Балаустион - Конарев Сергей - Страница 80
- Предыдущая
- 80/235
- Следующая
– Хм, а я полагал, это потому что твое имя начинается на Лео, – поддел брата Эвдамид. Тот открыл рот, собираясь что-то ответить, но тут в разговор вступил римлянин. Его греческий был почти безупречен.
– Мы уважаем чужие верования и традиции, – заявил он, медленно, словно с трудом двигая массивной нижней челюстью, – но к птицам в Риме отношение особое. Жрецы-авгуры следят за поведением священных кур, гаруспики наблюдают за полетом орлов, а гуси однажды спасли Капитолий от нападения галлов.
– За птиц! – немедленно воскликнул Анталкид, поднимая чашу с вином. – За этих прекрасных существ, греющих свои крылья под живительными лучами солнца, проводящих жизнь в голубых глубинах аэра, в высоте, недоступной для других созданий, населяющих Ойкумену!
– За птиц! За птиц! – раздались голоса, постепенно удаляясь к противоположному концу стола. Большинство из сидевших там, занятые собственными разговорами, не слышали тоста толстого эфора, иные даже недоуменно переспрашивали: «За птиц?» «За птиц, за птиц!» – авторитетно отвечали им другие, кому посчастливилось сидеть ближе к верхней части огромного стола, занятой верхушкой лакедемонской знати и первыми лицами из числа гостей. Зазвенели, дружно сталкиваясь, кубки и чаши, вино с журчанием устремилось в глотки, виночерпии проворно побежали за новыми амфорами.
– Однако, я слышал, превыше птиц на берегах Тибра почитают волчицу, не так ли, достойный Фульвий? – обратился Эвдамид к Фульвию Нобилиору. Тот внушительно кивнул, икнул, помедлил, позволив мальчишке-прислужнику промокнуть его мокрые губы полотняной салфеткой, затем ответил:
– Истинно так. Ведь именно волчица выкормила близнецов Ромула и Рема, которые стали основателями нашего города. Так, во всяком случае, говорит предание, – римлянин важно покачал челюстью.
– Скажи, уважаемый Марк Фульвий, а это правда, что мать Ромула и Рема зачала их от мужского члена, который нашла торчащим в очаге? – с преувеличенным интересом спросил у римлянина Леотихид.
Эвдамид нахмурил брови, предостерегая брата от подобной бестактной игривости. Даже произнесенное в застольной беседе, глупое слово могло быть опасно.
За консула ответил занимавший место справа Лисистрат, представитель македонского царя.
– Одна из версий предания говорит об этом. Этот детородный орган принадлежал богу Марсу, от которого и были зачаты близнецы.
– С таким же успехом он мог принадлежать решившему пошутить пьяному конюху, – с усмешкой вполголоса произнес Леотихид, делая вид, что не замечает гневного взгляда брата-царя.
Этой реплики почти никто не услышал, потому что в этот момент консул снова икнул и поморщился, потерев грудь ладонью.
– Тебе нехорошо, почтенный Фульвий? – вскинулся эфор Анталкид. – Да хранят боги твое здоровье.
– Наверное, последствие дорожной тряски. Пелопоннесские дороги никуда не годятся, – римлянин даже не потрудился придать лицу более или менее любезное выражение.
– О-о! Как мы, должно быть, утомили тебя своим навязчивым гостеприимством! – надрывно, словно ему сообщили о смерти матери, вскричал Анталкид. – Не желаешь ли отдохнуть? Твои покои готовы.
На какое-то мгновение неподвижное лицо римлянина застыло в раздумье, затем он кивнул.
– Да, пожалуй. Однако пусть моя усталость не беспокоит остальных. Я хочу, чтобы пир продолжался.
– Мы продолжим, хотя без твоего присутствия, дорогой Марк Фульвий, это веселое пиршество теряет большую часть привлекательности, – с выражением бесконечной печали на лице произнес македонянин Лисистрат.
– Хм, – кашлянул римлянин, внимательно поглядев на посланника царя Александра. – Если ты и впрямь так считаешь, любезный Лисистрат…
– О! безусловно! – вскричал македонец. – Клянусь эгидой Юпитера!
«Вот урод, – подумалось Эвдамиду. – Он уже и Зевса называет на римский манер!»
– …тогда приглашаю тебя быть гостем в моих апартаментах, – продолжил консул. – Что может быть лучше перед сном, чем выпить по чаше вина в компании доброго друга?
