята не имеют права произвести арест, не получив санкцию прокурора. Это необходимо для того, чтобы все, начиная с выдачи ордера на обыск, производилось должным образом. Уже стало практикой то, что прокурор либо его помощник выезжает на место, где было совершено преступление, или, в случае ареста подозреваемого, если тот выразил желание дать показания.

Капитан Марино, — холодно обращается она, — вы начинали в полицейском управлении Нью-Йорка. Впрочем, возможно, эту процедуру вы еще не застали...

— Не застал, — глухо говорит Пит; физиономия его пылает после недавнего инцидента.

— О вертикальном правосудии слышали?

— Что-то из «Камасутры»? — язвит Марино.

Бергер пропускает реплику мимо ушей.

— Изобретение Моргентхау, — добавляет она, обращаясь ко мне.

Роберт Моргентхау — окружной прокурор Манхэттена вот уже без малого четверть века. Он легенда, и Бергер явно нравится работать под его началом. Что-то кольнуло в душе. Неужели зависть? Нет, скорее, тоска. Я устала. Мной все больше овладевает чувство собственного бессилия. У меня только и есть один Марино; ярких идей и инициативы от него вовек не дождешься, персонаж не легендарный, порой меня раздражает одно его присутствие.

— Делом с самого начала и до конца занимается прокурор. — Бергер объясняет принципы устройства вертикального правосудия. — Не возникает недоразумений вроде таких: начинаешь допрашивать свидетеля или пострадавшего, а с ним до тебя поработали три, а то и четыре специалиста. К примеру, если за дело берусь я, то, в прямом смысле слова, начинаю на месте преступления и заканчиваю в суде. И тут уж никаких сомнений в аккуратности исполнителя. Если повезет, мне удастся переговорить с обвиняемым до того, как ему назначат защитника; само собой, ни один адвокат не позволит, чтобы я общалась с его клиентом. — Она нажимает кнопку «пуск» и включает запись. — На этот раз мне повезло: я перехватила Шандонне до того, как ему успели назначить адвоката. Поступившись гуманностью, я начала допрос в три утра, прямо в больнице, мы разговаривали уже несколько раз.

Скажу вопиющую банальность, однако, услышав подобную новость, я была потрясена: невероятно, все-таки Жан-Батист Шандонне пошел на контакт.

— Да, я застигла вас врасплох, — риторически замечает Бергер, будто за ее словами стоит скрытый смысл.

— Можно сказать и так, — отвечаю я.

— Вероятно, вы не до конца осознаете, что покушавшийся на вас преступник способен ходить, говорить, пользоваться жвачкой, пить пепси? Не исключено, что в ваших глазах он даже не совсем человек? — предполагает она. — А что, если вы на самом деле считаете Шандонне оборотнем?

Вообще-то я не видела его, когда он стоял по ту сторону двери и вполне убедительно изображал представителя власти: «Полиция. У вас все в порядке?» Секунду спустя передо мной предстало чудовище. Именно чудовище. Монстр, который набросился на меня, сжимал в руке черную железку, напоминавшую орудие пыток из лондонского Тауэра. Он рычал и вопил, изрыгая нечеловеческие звуки. Зверь.

Губы Бергер тронула усталая улыбка.

— Теперь вы понимаете, в чем состоит вся трудность, доктор Скарпетта. Шандонне не безумен. Он не сверхъестественное существо. Нам не хотелось бы, чтобы присяжные применяли особое мерило к обвиняемому в столь плачевном состоянии здоровья. А кроме того, я хочу, чтобы они увидели его таким, каков этот тип сейчас, пока он не отмоется и не предстанет перед ними в костюме-тройке. Присяжные должны оценить в полной мере, какой ужас испытывали жертвы. Вы со мной согласны? — Она взглянула мне прямо в глаза. — Может, тогда в их умах шевельнется тень подозрения, что ни одна женщина в здравом уме не пригласила бы его в свой дом.

— Что? Он утверждает, будто его пригласили? — У меня во рту пересохло.

— И не только это, — отвечает Бергер.

— Я за всю жизнь столько чуши собачьей не слышал. — В голосе Марино сквозит отвращение. — Накануне вечером захожу в его палату. Ну, сказать, что с ним хочет побеседовать госпожа Бергер. Так он спрашивает, какая она из себя. Ничего не добавляю, все слово в слово. Я говорю: «Не многим в ее присутствии удается сохранять присутствие духа. Ты понял, чувачок? Кроме шуток».

«Чувачок». Я ошеломлена. Наш здоровяк назвал убийцу «чувачком».

— Проверка. Раз, два, три, четыре, пять. Раз, два, три. — Пошла запись, и экран заполняет стена из шлакобетона. Камера фокусируется на пустом столе, к которому придвинут стул. Где-то за кадром звонит телефон.

— Поганец поинтересовался, как у нее фигурка. Я надеюсь, госпожа Бергер, вы мне простите эту вольность. — В тоне Марино слышится неподдельный сарказм: он все еще злится на нее по каким-то неведомым мне причинам. — Я только повторяю, что сказал этот гаденыш. Ну, я ему и отвечаю: «Слушай, я уже сказал, в ее присутствии крыша у многих съезжает. По крайней мере у тех, у кого есть чему съезжать».

Руку даю на отсечение, не было у них такого разговора. Сомневаюсь, что Шандонне интересовала внешность Бергер. Скорее всего капитан сам намекнул на сексапильность заезжей прокурорши, чтобы убийце захотелось с той пообщаться. Вспомнился вчерашний вечер, когда, направляясь к машине Люси, Марино сыпал пошлыми комментариями в адрес Бергер — мне даже противно стало. Сил нет терпеть этого мачо с его мужланскими выходками и тупым скотством.

— В чем дело, в конце-то концов? — Я взорвалась; так и хотелось окатить Марино холодной водой, остудить пыл. — Неужели в каждый разговор обязательно надо вклинивать части женского тела? Марино, ты мог бы сосредоточиться на деле и оставить свои навязчивые идеи о размере женских сисек?