«Так, а нас он, значит, добрыми друзьями не считает», – усмехнулся про себя спартанский царь, но вслух выразил безмерное сожаление по поводу ухода с пира «достойнейших представителей великих держав». На самом деле Эвдамид испытывал большое облегчение, – ему до ужаса надоело лицемерить и осыпать этих двоих знаками почета и уважения.
Стоило человеку в тоге сделать намек, что он собирается встать, как двое рослых преторианцев, стоявших позади, помогли ему подняться и отодвинули ложе, чтобы консул мог выйти. На уверения в почтении и пожелания приятного отдыха, поступавшие римлянину от сбежавшихся со всего зала пирующих, ушла еще четверть часа, после чего консул, македонянин и их ближайшая свита наконец удалились. Пир продолжался.
– За здоровье консула Фульвия и счастье римского народа! – поднял тост эфор Анталкид.
Снова зазвенели кубки, загомонили голоса. Сам толстяк-эфор, как заметил молодой царь, так и не выпил. Отсидев для приличия еще треть часа, розовощекий магистрат попросил позволения покинуть пиршество по причине разыгравшейся боли в желудке.
– Переел рыбы, – с превосходно исполненной вымученной улыбкой проговорил эфор. – Нечасто, клянусь сандалиями Гермеса, отведаешь в Спарте тунца! Хвала твоим поварам, государь Эвдамид!
– Благодарствую, господин Анталкид, – слегка склонил голову царь. – Если желаешь, можешь идти. Твое самочувствие нам дорого не менее чем здоровье высокого гостя из Рима.
– Немедленно отправлюсь домой и постараюсь к утру выздороветь, – пообещал эфор, удаляясь. Эвдамид посмотрел ему вслед тяжелым взглядом. Он не сомневался, что через полчаса лукавый толстяк будет сидеть в покоях римлянина, и поправлять здоровье они будут, строя козни против полиса спартанцев.
Через некоторое время откланялся эфор Полемократ, явно заскучавший, когда его собеседник-предсказатель покинул пир вместе со своим хозяином. За Скифом последовал Медведь-Архелай. Когда он ушел, Эвдамид обменялся взглядом с младшим братом, после чего Леотихид тоже вышел прочь.
Начиналась игра.
Сам Эвдамид был готов покинуть пиршественную залу в любой момент, ожидая лишь, когда соберется домой эфор Фебид. Долго ждать не пришлось – как только глава эфоров поднялся и направился к выходу, молодой царь, наскоро попрощавшись с присутствующими и пожелав им веселого продолжения пира, боковым коридором вышел из здания. Погода еще больше испортилась, с затянутого лохматыми тучами неба моросил мелкий не то дождь не то снег, сбегавшая вниз каменная лестница выглядела мокрой и скользкой. Эвдамид напряг зрение. У главных ворот комплекса строений Персики показался светлый гиматий эфора Фебида, вышедшего через главные двери.
– Еврибиад, ступай вниз и попроси господина эфора заглянуть в портик Агорея, у выхода на площадь Хоров, – велел царь одному из сопровождавшей его четверки воинов-Трехсот.
Ударив в грудь кулаком, номарг бросился исполнять. Подбитые гвоздями подошвы его военных сапогов-эндромидов застучали по сырым ступеням лестницы. Запахнув теплый плащ, Эвдамид в сопровождении остальных телохранителей неторопливо направился к упомянутому портику. Порывистый ветер норовил забраться под одежду, падающая с неба крупа колола лицо тонкими холодными иголками. Агора была лишь отчасти освещена отблесками горящих на входе в Персику масляных фонарей, и почти безлюдна.
Меж колоннами портика царила темнота. Эвдамида это устраивало, так как повышало шансы на сохранение тайны. Опершись плечом на холодный мрамор колонны, царь постарался настроить себя на приближающийся разговор. Вскоре снаружи, на площади, раздался звук шагов и показался колеблющийся свет переносной масляной лампы. Эвдамид поморщился, но предпринимать что-то было уже поздно. Сначала показался держащий в руке лампу невольник, затем в круг света шагнула невысокая фигура Фебида.
– Ты хотел поговорить со мной, царь Эвдамид? – в ровном голосе эфора проскользнула нотка удивления.
– Именно так, господин эфор, – Эвдамид постарался, чтобы его голос звучал ровно и уверенно. – Разве ты не знаешь, что возвращаться сегодня домой, чтобы лечь спать – признак дурного тона?
- Предыдущая
- 80/235
- Следующая
